Аннотация

В магазинчике «Народный промысел» в селе Сокольничьем

найдена задушенной богатая дама. Она частенько

наведывалась в село, щедро жертвовала на восстановление

колокольни и пользовалась уважением. Преступник –

шатавшийся поблизости пьянчужка – задержан по горячим

следам… Профессор Илья Субботин приезжает в село, чтобы

установить истину. У преподавателя физики странное хобби –

он разгадывает преступления. На него вся надежда, ибо

копать глубже никто не станет, дело закрыто. В Сокольничьем

вокруг Ильи собирается странная компания: поэтесса с

дредами; печальная красотка в мехах; развеселая парочка,

занятая выкладыванием селфи в Интернет; экскурсоводша;

явно что‑то скрывающий чудаковатый парень; да еще

лощеного вида джентльмен.

Кто‑то из них убил почтенную даму. Но кто? И зачем?..

Эта история о том, как может измениться жизнь, а счастье

иногда подходит очень близко, и нужно только всмотреться

попристальней, чтобы заметить его. Вокруг есть люди, с

которыми можно разделить все на свете, и они придут на

помощь, даже если кажется – никто уже не поможет…

гнезда наушники, чтоб в них не гудело, и скосил глаза на

газету, засунутую в щель между спинкой и сиденьем. Он купил

газеты в Ярославле, когда пересаживался с московского

поезда на местную электричку, быстро и равнодушно

прочитал, скомкал и бросил, решив, что лучше будет слушать

доклад. Никодимов докладывал на учёном совете в минувший

вторник, а Илья всё пропустил.

– А раз Петрович не виноват, – продолжал дедок, – стало

быть, другой виноват! Кто‑то ж её прикончил, не сама она…

того, удушилась! Хотя кто вас разберёт, столичных…

Тут Илья вдруг сообразил, о чём дедок говорит, и это было…

странно. Так странно, что он посмотрел внимательно и сел

прямо, забыв про планшет.

– А чего ты глядишь на меня? Я старый уж, прямо говорю!

Нету такого закону, чтоб людей в тюрьму сажать, потому что

они, может, водку пьют и за себя не отвечают! Вот ты знаешь,

почему Петрович водку пьёт? Вот ты можешь мне как следует

ответить?

Дедок внезапно распалился, полез под синюю ватную куртку в

нагрудный карман, сопя, покопался там, нацепил очки и

уставился петушиным взором. Рядом с ним на пустом сиденье

была утверждена корзина, укрытая куском брезента, в ногах

стояла ещё одна, побольше, широкий потёртый ремень лежал

у старика на колене.

– Нет, ты мне скажи, скажи!

– Да я бы сказал, – осторожно начал Илья, – но не знаю, что у

вас случилось и кто такой… Петрович? И почему он водку

пьёт, не знаю.

– То‑то и оно‑то! И никто не знает! А я знаю, я в

Сокольничьем с малолетства вот такого живу! – Старик

показал рукой невысоко от пола, почти вровень с корзиной. –

А меня спросили? А вон соседей? А Клавдию? Клавдия в тот

день с утра в лес ладилась, к обеду должна была вернуться,

стало быть, путь ей один – мимо того магазина. И её не

спросили!

Илья Сергеевич Субботин, доктор физико‑математических

наук, профессор и столичный житель, понятия не имел, как

именно надо разговаривать в дальних электричках с

– С каким директором?

– Да с нашим! Впрямь неграмотный, что ли, парень? Или ты

не в Сокольничье едешь?

Илья кивнул – именно туда.

– Дак к нам все нынче едут!.. Летом вообще от народу не

протолкнёшься, в предзимье‑то и весной потише. Давно ли

так стало! Совсем село наше загибалось, пьянь одна да

старичьё вроде меня, молодые все в Ярославль и в Москву

подались, жить‑то надо. Всё поветшало, в землю ушло,

колокольня, почитай, завалилась! Один этот самый Дом

творчества остался. А что с него возьмёшь, с Дома этого?

Ремонту не было лет тридцать с гаком, двор весь бурьяном

зарос, труба печная на честном слове держалась, так её

ветром разнесло по кирпичику! И не ехал никто, кто ж поедет?!

А при советской власти у нас и режиссёры всякие, и

художники, и писатели – все живали! Пили – страсть, этого не

отнять, душевно пили. Особенно эти, которые писатели. Вот,

помню, приехал один, машина «Чайка» его привезла,

знаменитый, стало быть, писатель! Постой, как его звали‑то?..

Илья не удержался и опять перебил:

– Значит, раньше не ехали к вам, а теперь поехали, и эта

Лилия Петровна тоже приезжала?

– То и дело приезжала! Я про то тебе и толкую, а ты слова

сказать не даёшь!

– А про что вы мне толкуете?

– Про директора, Олег Палыча! Да кабы не Олег Палыч,

пропали бы мы совсем!.. Ну, он молодой, энергичный, из

новых. Лет десять назад явился и давай туда‑сюда шуровать!

Уж не знаю, где он денег наворовал, только наворовал,

видать, знатно, потому дела у него пошли! Пошли дела‑то! –

Старик вытянул руку и стал перед носом у Ильи загибать

пальцы. – Колокольню поправил, «творчество»

отремонтировал, деревьев насадил, торговую площадь

замостил, магазины открыл. Музей наладил, да не один! У нас

их теперь, музеев этих, если посчитать, на круг больше пяти

выходит. Вот давай вместе, гляди: Музей русской

предприимчивости, Музей музыкальных феноменов…

– И всем руководит Олег Павлович?

а дома есть, сейчас до дому сбегаю! И побежала, а Лилия в

магазине одна осталась. Зойка возвернулась, а та на полу

лежит и уж не дышит. Ну, сколь она бегала? Минут

десять‑пятнадцать, не боле. Тут полиция, Гошка прибежал. На

покойницу вытаращился, рот открывает, чисто окунь! Ну, потом

вырвало его в кустах‑то, а как же, молодой пацанчик. Ну, в

Ярославль стал названивать, а чего названивать, когда уж

всё… Но! Не мог Петрович Лилию удушить, хоть у него,

пьяного, какой‑то ейный платок нашли или галстук, что ли!

– Секундочку, почему не мог‑то?! – всё же встрял в разговор

профессор Субботин. – Ведь если у этого алкоголика нашли

какую‑то вещь убитой…

– Помолчи, – властно сказал дедок. – Вот все вы такие,

скороспелые! Не знаю, откуда там этот платок взялся, и знать

не хочу, только Петрович сроду в Зойкин магазин не заходил и

не зашёл бы никогда!

– Почему?

– А потому, Зойка – его бывшая, – как будто пропечатал старик

и торжествующе откинулся назад. – Он из‑за неё и запил,

может!.. Когда она его на развод поставила!

– Что значит – поставила на развод?

– Ну, по суду с ним развелася, да ещё алименты с него

потребовала. Он тогда сказал – не видать Зойке с меня ни

копеечки, с завода уволился и стал горькую пить.

– Прекрасная месть, – оценил профессор. – Элегантная.

– Да ну тебя, чего языком мелешь!.. Вот менты приехали, всех

алкашей местных обошли, у Петровича из кармана

финтифлюшку Лилину выудили, составили протокол, и –

готово дело! Сидит Петрович в Ярославском СИЗО, как будто

он и убил. Вон даже в газете пропечатано! Раскрыто по

горячим следам! По каким таким следам, спрашивается…

Илья подумал немного, стянул с шеи наушники и засунул в

карман.

– Так, хорошо. А водитель этой дамы где был? Вы сказали, её

водитель возит.

– Дак о чём и речь, парень! Не было в тот раз шо́фера при

ней, и где он обретался, и на чём она приехала, одному богу

известно. Нет, потом‑то, уж когда она… того… померла…

десяток человек, а Олег Палыч во всё сам входит, очень о

гостях печётся. Особенно после того, как Лилия Петровна так

неудачно заехала!.. Клавдея рассказывала, он уж ахал и охал

– распугают народ, ездить перестанут, сроду у нас тут

смертоубийства не было. Ни при Советах, ни при новой

власти. А без народа нам куда? Некуда. Народ есть – денежки

капают, а нет, так и… щи пустые.

Электричка взревела и стала плавно притормаживать.

– Тебе сходить, парень, – озабоченно сказал дедок, глянув в

засиневшее окно. – А мне на следующей. Раз ты в

«творчество», так повидаемся ещё, все на одном пятаке

толчёмся, все в Сокольничьем. В Воскресенскую‑то церковь

сходи, красотища там неописуемая!..

– Непременно, – пробормотал вежливый профессор, –

благодарю вас.

– Бывай, бывай, – развеселился старик.

Задевая объёмистым рюкзаком за спинки сидений, Илья

пошёл к выходу и из‑за раздвижных дверей тамбура, где

крепко пахло табачным дымом, оглянулся. Его попутчик

выудил из газетного кома листок и расправил, видимо,

приготовляясь читать.

На вечернюю платформу из освещённой электрички

вывалился народ, довольно много, на здании вокзала

надрывался громкоговоритель – «при выходе из поезда не

забывайте свои вещи», – за линией тёмных лип на площади

уже зажглись фонари. Там толпились таксисты и из машин

неслась музыка.

Илья поправил на плече рюкзак. Становилось холодно, воздух

после тепла электрички казался колким, и хотелось сунуть

руки в карманы.

Он спустился с платформы и пошёл вдоль решётки. «Пироги

печёные, жаренные в масле» – сама собой прочиталась

вывеска, и Илья подумал, что не отказался бы сейчас от

пирога печёного, и от жаренного в масле тоже не отказался

бы.

…И всё же странный старик! История, которую он рассказал,

казалась почти невероятной. Собственно, не сама история,

уточнил педантичный профессор, а момент, когда словно из

примеру, птаха малая крыльями захоркает…

– Да не птаха, а женщину какую‑то убили.

– Это да, – сокрушённо признался мужик. – Это было.

Раззвонили на всю область через Интернет, да ещё по телику

показали! Главное дело, можно подумать, только в

Сокольничьем такое бывает! Кругом так! Куда ни ткни, везде

обстановочка так себе, везде балуются…

– Хорошее баловство, – пробормотал профессор Субботин. –

Убийство!..

– Да этого, который её задушил, сразу и взяли. Он, козлина,

шарфик с неё сдёрнул, видно, продать хотел, так его с этим

шарфиком и повязали. Так что вы не беспокойтесь, у нас тут

всё под контролем.

– Под контролем, – повторил профессор себе под нос, и

водитель скосил на него глаза.

– Вообще‑то Олег Палыч нам строго запрещает про это

говорить, про убийство, в смысле. Сплетни только разводите,

а сами не знаете ничего, это он про нас, про персонал. –

Слово «персонал» он выговорил словно с удовольствием. – А

как не говорить, если нас спрашивают! Вон третьего дня дочка

приехала ейная, ну, на машине, конечно, не вот на поезде! С

женихом или с кавалером. Я их в Тутаево в Новоспасский

собор возил, жених, видать, выпил маленько, за руль не

полез. Так она меня тоже расспрашивала, дочка‑то. И чего? Я

молчать, что ль, должен?

– Чья дочка приехала?

– Покойной этой, – охотно объяснил водитель. – Убитой, то

есть. Молодая девка, красивая, одета, как в журнале! Всё при

ней. Я, говорит, в храм поеду, за упокой души мамашиной

свечку поставлю. В Тутаеве храм старый, намоленный.

О дочке Илья Сергеевич предупреждён не был, и это его

встревожило. Что понадобилось дочке на месте убийства

матери? Да ещё так скоро? Прошло всего несколько дней.

– Так что вы отдыхайте себе спокойно, – продолжал водитель.

– У нас места сказочные. Повариха в Доме творчества

знатная, накормит от души, точно говорю.

– Клавдия? – проявил осведомлённость профессор Субботин.

– Она! А вы о ней уж слыхали, да? Я ей, главное, говорю:

некую тайну, – что я мимо магазина ехал, ну, минут за

несколько до того, как… Ну, до того! Дверь нараспашку была,

Зойка всегда так оставляет, когда открывает. Чего внутри там

было, не знаю, с улицы не видать, только на лавочке сидел

кто‑то. То ли спал, то ли пьяный, я не понял. Я на него и не

глядел, мне там поворачивать надо…

– Секундочку, – перебил профессор. – Кто сидел? Знакомый,

незнакомый?

– Не, незнакомый. Он вот вроде… дремал как будто! Я ещё

подумал: вставай, мужик, холодно, одно место отморозишь!.. А

Петровича я после увидал, он от пристани вверх поднимался.

Ну, пьяненький уже, конечно. Тоже вот что значит – судьба, а?

Знал бы я тогда, что он тётку эту идёт душить! Ну, приехали.

Говорю же, если напрямки, тут две минуты! У нас здесь всё

рядом.

По тому, как водитель выскочил из машины, как открыл

заднюю дверь и подал рюкзак, Илья понял, что хорошо бы ему

заплатить, несмотря на то, что машину за ним «прислали». Он

вытащил из заднего кармана джинсов купюру, сунул в

холодную, жёсткую, как наждак, ладонь, и, видимо, сунул

больше, чем требовалось, потому что водитель подбежал и

открыл перед ним дверь.

– Вы, если куда понадобится, в Тутаево или на станцию, сразу

мне звоните! Вот телефон мой, я мигом подъеду.

Илья пообещал звонить, подождал, пока машина в несколько

натужных приёмов развернётся и уедет, и огляделся по

сторонам.

Хорошо освещённая, широкая мостовая перед нарядным

подъездом в русском стиле была вымощена брусчаткой,

скорее всего – недавно. Старая, по всем правилам уложенная

брусчатка не шумит и не воет под колёсами. Вдоль

двухэтажного купеческого особняка горели солидные фонари,

и все окна светились празднично, полоска газона была

зелёной, ухоженной, как будто летней. Вход располагался в

полукруглом эркере, тепло и призывно освещённом изнутри, с

невысокой белой балюстрадой на уровне второго этажа.

…Вот молодец Олег Палыч! Оборотистый мужик, ничего не

скажешь!..

недавно про инопланетян, не видели? Такой шикарный,

рекламу целыми днями крутили! Так режиссёр и сценарист у

нас целый месяц прожили, всё писали, писали!.. Целями

днями напролёт!

– Это нонсенс, – вылез разомлевший было в тепле профессор

Субботин. – Так не бывает. Чтобы сценарист с режиссёром

днями напролёт работали. А водку они когда пили? По ночам?

Женщина засмеялась и покачала головой:

– Ну, не без этого, конечно, без этого у творческих личностей

дело не идёт! Да вы и сами небось знаете, вы же писатель,

инженер, так сказать, человеческих душ.

Профессор Субботин не знал, что он писатель.

– А Олег Палыч? На месте? Мне бы с ним переговорить.

– Ой, – огорчилась администратор. – Как раз нету его. Уехал, и

давно уж. Велел вас встречать, принимать, как дорогого гостя,

потчевать, ухаживать, а сам уехал. Но я могу ему позвонить, –

и она схватилась за телефон.

– Спасибо, не нужно, – остановил её Илья. – Завтра

поговорим.

– Ваш номер на втором этаже, в самом конце коридора, там

тихо, никто не обеспокоит. Люкс, называется «Николай

Романов».

– Романов, – под нос себе пробормотал профессор, – да ещё

Николай!..

– Я вас провожу, помогу с вещами.

Воспоследовали препирательства. Женщина настаивала на

помощи и ухаживаниях, а Субботин отказывался и благодарил.

Победа осталась за ним, и через пять минут он уже с

изумлением оглядывал огромный роскошный номер. Здесь не

было ни позолоты, ни сверкающей плитки, ни окаянных

точечных светильников на потолке. Номер в точности

оправдывал своё название – паркет, крашенные в синий цвет

стены, дубовые шкафы в стиле модерн, полосатые кресла,

оттоманка возле самого окна, а рядом старинный торшер,

наводивший на мысль о толстой книге и чашке английского

чаю, письменный стол с чернильным прибором, головой

купидона и зелёной лампой на полированной каменной

подставке.

слышно. Очень осторожно он повернул щеколду – в номере

люкс «Николай Романов» на рамах были щеколды, – и, сильно

и коротко дёрнув, приоткрыл окно.

Сразу зашумели листья, как будто листопад вошёл в комнату,

потянуло сырым ветром и грибами.

– Ты где? – донеслось снизу. – Я тебя жду!

Человек ещё постоял немного, словно прислушиваясь, а

потом побрёл обратно и вскоре исчез, растворился в тумане.

Илья перевёл дыхание.

Ничего не могло быть ни странного, ни подозрительного в том,

что вечером по парку гуляет мужчина. Мало ли людей любит

гулять по вечерам в парках!.. Но почему‑то Илье этот человек

под деревьями, явно ждавший и не дождавшийся кого‑то,

показался до крайности подозрительным.

Он зажёг свет и, поворачивая рюкзак туда‑сюда, нащупал

карман и достал записную книжку и ручку. Илья любил

современные технологии, охотно ими пользовался, но

действительно важное привык доверять бумаге. Он с

удовольствием уселся за письменный стол – всё самое

лучшее и самое интересное в его жизни происходило именно

за письменным столом, – зажёг лампу и написал на

желтоватой упругой странице: «Олег Павлович. Убитая Лилия

Петровна и её дочь. Машина и водитель. Человек возле

магазина. Повариха Клавдия. Шарф в кармане у

задержанного».

Немного подумал и решил, что лучше не дописать, чем

написать лишнее, перевернул страницу и нарисовал с

обратной стороны огромный вопросительный знак.

«Народный промысел» оказался закрыт на замок, да ещё

заложен поперечной перекладиной – кривовато. Впрочем, на

такую удачу, как открытый в девять утра сельский магазин,

Илья не особенно рассчитывал.

«Промысел» располагался в отдельном домишке, ни слева, ни

справа не было ни домов, ни заборов, только яблони с

пожухлыми, скрученными, побитыми первыми морозами

листьями и почти облетевшие клёны. Магазин был справный,

как будто подновлённый, как и дома на главной улице этого

где‑то электрическим звоном зашёлся звонок, и Илья

подумал, что, должно быть, в местной школе кончился первый

урок. Зашуршало совсем близко, пришлось открыть глаза. По

опавшим листьям неторопливо бежала чёрная кудлатая

собачонка, она остановилась, когда он пошевелился.

– Ты чья? – спросил Илья.

Собачонка повела ухом и отправилась по своим делам, вновь

зашуршали листья.

Он поднялся и пошёл к перекрёстку.

Что‑то хорошее ожидало его, и эта мысль о хорошем была

очень определённой, но он никак не мог вспомнить.

Вспомнилось только, когда он повернул за угол и увидел

двухэтажный купеческий особняк – свой нынешний дом. Ну

конечно!.. Завтрак!.. Хвалёная повариха Клавдия на самом

деле оказалась какой‑то волшебницей. Ужин он съел до

крошечки, удивляясь, что такой талант пропадает в селе

Сокольничьем. Впрочем, может, и не пропадает вовсе, а,

наоборот, процветает?

Во всём этом ещё предстоит разобраться.

В приятных мыслях о завтраке и таланте Илья обошёл лужу –

в кедах ноги совсем замёрзли, а другой обуви он почему‑то не

захватил, – и пройти ему оставалось всего ничего, когда из‑за

поворота прямо на него вылетела машина. Он не заметил её,

потому что приближалась она стремительно и бесшумно, и

она убила бы его, если б в последний момент, заметив её

боковым зрением, он не отшатнулся назад. Падая, он, как в

замедленном кино, увидел длинный‑длинный полированный

бок, хромированные диски колёс и ещё что‑то огромное,

блестящее, железное, промчавшееся в десяти сантиметрах от

его головы.

Он упал на спину и в этом замедленном времени удивлённо и

беспомощно ждал, когда в лицо ему ударит холодная грязная

волна, поднятая колёсами машины.

Вода плеснула в лицо, он замотал головой, и время,

остановившись на мгновение, вернулось к своему обычному

ритму.

Илья Субботин осознал, что лежит в луже посреди села

Сокольничьего и вода натекла ему в штаны и ботинки, а

начал расследование! Но эта вылетевшая непонятно откуда,

словно с неба упавшая машина только чудом не убила меня».

– Секундочку, – вслух сказал несколько приободрившийся

профессор Субботин, – секундочку, юноша! Вам прекрасно

известно, что переехать машиной человека, да ещё так, чтобы

он помер, – очень ненадёжный способ убийства! Вы же

физику знаете! Напугать – допустимо, сбить – вполне

возможно. Но убить?

Илья сердитым рывком натянул футболку. «Со страху у меня

разум помутился, – решил он, и щекам стало жарко, и щетина

заколола как‑то особенно остро. – Никто не собирался меня

убивать!.. Тогда что? Пугали? Зачем и кто? Что такого я сказал

или сделал, что меня имело смысл вот так пугать?»

Никаких других башмаков, кроме насквозь промокших и

грязных кедов, у него не было с собой, и он сунул ноги в

носках в идиотские беленькие гостиничные тапки. Какая

разница!.. Наверняка Дом творчества и не такое переживал!

В ресторане негромко играла музыка, звякала посуда и

какие‑то люди разговаривали – вчера он ужинал один и

сейчас от удивления даже остановился в дверях.

– На любое свободное место садитесь, – вежливо сказала

девчушка в кружевном переднике и наколке на завитых

волосах. – Вон у окошка свободно, хотите?

– Здрасти, – в воздух сказал Илья Сергеевич Субботин и

прошагал к столу «у окошка». Беленькие тапочки держались

плоховато, он то и дело ловил их, делая антраша ногами.

– Доброе утро, – отозвался бодрый пожилой джентльмен,

читавший над чашкой чая и остатками яичницы ярославскую

газету, и проводил его глазами. Остальные промолчали.

Илья уселся, мстительно вытянув длинные ноги так, чтоб уж

точно все увидели его тапочки.

Некоторое время он смотрел в окно, затем в карточку меню,

подсунутую завитой девчушкой, а уж потом, дав

присутствующим насладиться собой, перевёл взгляд на

ресторанный зал и принялся рассматривать его заново, хотя

вчера за ужином изучил довольно подробно.

Скатерти были белыми, стулья в малиновых чехлах. Стена

увешана многочисленными часами, барометрами и прочими

– Вот именно, – заключила деваха. – И я об этом! Вам всем

нужен смысл, и вы не можете понять, что никакого смысла нет.

Есть только бессмыслица и скука.

– Ещё кофе? – тихонько спросила официантка, и деваха

пробасила:

– Только нормального налейте, а не холодных помоев!

Пожилой джентльмен смял газету, подозвал официантку и

что‑то ей зашептал. Она зарделась, и джентльмен отечески

потрепал её за локоток.

Вот как, подумал Илья.

Молодой человек, сидевший со смешливой девушкой,

выглянул из‑за её плеча, кивнул Илье и опять уставился в

телефон, от которого не отрывался ни на минуту, ещё

какой‑то тип, очень лохматый, в болотного цвета свитере,

тоже попросил кофе. А дама в самом углу так и не подняла

глаз от планшета.

Илье принесли две тарелки с какой‑то закуской, и деваха в

дредах сказала на весь зал:

– Приятного аппетита желать не буду!..

– У нас всегда вкусно, – обиженно пробормотала официантка

у его уха. – Правда вкусно!

– Я знаю. – Илья улыбнулся ей.

Он ел, стараясь не стрелять по сторонам глазами. Вчера

вечером не удалось увидеться с директором, и это плохо! Он

ничего не знает об этих людях, а следовало бы знать.

Впрочем, он встретится с директором сразу после завтрака.

Омлет с сыром и зеленью был прекрасен, как молодая луна.

Его полный, нежный край с тонкой корочкой возвышался над

тарелкой, и весь омлет дышал и двигался, как живой. Илья

некоторое время любовался им. На него имело смысл сначала

полюбоваться, а только потом есть.

Девица в дредах вдруг захохотала, и Илья поднял на неё

глаза.

– Вы любуетесь жратвой, как картиной, – сказала она и опять

захохотала. – Или вы этот? Как его? Натюрмортщик?

Натюрморты пишете?

– Натюрмортов я не пишу, – признался Илья и вилкой

прикоснулся к огнедышащему омлету. Есть его было жалко.