Глава первая

Поминки по пикету

Столовая в этом здании не изменилась с советских времен: на

кафельном полу стояли пластиковые, пожелтевшие от времени

столики, и чтобы добраться до кассы, надо было отстоять

шевеляющуюся и кашляющую очередь. На алюминиевых

полках, вдоль которых двигалась очередь, чах салат из свежих

огурцов бледно-синюшного цвета, щи капустные и куриные

котлеты, обильно залитые соусом. Цветом соус напоминал

боевой прикид омоновца и употреблялся с той же целью, а

именно - для камуфляжа.

Денис Черяга, следователь по особо важным делам Генеральной

прокуратуры, опасливо обошел котлеты стороной и

удовольствовался салатом и булочками. Свой трофей Черяга

отнес к пластиковому столику близ окна, раздобыл бледную

гнутую вилку времен пуска Саянского алюминиевого завода, и

начал есть, задумчиво обозревая унылый пейзаж из московских

крыш, просвечивающий через заросшее жиром окно столовой.

Денис Федорович был еще молодой человек, лет тридцати двух,

немного ниже среднего роста и такой щуплый, что друзья в

прокуратуре шутили насчет того, что тонкостью талии он мог бы

поспорить с фотомоделью. Однако тонкие его запястья

переходили в широкие не по размеру ладони, и костяшки

длинных, аристократических пальцев были покрыты

характерным мозолями человека, который часто лупит по груше

и много отжимается на кентусах. Лицо у Дениса было обманчиво

спокойное, с широкими скулами и твердым лошадиным

подбородком, и васильковые глаза прятались за широкими

стеклами очков. Это было лицо человека, занимающегося самым

паршивым, что есть в человеческой природе - а именно этим

занимался Черяга.

Через мгновение к обедающим подошел Александр Ахметов -

тот самый следователь, которого посылали по душу шахтерских

посредников.

- Ты когда в Чернореченск едешь?

- На следующей неделе, - сказал Ахметов, - раньше не

получится.

- А вот он - завтра. На свадьбу.

- Очень приятно, Денис Федорович, - отозвался Ахметов, - вы

если что услышите от местных, заходите к нам. Будем только

рады.

- Да я в отпуск, - сказал Черяга, - и вообще я мало в этих делах

разбираюсь.

- Все-таки заходите, - повторил равнодушно Ахметов.

* * *

Разумеется, никакая газовая плита не влезла бы в багажник

“Жигулей” или какого-нибудь там “москвича”, причитающегося по

рангу следователю с зарплатой, на которой не прокормишь даже

кошку. Но в том-то и дело, что у Черяги была потрясающая

тачка, не тачка, а мечта - новенький мерседес-внедорожник,

пятисотый, темно-зеленый, с неброскими аристократическими

обводами полуфургончика, столь же простенькими, как вечернее

платье принцессы Дианы.

Не то чтобы Черяга был единственным следователем

прокуратуры с такой лайбой – его сосед по кабинету Сеня Гочкис

ездил аж на шестисотом “мерсе”, - но, в отличие от Сени

Гочкиса, Черяга заработал свою тачку не тем, что обслуживал

московские криминальные группировки.

Месяцев шесть назад на одной из московских дискотек пропала

белокурая с длинными волосами девочка. Несмотря на то, что

тело ее нигде не было найдено, дело поручили Черяге. Такая

невиданная по нынешним временам прыть объяснялась двумя

причинами: во-первых, в Москве пропали уже две белокурых с

длинными волосами девочки, и свежие трупы обоих нашли через

месяц, в каком состоянии - это даже Черяга предпочитал не

вспоминать. Во-вторых, девочка была дочкой одного из

металлургических королей России. Для розыска возможной

жертвы была поднята на уши вся Москва, включая двух

- Давно?

- Да с утра.

- На въезде или на выезде?

- На въезде, - и гаишник с любопытством заглянул внутрь

черягинской машины. Надо сказать, что “мерс”, груженый плитой,

представлял собой довольно пикантное зрелище - все равно что

позолоченная карета с гербами, внутри которой едет стог сена.

Километров за сто до Чернореченска дорога испортилась: небо

стало черным и злым, как угольный пласт, верхушки деревьев

затанцевали на ветру, выламываясь во все стороны, как

стриптизерка у шеста, на разбитый асфальт упали первые

крупные капли дождя.

Черяга поднял стекло и включил радио: комментаторы на все

лады обсуждали очередную забастовку. Начальник

Западносибирской железной дороги сказал, что убытки ее

измеряются уже сорока миллионами рублей. Министр экономики

Яков Уринсон заявил, что правительство не намерено идти на

поводу у шахтеров. Директор соседнего Ахтарского

металлургического комбината пожаловался, что еще четыре дня

забастовки, и на заводе кончится кокс для коксовых батарей.

- Насколько это серьезно? - спросил комментатор, и директор

ответил:

- Завод можно будет выбросить на свалку.

Голос у директора был молодой и нервный, и Черяга подивился

странному в нем напряжению, угадываемому сквозь треск

разрядов: Черяга был человек опытный, и нотки, которые он

слышал в голосе директора, он привык слышать в голосе

обвиняемых.

Комментатор еще чего-то спросил, но тут за взгорком моста

показался Чернореченск, и Черяга выключил радио.

Дождь лупил по дороге прямой наводкой, в небе вспыхивали

молнии - господь Бог развлекался концертом с цветомузыкой.

Обещанного пикета не было. У автобусной остановки жалась под

козырьком кучка растерянных людей, да вдоль дороги стоял

пяток милицейских “синеглазок” со включенными маячками.

Маячки вертелись, как на дискотеке, выхватывая из темноты

дорожное полотно, группу растерянных оперов и темную кучку

одежды на асфальте, и Черяга принял было всполохи от

фотоаппаратов за вспышки молний.

- Кто? - не понял Черяга.

- Да пикетчики! Как дороги перекрывать, так ради бога, а теперь

в штаны наложили, все разбежались, вон трое осталось, - и

кожаная куртка ткнул туда, где под автобусным козырьком

томилось несколько темных фигур.

- Кстати, - сказал мужчина, - Петраков, Ваня. Зам начальника

городского УВД.

Черяга смотрел на дорогу, туда, где из неподвижной кучи тряпья

глядело в небо белое лицо.

- А кого убили-то? - спросил Черяга.

- Да вон один, а второй в канаве.

- Не похож на шахтера.

- А?

- Не похож на шахтера, говорю: кроссовки фирменные и куртка

дорогая.

Петраков повернул голову и позвал одного из сотрудников:

- Васька! Подь сюда.

Васька поспешно подкатился к начальству.

- Кто такие, установили?

- Тот, который в канаве - паспорта нет, по словам свидетелей,

зовут Иваном Завражиным, а второй - вот паспорт.

И Васька вынул из кармана красную книжицу.

Черяга взял книжицу и раскрыл ее на первой странице. Там

была фотография улыбающегося паренька и надпись: Черяга

Вадим Федорович.

Денис долго смотрел в красную книжечку. Потом тихо прошел

несколько метров и остановился над неподвижным телом в

добротной кожаной куртке. Мертвые синие глаза глядели на мир

удивленно и строго. В правой руке, неловко завернувшейся за

спину, вдруг тускло блеснул ТТ: видимо, Вадим пытался

отстреливаться или хотя бы вытащил ствол.

Денис опустился на колени в слегка розоватую лужу, щедро

разведенную дождевой водой.

- Эй, Денис Федорыч! - позвал майор, - ты чего? Паспорт отдай!

Или это знакомый?

Черяга поднял на майора васильковые глаза.

- Брат, - сказал Денис. - Знаете, мы не виделись десять лет. Я

даже не узнал его.

черные руки, угольная пыль въелась в уголки его глаз, и если

бы не сгорбленные плечи и скверная одежда, он был бы похож

на гомосексуалиста с подведенными глазами.

- Значит, вы не помните номера машины? - спрашивал

милиционер.

- Да он грязный был, номер, оно как было дело? Они подъехали,

развернулись и полетели назад. И вдруг - с заднего сиденья

высунулись и начали стрелять.

- Они в кого-нибудь целились?

Шахтер почесал огромной пятерней голову.

- Да кто ж их знает? - сказал шахтер.

- Вы можете предположить, кто был в джипе?

- Да утрешние, наверно, - сказал мужик.

- Какие утрешние?

- Утром ехал иномарка, такая крутая - круче, чем вареные яйца.

Ну, мы ей загородили дорогу. Вылез из-за руля шофер, ряшка -

во! - дайте, говорит, проехать. Ну, народ-то злой, а иномарка

богатая, мы в нее стали всякой дрянью кидать. Шофер сел в

машину, говорит: “Мы еще вернемся, козлы угольные”.

Развернулся и уехал.

- Номер иномарки запомнили?

- Я вам что, бухгалтер, - номера запоминать? - удивился шахтер.

- А марку?

- Да вроде “Мерседес”.

Черяга вошел в кабинет.

- А убитые вам знакомы? - спросил он.

- Завражин-то? - через два дома жили. Он мне тридцать рублей

должен остался. Уж не знаю, отдаст жена или нет.

- Другой убитый.

- А как его?

- Вадим Черяга. Молодой парень.

- А, это из спонсоров.

- Из каких спонсоров?

- Ну, ездили тут у нас, еду возили. Мы их всех спонсорами

кличем.

- И много таких спонсоров?

- Да кто хочет, тот и приходит, - разъяснил шахтер, - люди

приходят, кто кусок хлеба принесет, вечером бабка пришла с

пирогом. Казаки муку возят, вон из городской администрации

- Вы что тут забыли, товарищ москвич? Журналистов нам мало?

Черяга обернулся. Позади него, широко расставив ноги, стоял

человек с огромным брюхом и маленькими очками. Человек

выглядел очень помятым. У него было помятое красное лицо,

помятые форменные штиблеты, и даже полковничьи погоны на

его кителе выглядели тоже помятыми. Судя по повадкам,

полковник был начальником городского УВД.

- Я не журналист, - сказал Черяга. - Я следователь. И у меня

убили брата.

- А ты знаешь, - спросил в упор помятый полковник, что твой

брат за три месяца два раза привлекался - один раз за

вымогательство, другой - за пьяную драку в ресторане?

- А что, это имеет значение? Его не поэтому убили.

- Не возил бы от братвы хлеб шахтерам, - вот и не убили бы.

- Я хотел бы помочь вам в расследовании, - сказал Черяга.

Начальник городского УВД широко улыбнулся.

- А пошел ты на хрен, москвич! - заявил он.

* * *

Звонок о расстреле пикета застиг чернореченского мэра

Курочкина в самую неподходящую минуту: Курочкин, несмотря

на мирное свое происхождение, - в советской жизни он был

бухгалтером, а после того владел сетью магазинчиков, -

страстно любил оружие, и не далее как сегодня вечером один из

угольных бизнесменов обрадовал мэра заграничной игрушкой -

Аграм-2000. У “Аграма” был красивый, на манер турецкой сабли

изогнутый рожок, удобная пластиковая рукоять с выдавленными

ложбинами для трех пальцев, и короткое тупое рыльце,

приспособленное под мощный натовский девятимиллиметровый

патрон.

Курочкин сначала вертел автомат в руках, а потом поспешил во

двор, прицелился и выстрелил. “Аграм” стрелять не захотел, и

Курочкин было разобиделся, но тут оказалось, что господин мэр

спъяну просто не довел до конца рукоятку затвора, и подвижные

части умного механизма автоматически блокировались.

Курочкин передернул затвор, и вскоре обширное мэрское

подворье огласилось хриплым лаем автоматной очереди, так что

встрепенулись и загавкали псы в соседних домах, а бдящие

своем “мерсе” к одноэтажному домику на окраине

Чернореченска. Свет в домике еще горел: заслышав шум

автомобиля, на крыльцо вышла сухонькая, маленькая женщина с

седыми волосами и серыми большими глазами.

- Мама! - позвал Денис.

Женщина неверными шажками сошла с крыльца и ткнулась

Денису под мышку.

- Дениска! - сказала она, - Дениска! А у нас несчастье.

- Я знаю, - проговорил Черяга.

Арина Николаевна горько заплакала.

Денис прошел в комнату и бросил на стол пластиковый пакет. В

пакете были вещи из карманов Вадима: кошелек, ключи,

записная книжка. Словом, все, не считая изъятого ТТ и обоймы к

нему.

Комната была та самая, в которой он спал в детстве, - низенькая

горница с деревянным полом и пружинной кроватью. Денису

было лет двенадцать, когда в комнате прибавилась вторая

кроватка, и в кроватке обосновался маленький плакучий

сверточек - Вадим.

В детстве в комнате стоял большой шкаф с бельем и зеркало в

деревянной раме. Дверца шкафа была постоянно закрыта, и по

большим празникам мать открывала дверцу и доставала с

верхней полки шоколадку. Шоколадок в это время в магазинах не

было, и Денису казалось, что наверху шкафа есть необозримый

запас сластей, но когда он наконец подобрал гвоздь и открыл

дверцу, там была всего одна шоколадка.

Тогда же, в детстве, возле шкафа висела большая репродукция

картины Айвазовского. На свадьбу родителям Дениса подарили

огромную коробку конфет, а внутри коробки, поверх сластей,

лежала эта репродукция. Коробку съели, а картинку повесили на

стенку.

Теперь репродукции в комнате не было. В углу, около печки,

стояла хорошая стереосистема. С флангов к черным динамикам

примыкали две пустые бутылки из-под водки. Стены комнаты

были оклеены плакатами с голыми девицами, а сбоку от шкафа

красовался Сильвестр Сталлоне со станковым пулеметом

наперевес.

Денис вывалил содержимое пластикового пакета на стол.

Большой, дорогой по виду бумажник был пуст, если не считать

выкидной нож.

Денис тщательно вытер свои отпечатки пальцев на стволе и

кастете, и запихал коробку обратно под тряпки.

Глава вторая.

Град Чернореченск и его обитатели.

Проснулся Денис поздно. Круглое солнце светило сквозь

застиранную кружевную занавеску: солнце было такое большое,

а окошко такое маленькое, что солнце занимало половину

окошка.

За печкой - а в комнату выходила задняя стена кухонной печки -

громко играло радио, и под печкой лежал большой серо-белый

кот. Черяга прислушался - радио громко обсуждало вчерашнее

происшествие. Диктор возмущался бандитским произволом и

цитировал слова профсоюзного лидера Валентина Луханова,

произнесенные утром на митинге. Лидер сказал, что народ не

запугаешь и что вчерашний расстрел - это дело рук спецслужб,

служащих своим кремлевским хозяевам.

У стола, спиной к Денису, стояла девушка и копалась в

пластиковом пакете с вещами Вадима. Денис даже не

пошевелился, но, видимо, девушка что-то почувствовала и

стремительно обернулась.

- Ой! Извините! - сказала она, - я... я ключи искала.

В жизни девушка была еще красивее, чем на фотографии. На

ней был летний синий сарафан, не скрывающий ни точеных

ножек, ни бархатных плеч. На узком смуглом личике красным

пятном выделялись полные, слегка накрашенные губы, и только

глаза девушки подкачали: синие круги вокруг них живо

свидетельствовали, что девушка в эту ночь мало спала и много

плакала.

Денис очень хорошо видел, что когда он проснулся, девушка

держала в руке не ключи, а записную книжку. Он хотел об этом

сказать, но горло у него почему-то пересохло, и он только глядел

на девушку, раскрыв глаза и судорожно подобрав высунувшиеся

из-под одеяла ноги с желтыми и, кажется, слишком давно

стрижеными ногтями.

- А кто звонил? – спросил Денис.

- Не знаю. Они и не сказали.

- А где Вадим работал? - спросил Денис.

Оля как-то замялась, а Арина Николаевна ответила:

- В банке, охранником.

- Каком банке?

Арина Николаевна даже удивилась вопросу, а Оля пояснила:

- У нас Чернореченсксоцбанк самый крупный. Его все просто

банком называют.

* * *

В далекие-далекие времена, когда на шее Дениса трепетали

концы красного пионерского галстука, а шахтерам перед сменой

бесплатно выдавали “тормозок” с толстым шматом сала,

Чернореченск казался Денису огромным городом. Он

простирался во все стороны от памятника Ленина перед

горкомом и до мрачного бетонного забора завода номер 127, от

новенького корпуса горбольщицы, за постройку которой на

уроках благодарили партию, и до первых шахтоуправлений по

Челябинскому шоссе, и чтобы пересечь весь город пешком,

нужно было целых тридцать минут.

Теперь город похудел и ссохся, как ссыхается

восьмидесятилетняя старушка. Не надо было быть врачом,

чтобы поставить диагноз больному: город умирал.

Кроме шахт, в Чернореченске не было ничего.

То есть раньше здесь еще был машиностроительный завод

номер 127, на котором делали дизельные подводные лодки.

Трудно сказать, чем руководствовались светлые умы в Госплане,

размещая завод подводных лодок на границе между казахскими

степями и сибирскими равнинами. Наверное, соображениями

секретности.

Впрочем, ходили слухи, что в шестидесятых местный секретарь

горкома, бывший моряк, в лепешку расшибся, дабы пробить для

города нужный родине оборонный завод, полагая, что вместе с

оборонным заводом в город явятся колбаса и молодежь.

Отдельным маловерам, намекавшим, что завод по производству

подводных лодок за пять тысяч километров от любого моря

строить невыгодно, заткнули рты. “Что значит невыгодно? -

удивительную странность - никто как будто не спешил называть

виновников происшествия, хотя на первый взгляд это было

несложно. Не так много “мерседесов” с ахтарскими номерами

имелось в распоряжении “новых русских”, чтобы никто не мог

вычислить, кто именно пригрозил пикетчикам “мы еще

вернемся”.

Черяга остановил машину прямо перед зданием банка.

Дом был трехэтажный, весь в завитушечках эркеров, ложных

арок и стрельчатых окон. Еще в детстве дом этот всегда

напоминал Черяге торт, усаженный кремовыми розочками. У

торта была вполне заслуженная трудовая биография: он был

выстроен в начале века местным купчиком, затем конфискован

под ГубЧК, а после войны отдан горкому комсомола. Теперь

торт сверкал новой бледно-голубой краской, и белые, высоко

изогнутые брови эркеров как бы удивленно глядели на Дениса

сверху вниз. Денис запер машину и прошел внутрь. Пятнистый

охранник с автоматом заступил ему дорогу.

- Вы к кому?

Черяга вынул красную книжечку.

- У вас кто главный по безопасности?

Через пять минут к Черяге спустился высокий пожилой человек

при галстуке и кобуре. Звали человека Аркадий Головатый.

Головатый внимательно изучил черягинскую книжечку и

поинтересовался:

- Вы Вадиму не родственник?

- Брат.

- Мои соболезнования.

Они вместе прошли в небольшой кабинет на втором этаже.

Кабинет был хороший и светлый, и плотные шторы на окнах,

несмотря на солнечный день, были задернуты, чтобы не давать

бликов на вделанную в стену гроздь мониторов. Мониторы

почему-то были выключены. В правом углу кабинета, близ стола,

стоял пузатенький ребристый сейф. Показалось Черяге или нет -

но Головатый кинул на сейф какой-то затравленный взгляд.

- Садитесь, - радушно сказал начальник охраны, и Черяга

опустился в большое удобное кресло напротив стола.

Мониторы системы наблюдения вспыхнули на секунду,

показывая пустой коридор банка и толпу на площади, и опять

погасли. “Что-то у них барахлит система,” - отметил Денис.

слово...

- Ну, “шкода” вряд ли...

- Согласен. Но факт остается фактом - любой ахтарский новый

русский или авторитет мог вчера напороться на этот пикет. Вы

думаете, в Ахтарске иномарок мало? Только у меткомбината -

тридцать “ауди”. Ихний директор, Извольский, жутко кататься

любит. Зальется по ушки - в тачку и в путь. Один гаишник его

остановил и с работы вылетел. Теперь они так делают: все

остальное движение блокируют, а тачка пьяного директора по

осевой летит. Разобъется, так хоть в одиночку.

- Я его вчера по радио слышал, - сказал Черяга.

По радио директор Извольский вовсе не звучал, как человек,

который рассекает по осевой. Он звучал, как человек, который

катался по улицам - и расшибся насмерть.

Было ясно, что никаких животрепещущих фактов Черяге в этом

кабинете не обломится, потому как господин Головатый из тех

людей, кто относятся к фактам скупо, как Центробанк к

золотовалютным резервам, и всегда предпочитают их хранить на

донышке души или что у них там душу замещает. Черяга уже

привстал, прощаясь, а потом вдруг неожиданно спросил:

- Аркадий Петрович, вы извините, что спрашиваю. Я отсюда

пятнадцать лет назад уехал. Тогда, при советской власти, в

городе куча собак была. Просто стаи повсюду бегали. А сегодня

я ни одной собаки что-то не видел. Что с ними случилось?

- Съели собак, - сказал начальник охраны.

- Кто?!

- Как кто? Шахтеры. И сурков всех съели в степи.

Кабинет Головатого был расположен на втором этаже, сразу за

длинной чередой дубовых дверей с табличками “председатель

правления”, “первый зам. председателя”. Где-то сверху

бесшумно дышал кондиционер, августовское солнце дробилось

на свежепокрашенных стенах, и сквозь огромные окна площадь

внизу и собравшийся не ней народ казались незначительной

деталью пейзажа. Было крайне странно, что человек,

ответственный за безопасность банка, не знает, к кому ушел его

бывший охранник. По идее Головатый должен знать каждого

братка в городе, и если он этого не знает - его пора выгонять за

профнепригодность. Аркадий Головатый не производил

впечатление профнепригодного человека.

Стариков едва не поперхнулся коньячком, и тут же усиленно

задвигал ушами, видимо соображая, откуда у следователя

бюджетника джип такой же, что и у директора металлургического

левиафана. Видимо, соображения Старикова оказались весьма

для Дениса благоприятны, он просиял, залпом проглотил коньяк

и хмыкнул:

- Надо же! То-то твой братишка говорил, что с тобой

посоветуется.

- О чем?

Глаза Старикова сузились и стали как две смотровые щели:

- А он не посоветовался?

- Нет. Так о чем он должен был посоветоваться?

- Ну как о чем. Жалко парня. Отсидел на малолетке, вернулся - а

тут капитализм ан фас и в полный рост. Куда ему податься? В

верхи не берут с его биографией, а низам не платят. Сильно ему

хотелось из этой помойки наверх выпрастаться, а его еще раз

утопили.

- Это когда за рэкет чуть не посадили?

- Ну да.

- А что там случилось?

- Да я, извини, не безопасностью в банке занимаюсь. Но я так

понимаю, что Вадик был приставлен к нам от определенных

кругов, чрезвычайный и полномочный атташе при правительстве

союзной страны. И нашему Головатому это надоело, и он

устроил всю эту историю с ларьком и рэкетом.

- Подстроил?

- Зачем подстроил? Это некачественная работа - выдумывать,

чего не было. Насколько я слышал, все имело место в самом

натуральном виде: жалоба ларечницы, и доблестная операция

по задержанию рэкетиров областным РУБОПом. Операция

чрезвычайно неприятная для Вадима, ибо в ходе дальнейших

разбирательств выяснилось, что имело место некоторое

крысятничество, и что суммы, которые твой братец приносил

определенным кругам, были несколько меньше тех сумм,

которые взимались с торговцев.

- И на кого Вадим работал?

Тут Кеша, кажется, понял, что наговорил лишнего.

- Да слушай, - покраснел он, - откуда я знаю? Я зампред, а не

следак, мое дело пассив с активом сводить.

Кеша, - мой бывший школьный приятель, а теперь следователь

по особо важным, из генеральной прокуратуры, - Денис Черяга.

Да ты, Данька, может, помнишь Витю Лагина - он с Ростовской

улицы?

- Здравствуйте, - сказал Денис, вставая. По внезапно

изменившейся суетливой манере Кеши он понял, что перед ним

глава Чернореченсксоцбанка.

- А это Елена Сергеевна, наш главбух.

Елена Сергеевна качнула огромными серьгами и приятным

баском спросила:

- И что же следователь делает в нашем банке?

- Я так понимаю, что вы приехали разбираться с угольными

деньгами? - осведомился Виталий Афанасьевич.

- Они пусть сначала разберутся, кто кабель украл, - обиженно

сказала главбух.

- Какой кабель? - спросил Денис.

- Да телефонный кабель, двести метров, - с неохотой ответил

попугай Кеша, - врезались в асфальт и вытянули кабель.

- У нас тут самое распространенное преступление, - пояснил

Виталий Афанасьевич, - кража цветных металлов. Кабели

крадут, провода срезают, из шахт все что можно повытаскивали.

На прошлой неделе двое шахтеров на этом деле поджарились...

- Есть нечего, вот и крадут, - сказал Денис.

- А почему им есть нечего? - спокойно полюбопытстовал Виталий

Афанасьевич. - Почему мне есть чего, Кеше есть чего и всем,

кто сидит в этом ресторане - есть чего есть? И почему за одно

только, что я заработал себе на жизнь, те, кто не зарабатывают

ничего, считают меня паразитом и тунеядцем?

- Так о кабеле, - спросил Денис, - когда его срезали?

- Вчера, - это сказал председатель правления банка.

- Тут не то плохо, что его срезали, - заявила бухгалтер, - а то,

что к нему сигнализация была подключена. Представляете? Всю

ночь банк стоял без охраны! А если бы кто-то залез?

Денис вспомнил неработающие мониторы в кабинете

Головатого. Взглянул на заместителя по безопасности - и

обомлел. Губы Головатого сжались, на щеках внезапно вспыхнул

багровый румянец. Потом начальник службы безопасности

лучезарно улыбнулся и сказал:

- Ну как же можно так говорить, Елена Сергеевна? Хранилище у

разработал средство от вшей, он бы мог рекламировать его в

Чернореченске. Но средства от вшей у западных компаний не

было, и предложить бастующим шахтерам им было нечего.

Поэтому плакаты на главпочтамте расхваливали совершенно

однотипный товар - кандидатов в губернаторы. Трое кандидатов

были старые и мордастые, один - лет сорока. У сорокалетнего

были пухлые порочные глаза и нос пятачком, он прижимал руку к

большому нательному кресту и улыбался, как фарфоровый кот.

Надпись под плакатом призывала голосовать за Михаила

Никишина. Черяга почему-то отметил этот плакат и эту фамилия,

- наверное, потому, что десять лет назад директора

производственного объединения “Чернореченскуголь” тоже звали

Никишиным.

Плакаты были старые, выборы прошли шесть месяцев назад, и

кто-то содрал большую часть Никишинских плакатов. Улыбка

Никишина осталась - она была намертво приклеена к старой

облезлой штукатурке.

Денис зашел на почту, набрал код областного центра и номер,

записанный на обложке записной книжки Вадика: 87 92 74.

“Неправильно набран номер”, - пожаловался автомат.

Денис повторил попытку, набрав код Ахарска. Телефон взяли

немедленно, и приятный девичий голос произнес:

- Приемная Извольского. Слушаю.

Денис повесил трубку и вышел из кабинки.

* * *

Спустя два часа Денис Черяга остановил машину у

железнодорожной станции “Чернореченск”.

Станция была маленькая, одноэтажная, с загаженным перроном

и туалетом типа “сортир”, пристроенным к торцу. Пути были

оголены и брошены, и разбитые посереди них палатки

напоминали городок археологов, раскапывающих остатки

древней цивилизации, погибшей вследствие каких-то

невиданных катаклизмов. Во всю сторону полотна тянулся

лозунг: “Ельцин, мы тебя поставили, мы тебя и снимем!” Чуть

подальше густел митинг, и грузный человек поносил в

матюгальник правительство.

Большая часть обитателей палаток на митинге не

- Младший Никишин еще в губернаторы баллотировался, -

усмехнулся один из шахтеров, - своровал наши деньги и весь

город плакатами оклеил - аж три процента получил голосов!

- Во-во, три процента получил и лет получил тоже три, - добавил

кто-то и пояснил, обращаясь к Черяге, - он ведь сидел, сыночек

то - три года.

- За что?

- За изнасилование.

- Они что делают? - добавил третий, - они нам выписывают

зарплату, а потом говорят: ах извините, мы вам лишнее

насчитали, мы у вас в следующем месяце вычтем. Ну что же!

Соглашаешься, вычитают. А потом эти деньги куда деваются?

Они же обратно из фонда заработной платы не возвращаются,

их директора между собой делят.

Вокруг Черяги понемногу собиралась небольшая толпа,

привлеченная свежим лицом и интересным разговором.

- Ты вон туда посмотри, - сказал Черяге один из новоприбывших.

Черяга посмотрел и ничего не увидел: за железнодорожными

путями тянулась густая лесополоса.

- Рынок наш алафьевский знаешь? - спросил шахтер.

Черяга вспомнил, что за деревьями близ станции и вправду

должен быть рынок.

- Каждый день там наркотой торгуют, - продолжал шахтер, - во!

Все что хочешь можно купить, стакан “чернухи” - как стакан

семечек!

- А кто торгует-то? - спросил Черяга.

- А кто их знает? Бандиты.

- А в пикет кто вчера стрелял?

- Говорят, спецслужбы, - сказал один из шахтеров. -

Специальную бригаду из Москвы прислали, чтобы нас запугать.

- Какие спецслужбы! Бандиты стреляли, Никишин их нанял,

чтобы мы разошлись!

- А вот и спецслужбы, сдохнуть если вру! И Лухан то же сегодня

по радио сказал!

- Предатель твой Лухан рабочего класса, наймит директоров,

точно тебе говорю!

- Ага! А то вы, коммуняки, не предатели! Семьдесят лет на

нашей спине как сидели, так и сейчас сидите - вон Никишин, он

что, без партбилета командовал?

фонд помощи горнякам и выйти к шахтерам не мог.

Важные дебаты были прерваны только ментами, которые

ворвались в зал заседаний с криком, что обидевшиеся шахтеры

идут к железной дороге; решение о стачке было настолько

спонтанным, что со станции не успели предупредить машинистов

электричек, и одна из них, вереща в полный голос, проскочила

мимо рассыпавшегося во все стороны пикета.

Теперь Валентин Луханов старался оправдать шахтерское

доверие и потому был настроен куда более агрессивно, нежели

обычно.

- Нас не запугаешь! - громко говорил он с трибуны, - агенты

Кремля и МВФ вчера расстреляли наших товарищей! Не дадим

взять над собой верх акулам мирового империализма! Ура

всеобщей стачке! Ура отставке правительства! Вперед,

товарищи!

- Кукиш с маслом тебе товарищ, - раздалось из рядов, - ишь,

ряшку наел.

Ряшка у Луханова была действительно наеденная, и наедена

она была в ресторанах за чужой счет: но Луханов, как и

подобает большому политику, не смутился чужой брани и

закричал еще громче:

- Товарищи! Мне сегодня звонили уже несколько раз, и угрожали

физической расправой, если мы не прекратим забастовку! И

такие же звонки были мэру! Но нас не запугаешь! Да здравствует

рабочая солидарность!

- Ура! - закричал кто-то тоненько.

Как уже было сказано, вследствие частых чиновных визитов

пребывавшие на рельсах шахтеры пресытились зрелищами и

выступлениями и большую часть времени мирно резались в

карты, снисходя только к самым выдающимся артистам,

предпочтительно из столицы - как-то г-ну Немцову или г-ну

Сысуеву.

Луханов, понятное дело, к категории этих мастеров эстрады не

принадлежал, и потому на его выступление собрались только те,

кто был жгуче в нем заинтересован, а именно - представители

Независимого профсоюза угольщиков. Эти радикальные потомки

Троцкого и Кропоткина ненавидели всякий истеблишмент за одно

только, что ни к какому истеблишменту не принадлежали, и с их

точки зрения политических маргиналов товарищ Луханов был

схлопотавшая коленом в пах. Сильные руки вздернули Луханова

на ноги.

- Бежим! В темпе!

В разворачивающейся драке Луханов кинулся за нежданным

спасителем. У самого выхода со станции наперевес было

выскочил шахтер с монтировкой, но спаситель блокировал его

руку, подсек и перекинул через себя: шахтер покатился в кювет,

громко побрякивая о консервные банки и прочую дрянь,

образовавшуюся в результате жизнедеятельности пикета.

Спаситель рванул дверцу темно-зеленого джипа, и Луханов с

ходу запрыгнул внутрь.

Взвизгнули покрышки - кто-то из независимых вылетел джипу

наперерез, но внедорожник не сбавлял скорости, пер напролом

через канаву, и шахтер, не выдержав, откатился в сторону тем

же молодецким приемом, которым лет десять назад в армии

выкатывался из-под танка.

- Молодец! - одобрил хозяин джипа, - сразу видно, отличник

боевой подготовки!

- В милицию! - закричал Луханов, - ради бога, в милицию! Это

чудовищная провокация!

Водитель джипа проехал еще полкилометра, свернул к обочине

и заглушил мотор.

- Милиция сама приедет, - сообщил он, - будем знакомы - Денис

Черяга. Следователь Генпрокуратуры. Я тут, собственно, по

угольным делам. Разбираться, как у вас воруют.

- Это у нас воруют? Это в Москве воруют, а не здесь, - сказал

Луханов, - интересные вы люди! Сначала шахтерам денег не

дают, а потом интересуются, куда они пропали.

Черяга помолчал, потом оборотился вправо. Там, за

беленькими пятиэтажками и чахлыми от жары деревьями,

ровным строем вздымались красные трехэтажные особнячки.

- Это чье? - спросил Черяга.

- Это? Миши Никишина. Сына директора.

- Вы сказали, что деньги шахтеров воруют в Москве. Как вы

думаете, деньги, на которые был построен этот особняк, украли

в Москве или в Чернореченске?

- Вы меня не так поняли, - запротестовал Луханов, - я хотел

сказать, что вся эта система воровства начинается в Москве, а

Никишин - мерзавец.

злости. Радио у нас все слушают, - я еще удивляюсь, что только

пять человек позвонили.

Помолчал и добавил:

- Я так думаю, что это и из независимого профсоюза могли

звонить. Чтобы поколебать мою преданность делу рабочего

класса.

- А бандиты могли звонить? Местные, угольные?

Луханов подумал:

- Могли и они.

- А кто в городе крупные бандиты? - спросил Черяга.

- Да я откуда знаю? Негатив, наверное. Негатив был самый

крупный, весь город держал, главный банк в городе держал -

“Восточный”, мэра на поводке водил.

- А я думал - Чернореченсксоцбанк самый крупный.

- Это теперь. А раньше “Восточный” был.

- И что с ним случилось?

- Обанкротился.

- Что так? Слишком много денег бандитам отстегивал?

- Да нет, я же вам говорю - он и был бандитский, Негатив в

директорском кабинете ноги на стол клал. Говорят, что угольные

директора положили в банк кучу денег. Левых. Ну, когда Негатив

это увидел, у него слюни потекли, он эти деньги распихал по

невозвратным кредитам и говорит директорам: извините, банк

лопнул. Как-то никто к нему сильных претензий не предъявлял.

- А мэр?

- Мэр у нас теперь новый. Раньше у нас был Куманов. Сергей

Витальевич. Ба-альшой друг Негатива. Засветился он с этим

банком по полной программе, туда же еще вклады населения

привлекались, Куманов аж по телевизору выступал и банк

нахваливал, как водку “Кристалл”. Ну, народ его только что на

клочки не разодрал, когда банк накрылся.

- А новый мэр?

- Да он у нас сеть магазинов держал, все столбы плакатами

предвыборными оклеил. Народ уж плевался-плевался, а кого

выбирать-то? Два угольных генерала в мэры баллотируются и

этот, Курочкин. Плюнули да проголосовали за Курочкина.

- А как Курочкин с Негативом?

- Да не очень. Когда выборы-то были, Негатив ему был заместо

табуреточки, весомая поддержка. Деньги, наверно, давал. А как

Улица Коновалова, пересекавшая город с запада на восток,

была названа так в честь начальника комсомольской стройки,

прославленного залетным московским писакой Александром

Панфеевым в романе “Черное золото”. В романе изображалась

борьба прогрессивного комсомольца-рабочего с инженером

ретроградом. Инженер-ретроград утверждал, что количество

коксующегося угля в Чернореченске совершенно недостаточно,

чтобы обеспечить нужды соседнего Ахтарского меткомбината, а

без коксующихся углей чернореческие шахты себя не

оправдывают. Рабочий же изобретал процесс, позволявший

превратить энергетический уголь в коксующийся. В конце

инженер оказывался вредителем, засланным японской

разведкой для подрыва боеспособности советской родины,

комсомолец становился начальником стройки, а

коксохимический цех АМК весело поглощал состав за составом

из Чернореченска.

Первого хозяина Чернореченска действительно звали

Коновалов, но он бы не комсомольцем, а бывшим унтер

офицером, выросшим к 1929 году до начальника Чернолага.

Чернореченск сооружали ссыльные кулаки и спецпереселенцы,

они же вкалывали в шахтах, и во всем романе не было ни слова

правды, кроме того, что в 1929 году чернореченский уголь был и

вправду рентабелен - рабский труд ничего не стоил.

Ни при каком другом общественном строе рентабельным он

быть не мог, а энергетический уголь в коксующийся

переделывать не научились до сих пор. Самородок, это

предлагавший, закончил свою жизнь там же, где и прочие

вредители - в шахтах Чернолага.

Московский писатель Панфеев был превосходно осведомлен об

истинном положении дел, и даже выезжал в Чернореченск для

детального знакомства с натурой, но роман написал бойкий.

Наверное, потому, что в шахтах Чернолага трудились его отец и

брат. Говорят, что в качестве гонорара писатель попросил их

освобождения, но к тому времени гонорар сдох от силикоза и

был похоронен в одном из бесперспективных забоев -

начальство использовало готовые дырки в земле заместо

кладбища. Панфееву достались только деньги и Сталинская

премия. Он долго пил, а потом сел за новый роман - о

героических строителях соседнего Ахтарска.

нечто большее, чем положено ощущать в присутствии невесты

покойного брата.

.- Что там произошло, с вымогательством? - спросил Денис.

- Да какое вымогательство! - капризно сказала Ольга. - послали

человека работать по рынку, одна торговка возьми и нажалуйся.

Прискакал РУБОП, с великим шумом всех повязали, ну, и Вадик

оказался крайний.

- Что значит - крайний?

- Сказал, что для себя собирал.

- А на самом деле для кого он собирал деньги?

Ольга пожала плечами.

- Я-то откуда знаю?

- Не валяй дурака. Для кого он собирал деньги? Для Негатива?

Почему он тогда в банке охранником работал?

- Его Негатив поставил за банком смотреть, - сказала Ольга, - а

банку это не очень-то нравилось.

Ольга вздохнула и зашевелилась на диванчике. Черяге почему

то некстати вспомнилось, что он не был с женщиной уже почти

месяц - с тех пор, как полупьяная секретарша Никифорова

зазвала его домой после вечеринки. У секретарши были тяжелые

толстые ноги, и мясо на ее животе собиралось складками. Денис

невольно позавидовал брату. Такие девушки, как Ольга, должны

были быть манекенщицами или любовницами банкиров, и было

совершенно невероятно, что одна из них была невесткой

сопливого парня, вышвырнутого из банковских охранников и

выбивавшего долги из торговцев на рынке.

- Кофе тебе сварить? - сказала Ольга.

- Свари.

Они пошли на кухню, и Денис молча смотрел, как девушка

нагибается и ищет банку с кофейными зернами, и когда она

подала ему ручную кофемолку, пальцы их на мгновение

сплелись, и Денис дернулся, словно сунул руку в розетку под

током.

Они воротились в гостиную, и Ольга поставила на столик перед

диваном две фарфоровые чашечки, из которых вился тонкий

дымок.

- Кем был Вадим у Негатива? Быком?

- До бригадира вырос, - сказала девушка, опустив глаза.

- И как... его звали?

именно это называется изнасилованием, но тут его губы впились

против своей воли в высокую белую грудь с темным пятнышком

соска, и все, о чем думал Черяга час назад и даже минуту, было

смыто из его памяти, как летний ливень смывает с запыленных

улиц грязь и ненужный сор.

* * *

Было уже два часа дня, когда ахтарский предприниматель Ашот

Григорян вышел из маленького офиса, располагавшегося позади

принадлежащего ему магазинчика. Магазинчик Григоряна был

расположен на редкость удобно, в том же здании, в котором

располагался районное УВД, и поэтому никаких неприятностей с

бандитами или налоговыми органами у Григоряна не возникало.

В последний раз, когда новый и неопытный пожарный инспектор

пришел проверять магазин и требовать денег во внебюджетный

фонд “Пожарник”, продавец в магазине вежливо объяснил

инспектору, что к директору ему надо заходить с торца.

Инспектор зашел с торца и прочитал значащуюся там табличку, и

больше в магазине его не видели. Григорян платил ментам

гораздо меньше, чем “крыше”, и благодаря этому удачному

обстоятельству в короткое время заработал и на новую квартиру,

и на новый “БМВ”, который и посверкивал сейчас во дворе среди

милицейских “канареек”.

В магазине громко работало радио, и по радио представитель

независимого шахтерского профсоюза называл вчерашний

расстрел пикета “провокацией Москвы”.

- Вот сволочи! - сказал зам Григоряна, - ведь до сих пор не

нашли, кто это сделал! Как вы думаете, Ашот Вазгенович, найдут

или не найдут?

Зам Григоряна считал, что его шеф знает ответы на все

сложности жизни. Но Григорян ничего не ответил, и зам добавил:

- Вас там какой-то парень спрашивал, сказал, что в два

подъедет.

Дверь офиса захлопнулась за Григоряном.

- Не в духе шеф, - констатировал продавец.

БМВ Григоряна стоял под самым окном офиса, и Григорян

увидел, как к его машине подкатила белая с синим “шестерка”.

На “шестерке” были чернореченские номера и надпись: “ГАИ”,

национальности, послужит если не козлом отпущения, то дойной

коровой для въедливых следователей - это было наверняка.

- Сколько? - спросил Ашот.

- Десять штук.

- Ты с ума сошел. У меня таких бабок нет.

- Ты мне не тыкай, черножопый, - с усмешкой сказал мент, - тебе

что, десять кусков жалко? С тебя следователь пятьдесят сдерет,

ты еще рад будешь отделаться.

В конце концов сошлись на трех тысячах сейчас, и еще трех -

через неделю. Наглый гаишник прихватил ящик с коньяком и был

таков.

* * *

Спустя час Черяга нетвердыми шагами покинул квартиру в

девятиэтажном доме с выложенным мозаикой шахтером. На

губах его виднелись следы от женской помады, и в ворот

рубашки, если приглядеться, можно было заметить свежий засос

чуть пониже шеи.

Мир изменился. Пустынная горбатая улица уходила, казалось,

прямо в небо, деревья тихо шелестели, поздравляя Дениса, и

водочные этикетки, поднятые ветром, кружились вокруг, как

новогодние конфетти.

Рассудком Денис прекрасно понимал, что случилось. Девочке

очень хотелось замуж. Девочке особенно хотелось замуж за

приличного человека и москвича, и когда она увидела, что

несостоявшийся деверь посматривает на нее масляным

взглядом, она решила, что это - ее шанс.

По разным причинам у Черяги не очень ладились отношения с

женщинами. Имя-отчество последней причины было Марина

Сергеевна, и работала причина переводчицей в какой-то

иностранной конторе. У Марины были серые глаза и длинные

ножки, и они с Денисом подходили друг к другу как две

половинки ореха, что не помешало Марине два месяца выселить

Черягу из своей постели, едва на горизонте замаячил

перманентный любовник - генеральный директор какого-то ООО

с тыквообразным чревом и сексапильным кошельком.

Тривиальную измену ради денег Черяга бы еще пережил, но

Марина сказала ему на прощанье: “Слушай, а с чего тебя

нечто вроде этого.

Человек был окружен ремонтными лесами. Леса были оклеены

объявлениями и афишами, и теперь человек с кайлом в руке

рекламировал кандидатов в городскую Думу и жевательную

резинку. Наверное, это был один из немногих шахтеров в городе,

который сумел сменить профессию и устроиться рекламным

агентом.

Шахтер-Полифем, некогда, как задумывалось, должен был

стоять посереди зеленого сквера, окруженный белопанельными

домами, светлыми магазинами и смеющимися ребятишками,

обитающими на месте зловонной кучи бараков, украшавших

левый берег Осинки с 30-х годов. Белопанельный микрорайон

так и не родился на свет. На статую денег хватило, а на дома -

нет. Вместо белопанельных домов левый берег зарос

самовольной застройкой - балками, где люди жили по две-три

семьи в жилище размером с вагончик, и весь этот пещерный

город получил название Алаховка - темное название,

неаппетитное, пахнувшее анашой, пьяными драками и слезами

школьниц, которые слишком рано и слишком страшно

переставали быть девушками...

Поэтому-то так и удивился Черяга, когда хозяин крупнейшего в

городе банка предложил ему приехать в гости в Алаховку.

Во время оно предсовмина Косыгин, пролетая на вертолете над

левым берегом реки Осинки, что текла чуть сбоку от города,

кинул взгляд вниз и изрек: “А что же мне говорили, что плохо

живут шахтеры? Хорошо живут шахтеры! Вон сколько гаражей!”

Сопровождавший высокого вождя первый секретарь обкома не

решился разъяснить, что то, что простирается внизу - это не

гаражи. Косыгин еще раз окинул “гаражи” задумчивым оком и

приказал их снести, как портящих пейзаж возле памятника.

Спустя двадцать лет мудрое указание Предсовмина было

выполнено. Балки исчезли, и на месте их дивными

белокирпичными кустами тянулись хоромы, окруженные высоким

забором с колючей проволокой и только что не рвом, в котором

плавали крокодилы, и металлический пролетарий парил над

рекой на фоне белокаменных особняков новых хозяев жизни.

У самой реки, вжавшись спиной в камыши, стояло пять или

шесть балков, сросшихся спинами и чудом уцелевших. Денис

подъехал на джипе поближе к воде и увидел старуху, которая на

- Спекулянт твой Лаптюк, - сурово сказал дедок, - во, даже

памятник засрал!

И сурово ткнул пальцем в обставленную лесами статую

рабочего.

- Вам помочь? - участливо спросил Денис, наклоняясь к старухе,

все еще сидевшей на земле.

- Да я уж сама как-нибудь, - сказала та, но тут же уцепилась

птичьей лапкой за протянутую руку Черяги.

- А что случилось? - спросил тот, - чего вы так - с ружьем?

- Дак мы думали, вы из этих, - объяснила старуха, - из рэкета.

Дом отбирать.

- А что, отбирали?

- У всех отбирали, - сказал дедок, подходя, - сначала съезжать

велели, а потом по домам стали шастать. Грабить людей. Троих

таких поймали, а их на следующий день милиция выпустила.

- А потом? - спросил Черяга.

- А потом сгорели балки-то.

- Как сгорели?

- А вот так. Эти, которых поймали, прикатили сюда на джипе, и

говорят: ладно, по доброму не понимаете, будем разговаривать

по-плохому. А в ту же ночь все и загорелось, с четырех концов.

Вон, памятник закоптили, памятник чистить деньги нашлись.

- А пожарные? - спросил Черяга.

- А пожарные часов через пять приехали, - объяснил старик, - им

тут долго ехать, до пожарной части пешочком пятнадцать минут,

вот они обождали по приказу сверху и приехали. Мы-то у воды

стоим рядочком, мы уцелели, а все остальное выгорело, что твой

чернобыль.

- Жертвы были?

- Пятеро угорело. Колька Стахов угорел, в лежку пьяный был, а в

шестом рядку дите сгорело двухмесячное.

- А компенсацию какую-нибудь выплатили? - спросил Черяга.

- Ага! Пять тыщ в зубы и иди гуляй, покупай себе новый дом.

Тем, которые сами уехали, кооператив хоть по десять тыщ

платил.

- Какой кооператив?

- Ну, который тут дома эти строит. “Аркос” называется.

- Это не кооператив строит, а банк, - возразила старушка. -

Чернореченсксоцбанк.

Денис прошел мимо стриженых гоблинов внутрь. Склад,

переделанный из бывшего штамповочного цеха, был огромен.

Бетонный пол шириной с футбольное поле был завален мотками

проволоки, деталями механизмов, и края его утопали в темноте,

лишь слегка подвечиваемой чахоточными лучами солнца, кое

как пробиравшимися сквозь запыленные прорези окон. Посереди

цеха стояли огромные напольные весы и школьная парта. Около

весов толклись четверо: круглолицый, живой толстяк в грязных

белых брюках и белой же рубашке, подхваченный под руки

парочкой внушительных троллей в камуфляже, что-то энергично

доказывал безукоризненно одетому джентльмену.

Присмотревшись, Денис узнал в джентльмене главу охраны

Чернореченсксоцбанка - господина Головатого.

- Да не несли ко мне кабеля! - кричал толстяк, трепыхаясь в

объятиях громил, - у них что, в голове протекает, чтобы ко мне

кабель потырить! Можете хоть все проверить, вон, журнал

посмотрите!

Тут Головатый оглянулся и увидел фигуру Черяги,

вырисовывающуюся на светлом прямоугольнике входа.

- Добрый день, Аркадий Петрович, - сказал Черяга, - что, кабель

свой ищете?

Головатый оглядел важняка с головы до ног.

- Чего надо, того и ищем, - сказал он, - пошли, ребята.

Тролли отпустили свою жертву и двинулись к выходу. Спустя

несколько секунд послышался визг покрышек, и обе иномарки с

бешеной скоростью выкатились из ворот склада.

Толстяк энергично сплюнул на бетонный пол.

- Тьфу! Не, ну надо же! Мало того, что морду бить, так еще и

налоговой грозились! Вы ко мне?

- Дим, не узнаешь?

- О черт! - пробормотал толстяк, - Дениска?

- Он самый.

- Ты откуда взялся?

- Из Москвы.

Взгляд Димы Лаптюка пропутешествовал вдаль и наконец

остановился на темно-зеленем “мерсе” с московскими номерами,

припаркованном около склада.

- Ого! - сказал Дима, - ты, я гляжу, хорошо приподнялся. С

братаном связь держишь?

стабилизаторами от баллистических ракет. А чего? Все

правильно, треугольники.

Друзья еще выпили.

- И много ты Негативу платишь? - поинтересовался Денис.

- Сколько надо, столько и плачу.

- А в ментовку слабо пожаловаться?

- Ага! Чтобы Петраков эту жалобу тут же переправил

вышестоящему начальству в лице Негатива?

- Так все схвачено?

- А что, плохо, что ли? Вон, в Ахтарске Премьер с Чердаком год

выясняли, кто главный, люди как в Чечне жили, целые подъезды

на воздух взлетали, война шла до последнего уцелевшего

“мерседеса”. Что, лучше коммерсантам было?

- А почему такая альтернатива? Либо один бандит, либо много. А

государству по-человечески платить не хочешь?

- Так с меня государство в три раза больше возьмет, чем

Негатив. Спасибо, что есть бандиты, чтобы защищить меня от

налоговой инспекции. У государства-то ум в жопе, они как

даванут из меня налоги, тут же я им и останусь должен три

шкуры. Негатив-то поумней, он знает, что если глушить рыбу

динамитом, то в следующий раз рыбы не будет. Опять же -

особых военных расходов у Негатива сейчас нет...

- А он откуда, Негатив?

- Авторитет. У нас тут Нусик был, вор в законе, хороший был

старичок, в девяносто третьем помер от старости. Ну, местные

повоевали немного, Негатив вроде как сильней всех оказался.

Съездил в Москву, благословение получил и совсем заматерел.

Положенец не положенец, а к ворам близкий. Нормальный

мужик, только ментов очень не любит.

- Да эта публика вся ментов не любит.

- У Негатива - особое. Какая-то у него там заморочка с ментами

на заре туманной юности вышла. Не то они его напрасно

посадили, не то он так считает...

- А что мне тут рассказывали про сына Никишина, который в

губернаторы баллотировался, - будто он сидел?

- А, было дело, - согласился Дима, - был у нас Миша Никишин

кандидатом в губернаторы. Сколько денег выкинули - я прям не

знаю! Все газеты скупали на корню, местные программы каждые

пять минут рассказывали, как вот кандидат Никишин навестил

истории не слышал, а? Тогда судебных репортеров еще не

развелось, папа скандал замял. Ну, какие-то слухи, конечно,

ходили, да и знакомые у Никишина были весьма специфические.

Но ты же наш народ знаешь: ну, сидел человек. Ну и здорово! Я

сам сидел, и батя мой сидел, и вон братан сидит. Никому же не

было известно, за что он у хозяина парился. У нас за бандита

всякий проголосует, а вот за насильника - навряд ли. А ты

газетку эту, кстати, хочешь? У меня сохранилась.

- Давай, - сказал Черяга.

Дима принялся рыться по полками и минут через пять вытащил

пожелтевший, в пол-газетных листа “Выбор Сибири”.

- Держи.

Черяга медленно рассматривал газету.

- А кстати, - спросил Черяга, - ты сказал, что у Никишина денег

немеряно было. Чьи деньги-то были? Угольное лобби?

- Да может, и угольное. А я так слыхал, что общаковые деньги

были. Во всяком случае, Негатив нам тут всем строго-настрого

за Никишина велел голосовать.

Черяга даже поднял брови.

- Да ну? - сказал он недоверчиво, - это что бы бандиты

насильника в губернаторы прочили? Он в лагере, часом, не

чушкой был?

- Ну уж не паханом, это точно, - усмехнулся Дима, - а насчет

бандюков ты не прав. Кого им губернатором ставить?

Авторитета? Так ведь заборзеет немедленно. Ты представляешь

себе - и менты под ним, и братва под ним? Шампунь и одеколон

в одном флаконе. А Никишин - как раз человек удобный.

Сызмальства привык под шконкой сидеть.

Черяга покачал головой.

- Да, веселая у вас была б жизнь. И кто же бандюкам сценарий

испортил?

- А хрен его знает. Говорят, что Извольский.

- Это который директор Ахтарского металлургического?

- Ага. А может, и выше. Может, какой-нибудь другой кандидат в

президенты не захотел единого фронта сибирских губернаторов.

Лужков, например, или еще кто.

- Или ФСБ кандидат от общака не глянулся...

- Много чести, - сказал Дима, - я последний раз про ФСБ

слышал, когда они одного моего приятеля приходили громить.

фигуркой и длинными льняными волосами. Кроме этих длинных

волос, на ней были высокие сапожки и трусики весьма

необычной конструкции: сверху резиночка, а снизу ничего. Судя

по всему, единственным предназначением трусиков было -

удерживать на месте зеленые бумажки, заправленные в них

веселыми посетителями.

Это была Ольга.

Номер продолжался долго, очень долго, и музыке аккоманировал

одобрительный свист, а Миша Никишин со своей поролоновой

улыбочкой вскочил со стула и полез на сцену обниматься. По

счастью, он был слишком пьян,чтобы одолеть метровое

возвышение, и явившийся откуда-то сбоку охранник цепко взял

Никишина за ручку и отвел на место.

Потом Ольга убежала, кланяясь на ходу и виляя белой попкой, и

на сцену выскочили три полуобнаженные грации. Черяга опустил

глаза и увидел, что коктейль, который он не допил, течет со

стойки бара на пол, а стакан из-под коктейля раздавлен, и с

ладони его капают крупные красные капли. Денис уплатил за

стакан и коктейль и прошел боковой дверью за сцену.

- Где Ольга? - спросил он первого подвернувшегося парнишки, и

тот указал ему направо.

В крошечной комнатке на втором этаже было душно и накурено.

Ольга застегивала на спине блестящее платье; другая девица,

облаченная в трусики и бюстгальтер, деловито красила губы.

- Интересная у тебя работа, - сказал Черяга.

Девушка обернулась и залилась густой краской. Потом

встряхнула волосами.

- А тебе какое дело? Перепихнулся разок и уже права качаешь?

- А Вадим знал?

Глаза Ольги зло сощурились.

- Рассказать тебе, где я с Вадимом познакомилась? На

субботнике. Что такое субботник, знаешь, москвич, или тебе

рассказать? Это когда нас бесплатно заставляют работать, на

“крышу”. А Вадим...

- Я уже понял. Пошли отсюда.

Денис взял девушку за руку и потащил к выходу.

В конце коридора путь ему заступил пухлый парень в пестрой

рубашке, круглившейся на жирном теле.

- Ты куда?

- Может, ты еще телевидение позовешь? - спросил Денис. - А то

народу мало.

Негатив кивнул, и двое громил отпустили Черягу. Морщась и

потирая зашибленный локоть, Денис поднялся за бандитом на

второй этаж, туда, где за балюстрадой находился маленький

кабинет.

Омоновцы отстали где-то по дороге, и, когда захлопнулась

дверь, в кабинете оказались только пятеро: Черяга с Негативом

да Ольга, которую привели охранники.

Негатив сел в кресло и посадил Ольгу себе на колени.

- Ну?

Ладонь, порезанная разбитым стаканом, начала потихоньку

ныть, и Черяга вытер ее о джинсы.

- Кто убил моего брата?

Негатив развел руками.

- Ты что, ящик не смотришь? Там об этом только и базарят.

- По телевизору говорят, что приехал джип и расстрелял пикет.

- Ну значит так оно и было.

- Но вы же знаете, кто это сделал. Днем к пикету приезжала

иномарка с ахтарскими номерами, «мерс». Кто из ваших

ахтарских коллег рассекает на «мерсах»?

Рука Негатива забралась Ольге под платьице. Девушка сидела

смирно, опустив долу глазки.

- Ты меня с кем-то спутал, мусорок. Я не справочная.

- Тебе что, совсем наплевать, что твоего человека убили?

Негатив поднял на мента глаза цвета бутылочного стекла.

- Не беспокойся. Те, кто его убили, за это ответят. Похороны в

среду. Тебе сказали? Только лучше бы тебе на них не приходить,

еще сфоткают не с тем контингентом.

- Почему вы подкармливали пикетчиков?

- А?

- Я спрашиваю, какая была вам выгода в том, что вы возили

шахтерам еду?

Негатив развел руками.

- Никакой. Ты когда в метро рубль старушке бросаешь, у тебя

какая от этого выгода?

- Я когда у вокзала парковался, - заметил Денис, - обратил

внимание на кучу машин. Две “тойоты”, парочка “девяток”, даже

один “вольво” стоял. Это чьи тачки, если не секрет?

губы, Денис заполошно вскрикнул и отлетел назад, прямо в

гостеприимные объятия набежавших в комнату братков.

Он стряхнул одного или двоих, но остальные вцепились в него

мертвой хваткой, и через мгновение он стоял перед Негативом с

заломленными локтями.

- Что, - сказал Негатив, - понравилась соска? Небось, уже успел

перепихнуться? Разделяю и понимаю. Крайне вкусная бикса,

особенно когда она тебе на флейте играет, а кореш ее в это

время с другого конца нажаривает...

Денис дернулся, как мертвая лягушка, к лапке которой поднесли

электрический провод. Чернореченский пахан стоял перед

следователем где-то в метре, сжав кулаки и развернувшись в

стойку, и глаза его блестели сумасшедшим светом, как две фары

накатывающегося в ночи поезда. “Убьет!” - вдруг мелькнула

дикая мысль, и тут же Денис понял, что мысль эта несообразна

и нелепа, - даже самый крутой российский бандит не станет с

первого захода и при куче свидетелей мочить важняка, который,

по большому счету, и нахамить-то ему не успел. Если, конечно, у

бандита не поехал шифер, - а Негатив вел себя нагло, и может

статься, что шифер у него все-таки поехал, и тогда...

- Ах мы какой смелый, - пропел Негатив, - чуть что не по нам, и

мы по морде... прям как у себя в кабинете... А нас никто не

обидит, мы мусор московский... так?

Движение бандита было таким стремительным, что сначала по

комнате разнесся глухой стук удара, а потом - звук запоздало

хлопнувших друг о друга складок ткани. Денис застонал и сделал

попытку прикрыть руками пах, - а именно туда пришелся удар

начищенного ботинка.

- Чего, Денис Федорыч, - усмехнулся безумными глазами

Негатив, - яичек жалко? Только он положил глаз на наших баб, а

тут ему, понимаешь, раз - и все его хозяйство через мясокрутку.

Зеленые и крупные, как девятимиллиметровый патрон зрачки

Негатива смотрели прямо сквозь Дениса, не мигая.

- Заявление будешь писать? Ну, пиши...

Он придвинулся вплотную к полумертвому от боли Денису и с

силой всадил ему кулак под ребра. Денис охнул и обвис на руках

державших его бандитов.

- Вот тебе еще материал для заявы, - сказал Негатив.

Второй удар бандита пришелся под ложечку, Денис согнулся и

Кто сказал, что обкомовский распределитель умер? Кто сказал,

что минуло время бесплатной колбасы, выделемой передовым

участникам битвы за светлое будущее человечества, и отныне

все и везде можно купить только за деньги? А рестораны, казино

и девочки, дивные девочки с тонкими опытными пальчиками и

гладко выбритым лобком, - в каком ресторане с мэра или

губернатора возьмут деньги?

Так, или примерно так, должен был думать мэр города

Чернореченска Геннадий Курочкин, спускаясь с крыльца

ресторана “Сирена” в самом превосходном расположении духа.

Ввиду присущей ему застенчивости господин Курочкин вышел из

кабака через задний ход, не желая смущать своей особой какого

нибудь припозднившегося шахтера или иного отброса общества,

который мог бы заинтересоваться: а на какие такие шиши гуляет

мэр города в самом дорогом бандитском кабаке, и не эти ли

самые шиши были направлены в город в помощь бедствующим

шахтерам? Хотя, как уже сказано, мэру все было предоставлено

бесплатно, не считая рулетки в задних комнатах, да и с рулеткой

дело обошлось. Мэр просадил не больше тысячи долларов, а

что такое тысяча долларов в наши дни для мэра, господа?

Не далее как вчера господин Курочкин подписал распоряжение о

введении какого-то нового налога, называлось - налог на

содержание футбольной команды, а поскольку футбольной

команды в городе отродясь не было, налог шел прямиком во

внебюджетный фонд города. А фонд этот мэр не без веских на

то оснований рассматривал как свой собственный карман.

Ночь была дивная - теплая августовская ночь, и звезды с небес

перемигивались со сверкающей вывеской “Сирены”, далеко

далеко, на разъезде, гудел безутешный тепловоз на

перегороженном шахтерами пути, и из распахнутых окон крутого

кабака орал на весь мир Майкл Джексон.

Авто мэра мягко подъехало к самым ступеням ресторана, и

телохранитель Курочкина, обогнув патрона, предупредительно

распахнул заднюю тонированную дверцу.

В следующую секунду раздался легкий шум, словно кто-то

открыл бутылку с шампанским, и Курочкин увидел, как его

телохранитель согнулся напополам и медленно-медленно осел

на троттуар.

Дверца авто распахнулась, и из нее выскочил человек в черной

Незнакомец сшиб мэра и покатился с ним за ближайший

мусорный бак: что-то дзинькнуло, свистнуло, и перекрывая

грохот музыки, в ночной тиши завизжали колеса трогающегося с

места “ауди”.

- Рвем когти! - закричал один из злоумышенников, и другой

белкой рванулся из-под забора, запрыгивая в пятящийся задом

автомобиль.

Телохранитель мэра вяло зашевелился, а потом со стоном сел и

принялся ощупывать свой затылок.

* * *

Спустя час Денис Черяга сидел в широких креслах в кабинете

мэра. Для градоначальника голодающего Чернореченска

служебное обиталище Курочкина выглядело довольно неплохо:

жемчужно-серые стены, хрустальная лампа и длинный стол для

заседаний, обставленный покойными кожаными креслами.

Городское УВД набилось в кабинет в огромных количествах.

Начальство развило бешеную деятельность: в городе был

объявлен план “перехват”, никаких результатов, разумеется, не

давший. Машину мэра нашли через полчаса: она плавала

кверху брюхом в Осинке, - злоумышенники въехали на машине

на мост, пятый год строящийся через реку, и оттуда, со

строящегося моста, ее и спихнули.

Нашли и шофера, валявшегося неподалеку от “Сирены” без

сознания. Прибежал выразить соболезнования сильно

набравшийся Константин Никишин, директор

“Чернореченскугля”, набились откуда-то два почти трезвых

корреспондента, и господин мэр сказал в микрофон:

- Я расцениваю покушение как провокацию со стороны

московских спецслужб. На городскую администрацию давят,

потому что она поддерживает справедливые требования

шахтеров и не желает идти на поводу грязных чиновников из

Москвы, пытающихся нашими руками потушить тот пожар,

которые они зажгли своей безответственной экономической

политикой.

Руки мэра слегка дрожали, и свет фотовспышек дробился в

золотом кольце с одиноким бериллом - камнем, приносящим

владельцу счастье. Отчего-то мэр очень любил это кольцо и

бюст певца Чернореченска Панфеева, осененный переходящим

красным знаменем.

* * *

- Денис! Дениска! Проснись!

Черяга невнятно забурчал и открыл глаза.

Он лежал дома, в покойной перине, такой огромной, что можно

было утонуть в ней целиком, - и перина эта мягко обволакивала

все синяки и ушибы, заработанные им вчера как при выяснении

отношений с Негативом, так и в драке с неизвестными

злоумышленниками, покушавшимися на мэра.

- Дениска! Вставай! Там за тобой от мэра приехали!

Денис окончательно проснулся и перевернулся на спину.

Мать трясла его и будила, и рядом в проеме двери с ноги на

ногу переминался здоровый бугай-шофер.

Водитель повез Черяги, противу ожидания, не в мэрию, а к

трехэтажному кирпичному особняку в Алаховке. По документам

особняк принадлежал дочери мэра Курочкина, учившийся в

настоящий момент в Калифорнии. Каким образом

девятнадцатилетняя дочка заработала деньги на трехэтажный

особняк, документы умалчивали.

По пути Черяга проехал мимо единственной городской

гостиницы, расположенной на левом берегу Осинки. Возле

гостиницы стояла толпа людей со знаменами и лозунгами. Судя

по содержанию лозунгов, толпа требовала выдачи московских

спецагентов, которые ночью устроили покушение на дорогого ей

мэра. Черяга вспомнил, что вчера мэра на рельсах крыли почем

свет стоит и подивился изменчивости людских настроений.

Городской глава принял своего ночного спасителя на просторном

балконе с видом на Осинку и металлического болвана.

Плетеный стол на балконе был уставлен яствами, подобающими

скорее не завтраку, а ланчу, и был городской глава не один, -

рядом намазывал красной икрой свежую булочку товарищ

Луханов, храбрый деятель профсоюзного движения.

Не успел Денис поразмыслить над тем, что в сем гостеприимном

месте делает вожак рабочего класса, как Луханов отставил свой

бутерброд, вскочил с удивительной для его веса поспешностью и

закричал:

свыше четырехсот вагонов, - считайте, двести фирм и

предприятий ждут свой товар. Все они готовы эту забастовку

зубами загрызть. Любой из этих фирмачей мог решить, что это

классная возможность - лишний раз попугать шахтеров. Авось да

выгорит. Мне позвонили раз восемь.

- И среди восьми фальшивых звонов затесался один настоящий?

Мэр кивнул.

- Вы можете предполагать, от кого был настоящий?

- Тут и думать нечего, - заявил мэр, - это дело рук Извольского.

- Кого?

- Ахтарский металлургический комбинат.

- А, тот самый директор, который любит сам сидеть за рулем?

- Да.

- Он связан с бандитами?

- У него действительно отчаянная ситуация, Денис Федорович.

Когда у него кончится кокс, заводу конец.

- И какие признаки того, что это Извольский?

- Помилуйте, он мне раз пять звонил. Требовал послать

городской ОМОН для расправы с шахтерами. Последний раз

заявил, что... н-да, как бы вам сказать... Если бы в России

проводился чемпионат по матюгам, Железный Славик

непременно бы вышел в финал... в общем, смысл был такой, что

если демонстрацию не разгонят, я еще об этом пожалею.

- А почему вы считаете, что во вчерашней истории не мог быть

замешан Негатив?

- Ему-то что в забастовке? - удивился мэр.

- Ну как же. Негатив связан с директорами шахт. Директорам

шахт забастовка угрожает потерей работы, комиссиями из

Москвы и даже уголовным преследованием. Разве они не могли

попросить Негатива пугнуть шахтеров?

- И застрелить при этом собственного солдата?

Черяга промолчал. Относительно смерти Вадика у него уже

сложилось смутное, но весьма неприятное для Негатива мнение.

Было у Черяги такое чувство, что Негатив особенно не жалел,

что Ольга из невесты так и не стала женой.

- Денис Федорович, - сказал мэр, - поверьте моему опыту

местного жителя. То, что вы говорите - это неправильно.

Понимаете, наши шахты убыточные. Без государственной

дотации они существовать не смогут. А дотацию без забастовки

- То есть “Карго-полис” ничего не возит, но с каждой провезенной

по дороге тонны имеет 6 долларов? - спросил он.

- Вы необыкновенно точно уловили суть процесса, - сказал

Луханов. Остается добавить, что акционерами этой конторы

являются высшие чиновники министерства путей сообщения, - и

вам станет ясен источник необыкновенных привилегий фирмы

“Карго-полис, лтд”, зарегестированной на острове Мэн - центре

российских железнодорожных перевозок.

- Так все-таки почему забастовка МПС на пользу? - спросил

Черяга.

- Ну не то чтобы именно МПС, - сказал профсоюзный босс, - но

вот как вы думаете: если есть два вагона, и один из них

принадлежит неизвестно кому, а другой фирме «Карго-полис», и

при этом на железной дороге давка, потому что вагоны могут

ехать только по обходному пути, то который из вагонов из-за

забастовки будет стоять, а который поедет?

- Вагон «Карго-полиса», - сказал Черяга.

- А может «Карго-полис» по этому случаю увеличить ставки

втрое и вчетверо?

Черяга кивнул.

- Вот видите, - сказал Луханов, - как все складывается, - обычно

«Карго-полис» выигрывает на том, что продает тариф втрое

дешевле. А сейчас он продает тариф втрое дороже, а возит

столько же, потому что если кто не везет «Карго-полисом», то

ему скажут: «извини, парень. Твой груз в тупике до конца

забастовки. А все обходные дороги забиты».

Черяга рассеянно прихлебывал чай. Иногда он был рад, что

занимается маньяками. А не работниками МПС, к примеру. Оба

его собеседника наблюдали за ним с видимым беспокойством.

- А к Извольскому кокс не может приехать по обходному пути? -

спросил Денис.

- В том-то и дело, что нет. По обходному пути можно ехать в

Омск или Красноярск. А Ахтарск у нас в тупике. Извольский не

может ни получить кокса, ни вывезти продукцию.

И мэр Чернореченска для удобства изобразил на салфетке две

параллельные линии путей и отогнутый, как большой палец,

ахтарский тупик.

- Ну хорошо, - сказал Денис, - предположим, что с пикетом так

невежливо обошелся именно Извольский. Но почему он вздумал

она вредна. Вы очень удачная кандидатура, Денис Федорович. К

тому же - ведь вы бы хотели посмотреть в глаза человеку,

который приказал застрелить вашего брата?

Денис пристально посмотрел на мэра.

- Да, конечно, - сказал он меланхолично, - я очень хочу

посмотреть в глаза человеку, по приказу которого убили моего

брата.

Глава четвертая

Великий герцог Ахтарский

В былые времена Ахтарск и Чернореченск ничем не отличались

друг от друга: оба были ударными комсомольскими стройками,

возводимыми с помощью заключенных; в обоих центральная

улица называлась улицей Ленина и по обе ее стороны тянулись

одинаковые панельные девятиэтажки, с торцами, украшенными

кирпичной мозаикой на темы труда и мира. Дома эти были

предметом зависти обитателей балков и вечным источником

мучений для тех, кто в них жил.

Даже литературная их судьба была одинаково завидной.

Чернореченск воспел в своем двухтомном романе маститый

прозаик Панфеев. Ахтарску пламенный певец революции

Владимир Маяковский посвятил стихотворение про город-сад.

Правда, сада в городе так и не построили: вместо сада комбинат

окружали невзрачные пятиэтажки и гигантские лужи, в одной из

которых, по местному преданию, затонул БелАЗ.

Разве что воздух в Ахтарске был заведомо хуже чернореченского

и состоял из равных частей формальдегида, диоксида азота,

серного газа и окиси углерода. А количество мышьяка в

атмосфере сводило с ума стоматологов: предписанные дозы

мышьяка, положенные в зуб, не убивали нерва из-за привычки

горожан к данному химическому элементу.

Денис посещал Ахтарск первый и последний раз в возрасте

пятнадцати лет, будучи призван на областную математическую

олимпиаду, и посещение это укрепило его в уверенности, что все

города Союза выглядят одинаково. Сейчас он с изумлением

заметил великую разницу. Чернореченск, казалось, так и застыл

мясом с собственных подсобных хозяйств, и только в одном

Крыму выстроил два пансионата: “Металлург” и “Кузнец”. С

началом перестройки этот зубр социализма растерялся и

захлопал глазами. Все детские садики, которые он так любовно

строил и содержал, вцепились мертвой хваткой в баланс

комбината и потянули его на дно. Подсобные хозяйства

оказались убыточными, крымские пансионаты конфисковали,

первый секретарь обкома слетел за сочувствие ГКЧП и на его

место водворился новоназначенный демократ с непонятным

титулом “губернатор”. Подоспела приватизация, и зубр не знал,

что делать.

Тогда-то к нему подкатился молодой Славик Извольский.

Извольский трудился на комбинате с шестнадцати лет, заработал

комсомольской работой путевку в Плехановку, и в 1990 году с

триумфом вернулся в Сибирь начальником цеха и секретарем

партячейки. Слава Извольский объяснил, что надо было делать,

и вышло так: надо было учредить фирму, которая торговала бы

ахтарским металлом. Завод продавал бы фирме металл за

полцены, фирма продавала бы его за рубеж за полную

стоимость, а на разницу в ценах фирма скупала бы у рабочих

акции приватизированного предприятия.

Сказано - сделано. Учредили фирму и во главе ее поставили,

разумеется, умницу Извольского. Генеральный директор завода,

воспитанный в строгих социалистических правилах и нет-нет да

поминавший 37-й год, забрал себе в фирме двадцать пять

процентов, а остальные отдал Извольскому. Никакого греха

директор в этом не видел, так как был в городе царь и бог, - а

если очередной ГКЧП победит и начнет разбираться, кто там как

скупает российские предприятия, то вот он, Извольский, козел

отпущения.

Дела у фирмы, названной “АМК-инвест”, шли хорошо: денег у

нее было много, а у рабочих денег было, наоборот, мало, так как

тех бабок, которые фирма платила заводу за металл с

полугодовой задержкой, на зарплату не хватало. А так как денег

на зарплату не хватало, рабочие с охотой продавали фирме

акции, и получали за них те самые деньги, которые должны были

получить в качестве зарплаты.

Так продолжалось года полтора, до очередного акционерного

собрания, на котором на должность директора было выдвинуто

уже благополучно добрался до Хартума, где его и настигло

известие о том, что Европейский банк реконструкции и развития

и американский Эксимбанк отказываются выделить его заводу

уже почти просватанный кредит для сооружения второго по

величине в Европе прокатного стана.

Извольский плюнул на ралли, купил в ближайшем duty free

хороший костюм и спешно вылетел в Лондон. Ботинки он купить

забыл и потому явился на встречу в ЕБРР в прекрасном

кашемировом костюме за тысячу долларов и потрепанных, как у

панка, кроссовках. На банкиров это произвело незабываемое

впечатление, и переговоры о кредите возобновились к выгоде

Извольского.

К этому времени Вячеслав Извольский заработал себе массу

прозвищ. Наиболее распространенными были Великий Герцог,

Железный Славик и Сляб.

* * *

К старому пятиэтажному зданию заводоуправления был

приделан сверкающий стеклянный козырек, и оттого здание

неуловимо напоминало бабу в кокошнике и в джинсах.

Площадка возле заводоуправления была заставлена “жигулями”

и “волгами”, столь резко контрастировавшими с пустыми

улицами Чернореченска. Перед самым стеклянным входом

красно-белые столбики очерчивали стоянку для избранных: на

стоянке рядком торчали служебные “ауди” комбината, и там же

стояли две «бехи» с темно-зеленим “мерсом”, столь нагло

подрезавшим Дениса у Юргичей.

Денис медленно катился вдоль рядов автомобилей, ища место

для парковки. Внезапно он затормозил: у самого входа в

заводоуправления стояла беленькая “тойота королла”, и садился

в эту “тойоту” ни кто иной, как добрый друг детства Иннокентий

Стариков. Попугай Кеша. Первый зам Чернореченсксоцбанка.

Черяга замер. Белая “тойота королла” неслышно завелась и

скользнула от троттуара быстро и плавно, как акула скользит в

сонной воде.

Ну что тут, в самом деле, такого необычного? Почему бы

заместителю председателя главного чернореченского банка не

навестить директора крупнейшего предприятия в соседнем

Извольскому красную книжечку. Извольский прочел

удостоверение, кивнул и отрывисто сказал:

- Проходите.

Кабинет Извольского был пуст и огромен: дубовый стол,

заваленный бумагами, изгибался наподобие подковы, и с одной

стороны к нему был приставлен столик поменьше, для

посетителей.

Извольский, впрочем, к столу не пошел, а расположился в одном

из мягких кожаных кресел, окружавших низенький кофейный

столик в углу, бросив на ходу заскочившей в кабинет секретарше:

- Вера, сообрази нам чего-нибудь.

Черяга опустился в другое кресло.

- Вы по поводу забастовки? - спросил Извольский.

Черяга понял, что директор завода слышал о комиссии из

Генеральной прокуратуры, и решил не уточнять, что сам он в

комиссию не входит.

- Да, - сказал Черяга.

- С местной прокуратурой общались?

- Нет, - ничуть не покривив душой, сказал Денис.

- Я слыхал, что ваше начальство нашим прокурором

Овсянниковым не довольно. Его действиями по забастовке.

- А вы?

Извольский осклабился, и его полное лицо удивительно

напомнило Черяге кенгурятник джипа.

- Я – недоволен, - сказал Извольский, как отрубил. – Видите ли,

Денис Федорович, убытки моего завода от этой забастовки

составляют уже пятнадцать миллионов долларов. А когда я

заявил прокурору Овсянникову, что собираюсь подать на

шахтеров в суд, он в ответ пообещал разобраться с моим

заводом. На предмет приватизации.

- В общем-то моего коллегу можно понять, - сказал Черяга, -

обстановка на грани взрыва, а ваш иск…

- А вы знаете, - перебил москвича Извольский – что Овсянников -

свояк гендиректора “Чернореченскугля”? А его сын возглавляет

фирму, которая получила от предыдушей администрации квоты

на вывоз угля из России?

- Какие квоты?

- Квоты для оплаты региональной программы сотрудничества с

фирмой “Лира”. Фирма нам поставила оборудование на двести

“Арика”, так когда он к власти пришел, все эти магазины

льготный кредит от городской администрации получили.

Курочкин держал четверть торговли в городе, а теперь держит

четыре четверти. Знаете, сколько народу его из-за этого хочет

загасить? Кстати, с этим кредитом областная прокуратура тоже

пробовала разбираться. И тоже, представьте себе, ничего не

нашла.

- Спасибо за информацию насчет мэра, - согласился Денис,

отметивший про себя, как быстро Извольский, поначалу

утверждавший, что покушения на мэра вовсе не было, сменил

линию защиты, - но проблема в том, что киллеры рассуждали с

ним как раз о забастовке.

- И что? Это, извините, называется алиби. Кто убил мэра? “А вон

те, которые против забастовки”.

- И опять же-таки. Мэра еще не убили. И он сам полагает, что

дело в забастовке.

- Он полагает? - расхохотался директор. - Это он вам,

извиняюсь, очки втирал. Простите, запамятовал, как вас зовут?

- Денис.

- Так вот, Денис, у меня с господином Курочкиным отношения

исторически не сложились. Мы не сошлись характерами на

почве одного внесенного господами Курочкиным и Лухановым –

это местный профсоюзный босс - законопроекта, каковой

законопроект преполагал обложить металлургические

предприятия области пятипроцентным налогом с выручки на

нужды шахтеров.

- Они что - депутаты областного собрания?

- И они депутаты, и я депутат, и мне кучу денег пришлось

потратить на то, чтобы этот закон зарубили.

- А шахтеры как же?

- Вы знаете, Денис, я плачу налоги. Я плачу тридцать пять

процентов от прибыли. Четыре процента выручки. Двадцать

процентов НДС. У меня нет лишних денег, которые я мог бы

взять и отдать шахтерам. А у правительства нет других денег,

кроме тех, которые оно взяло у меня и всех остальных.

Пухлые щеки Извольского порозовели. Крупные пальцы сжались

в кулак. Директор по прозвищу Сляб явно сел на своего

любимого конька. Голос его креп и ширился, и даже испуганные

телефоны в кабинете замолчали, слушая любимого начальника.

у тебя деньги на прокатный стан заберем, девять десятых сами

сожрем, а десятую часть отдадим шахтерам. А потом шахтеры

от голода устроят забастовку, твой завод не получит кокса,

батареи накроются, и завод можно будет закрыть. Ни стана, ни

завода, ни шахтеров. Вот логика! Вот полет мысли! Вот

экономическая прозорливость!

Пронзительный писк телефона прервал поток директорского

красноречия. Извольский схватил трубку.

- А? Да?

И, немного погодя:

- Нет, не могу! Занят! Пусть ждет в предбаннике!

Шваркнул трубку на стол и вдруг неожиданно вынул из стола

красную пластиковую папку.

- Держите!

- Что это?

- Документы по программе “Лира”.

Денис заинтересованно листал страницы. Папка была пухлой и

толстой, и документы в ней, как с первого взгляда заметил

Денис, были отборные, как зимняя клубника в дорогом

супермаркете. Такие документы могли бы сделать карьеру

любого следователя, - ежели ему будет приказано изобличить

угольных воров.

- Да потом посмотрите, - нетерпеливо сказал Извольский. - А по

поводу этого закона в помощь шахтерам, который предлагали

мэр и Луханов. От этого закона мой завод бы подох, а шахтерам,

будьте уверены, ни копейки бы ни перепало. Что в областной

бюджет попало, то пропало. А отличительной чертой

законопроекта было поступление денег даже не в бюджет, а во

внебюджетный фонд, руководил которым, вы будете смеяться,

все тот же господин Луханов. Защитник интересов рабочего

класса. Кстати, сейчас вопрос о фонде снова всплыл.

Денис перелистнул очередной контракт, сколотый степлером, и с

удивлением обнаружил, что не все в папке занимали документы.

Внизу под бумагами лежал прозрачный пластиковый пакет, а в

этом пакете лежали увесистые пачки долларов. Их было ровно

десять штук, видимо, по десять тысяч каждая, и семь из них

лежало внизу, а три выпирали сверху. Денис открыл рот и

уставился на Извольского.

- Берите-берите, - сказал директор, - это все ваше.

Едва за следователем захлопнулась дверь, Извольский в

бешенстве обернулся к новому посетителю и заорал:

- Я сказал - подождать в приемной? Если я говорю - ждать в

приемной, ты будешь ждать в приемной! И мэр будет ждать в

приемной! И представитель президента будет ждать в приемной

- понял?

Водянистый взгляд новоприбывшего смерил директора с ног до

головы.

- Понял, - сказал он, - а только вчера ко мне Кунак приходил.

Предъяву делал.

- Какой такой Кунак?

- От Негатива. Зачем, спрашивает, Чижа завалили?

- Какого Чижа? - с досадой сказал Извольский.

- Вчера двоих загасили, забыл? Один шахтер, а другой Чиж -

бригадир Кунака. Он пикетчикам рубон вез.

- А я тут при чем? Я тебя что, людей Негатива убивать просил?

- Да не кипишуй! Кто же знал, что он под хлеборезку сунется... В

общем, недовольны ребята. На разбор зовут.

- Это твои проблемы.

- Что значит - мои? Мне, что ли, эта забастовка мешает?

- Слушай, Премьер! Ты мне обещал, что пикетчиков к

завтрашнему утру не будет? Обещал? - спросил Извольский. -

Где твои обещания – в заднице?

- Ну значит так, - усмехнулся Премьер, поднимаясь, - будет

разбор, я скажу, что все в норме, перед Негативем извинюсь, а с

Чижом косяк на тебе.

- Что значит – на мне? Его кто убил? Я?

- Заказывал - ты. Я тебя защищать не буду. Ты меня за лоха

держишь. Сначала подписал на пикетчиков, а теперь - в кусты?

Лицо Извольского побледнело от ярости.

- Я ни в какие кусты не лезу, ясно? Ты мне обещал снять пикеты

- ты их снимешь. А если ты меня сдашь своим коллегам по цеху,

то мне Могутуев знаешь как давно предлагает холку тебе

намять?

Могутуев был начальник городского УВД.

- И как же я пикеты сниму? - спросил Премьер.

- Это твои проблемы. Я тебя не спрашиваю, как мне сталь

прокатывать?

Премьер пожал плечами и вышел из кабинета.

еще Никишина не забыли.

Повернулся и вышел из кабинета.

* * *

Шикарный кабинет директора комбината находился в торце

недлинного просторного коридора. Справа и слева шли кабинеты

замов. У самого конца коридора табличка возвещала:

“П.Е.Чаганин - председатель совета директоров”.

Это был кабинет бывшего генерального директора комбината,

ныне оставленного на заводе приживальщиком.

Черяга подумал и вошел внутрь.

В приемной Чаганина сидела такая же хорошенькая секретарша

и мурлыкал такой же мощный компьютер. Разница была только в

том, что в приемной Извольского стояла очередь, как за

колбасой, а в приемной Чаганина не было ни одного человека.

Секретарша, казалось, была настолько удивлена появлением

Черяги, что выпустила из рук мышку, и из компьютера тут же

донесся чей-то громогласный вопль.

- Ну вот, - с упреком сказала секретарша, глядя на нежданного

посетителя, - опять меня убили.

- А можно поговорить с Петром Евграфовичем? - спросил

Черяга, не представляясь.

- А его здесь нет. Он на Воронина.

- На Воронина - это другой офис?

- Да нет, дома он.

Черяга украдкой взглянул на часы: была половина двенадцатого.

- И сегодня он не появится?

- Да вряд ли, - пожала плечами секретарша, - или передать чего?

- Не надо. Я позже зайду, - промолвил Черяга и вышел из

пустого предбанника, чем-то неловимо напоминавшего склеп.

Спустя двадцать минут темно-зеленый “мерс” остановился у

автобусной остановки на улице Воронина. Улица, на беду

Черяги, оказалась длинной и застроенной сплошь

девятиэтажками, и Черяга даже пожалел, что, не желая

привлекать к себе внимание, не спросил адреса бывшего

генерального.

На остановке двое мальцов в драных штанах пили из горлышка

кока-колу, да толкся пожилой пенсионер с сеткой.

заводской девятиэтажки, в подъезде с выкрученной лампочкой и

за дверью, обитой видавшим виды дерматином.

Черяга долго и безуспешно давил на кнопку звонка. Если бы не

телевизор, который громко орал за дверью, он бы решил, что в

квартире никого нет. Наконец Денис, отчаявшись, забарабанил в

дверь. Телевизор щелкнул и умолк, за дверью послышалось

шарканье шлепанцев, и женский голос спросил:

- Вам кого?

Денис поднес к дверному глазку раскрытое удостоверение.

- Я бы хотел поговорить с Петром Евграфовичем.

Дверь распахнулась на ширину цепочки, из-за цепочки вылезла

старческая рука, и зацапала удостоверение.

Через минуту цепочка была снята.

- Проходите, проходите, - сказала полная седая женщина в

пестром бесформенном платье, обвязанном фартуком.

Тут же Денис был введен в уютную гостиную, обставленную в

типичном стиле 70-х годов: польская хельга во всю стену, в

хельге - горки хрусталя и посуды, покойные кресла и журнальный

столик, на котором стояли конфеты, чай и коньяк.

В креслах сидели двое: высокий сухой старик в тренировочном

костюме и шлепанцах, и другой, в чопорном черном костюме -

явный гость.

- Присаживайтесь, Денис Федорович, - проговорил старик в

шлепанцах, будем знакомы, я Петр Евграфович, а вот это Миша

Селиверстов, зашел на чаек, между прочим - бывший первый

секретарь горкома, прошу любить и жаловать. Так какими же

судьбами московскую прокуратуру занесло в наш изъеденный

смогом край?

- Забастовка, - объяснил Черяга, - разбираемся, куда деньги

угольщиков делись.

- Ну, это вы у угольщиков и спрашивайте, - рассмеялся Чаганин.

- Вы слышали, что вчера обстреляли пикет, а потом чуть не

убили чернореченского мэра?

- Там еще, кажется, профсоюз обстреляли?

- Мэр уверен, что это было сделано по приказу Извольского.

- А, вот откуда ноги растут! А что Слава?

- Утверждает, что чернореченский мэр воспользовался случаем,

чтобы свести с ним счеты, а стреляли в мэра из-за его жадности.

Глаза Чаганина вдруг молодо взблеснули, и Черяга понял, что

давай возьмем Сляба, посадим на цепь и будет держать до тех

пор, пока он не подпишет бумажку о том, что половину этой

своей фирмочки он продал. Только вот такой интересный момент

- продать эту долю Извольский должен был не мне, а Премьеру.

- То есть Премьер хотел воспользоваться раздором на

комбинате, чтобы заполучить его для себя? - уточнил Черяга.

- Ну, для себя или для братвы, я не разбирался, - сказал бывший

генеральный, - а только Премьер уже тогда был человек

серьезный и отомстить я Славе мог по полной программе. Но вы

знаете, я старый человек, и я, наверное, воспитан в дурных

социалистических принципах и прочей отжившей дряни - но мне

как-то жутко показалось, что пятый по величине в мире

металлургический комбинат будет работать на общак. В общем,

я отказался.

- А Извольский? Он об этом знает?

- Я ему об этом рассказал.

- И какие у него были после этого отношения с Премьером?

- Нормальные. Премьер ему поклялся, что ничего такого не

было, и что это я придумал для того, чтобы разжалобить Славу.

Мол, мне от его жалости лишняя копейка перепадет.

- И Извольский ему поверил?

- Поверил не поверил, а деньги на милицию стал давать. Он,

Премьер, и потом на Славу работал, но дальше приемной Слава

его не пускал. Так, заместо собачки держал: туфли там принести

или долг просроченный выбить. И если бы Премьер захотел что

нибудь учудить, - то вот он городской прокурор и прочие

выкормыши, которые у завода клянчут подачки, и пришлось бы

Премьеру лицезреть небо в квадратик.

- А почему вы в прошедшем времени говорите?

- А потому что вхожу я три дня назад в кабинет Славы, и сидит

там Премьер и ноги на столе держит. И я спрашиваю: “В чем

дело?”, и Слава мне рассказывает длинную историю о том, как

на Октябрьской железной дороге местное начальство

арестовало вагон с оцинкованным рулоном за неуплату долга

дороге, и как Премьер будет с этим разбираться.

- И?

- Он меня совсем уже за дурака держит, - с обидой сказал

бывший генеральный, - было это дело с Октябрьской дорогой и

разобрались с ним за неделю до этого. По телефону и вполне

старого гендиректора слегка дрожат.

- А кстати, - внезапно спросил Чаганин, - у вас нет брата?

Черяга замер.

- Я видел молодого человека, похожего на вас, в приемной

Извольского. У меня, знаете ли, хороший глаз - на заводе десять

тысяч рабочих и я почти всех помнил в лицо.

Черяга вытащил из бумажника фотографию Вадима.

- Он?

- Да. Только он был в черной куртке и волосы не такие длинные.

Я, признаться, принял его за одну из шестерок Премьера. Он