+
Он был ночным портье. Маленьким человеком, не надеявшимся на перемены к лучшему. Но таинственная гибель одного из постояльцев отеля открыла для него дверь в другую жизнь яркую, шикарную, порой авантюрную и опасную, но всегда стремительную и увлекательную
РЕЗУЛЬТАТ ПРОВЕРКИ ПОДПИСИ
Данные электронной подписи
Ссылка на политику подписи
Закрыть

 

 

Ирвин ШОУ

 

 

 

 

НОЧНОЙ

ПОРТЬЕ

 

- 2 -

 

 

 

 

 

 

Аннотация

 

…Он был ночным портье. Маленьким человеком, не

надеявшимся на перемены к лучшему. Но таинственная гибель

одного из постояльцев отеля открыла для него дверь в другую

жизнь – яркую, шикарную, порой – авантюрную и опасную, но

всегда – стремительную и увлекательную…

 

 

Посвящается Герде Нильсен

 

 

 

 

1

 

 

Ночь… Сижу один-одинешенек, огражденный

пуленепробиваемым стеклом в запертой на ключ конторке. За

окном Нью-Йорк в тисках угрюмой январской ночи.

Вот уже два года шесть раз в неделю я прихожу сюда за час до

полуночи и остаюсь до восьми утра. В конторке тепло и с

разговорами никто не лезет. Работа мне не то чтобы нравится,

но и не противна.

Служебные обязанности оставляют мне время и для личных

занятий, установленный ночной распорядок течет, как ем

положено. Часок-другой я провожу за изучением программы

скачек «Racing Form» и продумываю свои ставки на следующий

день. Это очень живо составленная программа, полная

оптимизма и с каждым выпуском вселяющая новые надежды.

Покончив с прикидкой таких показателей, как вес лошади, ее

резвость, дистанция, ожидаемая погода, я принимаюсь за

- 3 -

духовную пищу, постоянно заботясь о том, чтобы иметь под

рукой книги по своему вкусу. Ночной харч – сандвич и бутылку

пива – я покупаю по дороге на работу. В течение ночи

обязательно проделываю изометрические упражнения для рук,

ног и живота. Несмотря на сидячую работу, я в тридцать три года

чувствую себя лучше, чем в двадцать лет. Люди удивляются, что

при моем росте – меньше шести футов – вешу я сто

восемьдесят пять фунтов. Однако мой вес меня не огорчает. Мне

бы только хотелось быть повыше ростом. Женщины говорят, что

у меня еще юношеский вид, но я не считаю это комплиментом. Я

никогда не был маменькиным сынком. Подобно большинству

мужчин, я бы хотел походить на таких персонажей из

телефильмов, как отважный морской капитан или искатель

приключений.

Составляя отчет за прошедшие сутки для дневной смены, я

работал на счетной машинке. Когда нажимал клавиши, машинка

жужжала, как большое рассерженное насекомое. Вначале звук

этот досаждал мне, но теперь я привык. За стеклом моей

конторки в вестибюле было темным-темно. Хозяин экономил на

электроэнергии, как, впрочем, и на всем остальном.

Пуленепробиваемое стекло в конторке появилось после того,

как работавший до меня ночной портье был дважды зверски

избит и ограблен. Ему наложили сорок три шва, и он решил

переменить службу.

Следует признать, что с цифрами я умею обращаться лишь

благодаря тому, что мать в свое время заставила меня пройти в

колледже годичный курс счетоводства и бухгалтерии. Она

настаивала, чтобы за четыре года учебы в колледже я научился

хотя бы одной полезной, как она говорила, вещи. Окончил я

колледж одиннадцать лет назад, и моей матери теперь уже нет в

живых.

Отель, в котором я служу, называется «Святой Августин».

Трудно сказать, из каких побуждений дал это имя отелю его

первый владелец. Ни на одной стене вы не увидите распятия,

его нет даже в вестибюле, где в четырех запыленных кадках

стоят какие-то каучуковые растения якобы тропического вида.

Снаружи отель еще выглядит достаточно солидно – он знавал

лучшие дни и лучших постояльцев. Плата сейчас тут небольшая,

но и на какие-нибудь особенные удобства и обслуживание

- 4 -

рассчитывать не приходится.

За исключением двух-трех постояльцев, приходящих поздно,

мне не с кем и словом перекинуться. Но я и не искал такой

работы, где требуется общительность. Часто за целую ночь

нигде в здании не зажжется свет.

Платят мне сто двадцать пять долларов в неделю. Живу я в

однокомнатной квартире, с кухней и ванной, в Восточной части

Нью-Йорка на Восемьдесят первой улице.

Этой ночью меня потревожили только однажды, во втором часу,

когда какая-то проститутка спустилась по лестнице в вестибюль

и потребовала, чтобы я выпустил ее на улицу. Пришла в отель

она до того, как я заступил на дежурство, так что я не знал, в

каком номере она была. Возле парадной двери имелась кнопка

звонок, предназначенная для того, чтобы дверь автоматически

открывалась, но неделю назад звонок вышел из строя.

Когда я отомкнул дверь, холодный ночной воздух пахнул мне в

лицо, и, поежившись, я с удовольствием вернулся в свою теплую

конторку.

Программа скачек на следующий день в Хайалиа лежала у меня

на столе. У них на юге сейчас празднично и тепло. Я уже сделал

свой выбор: во втором заезде поставить на Глорию. Возможный

выигрыш в случае ее победы был бы один к пятнадцати.

Игроком я стал давно. Добрую часть времени в колледже я

провел за игрой в покер в нашем студенческом землячестве.

Работая затем в штате Вермонт, я каждую неделю садился за

карточный стол и за время пребывания там выиграл несколько

тысяч долларов. С тех пор мне не особенно везло.

Страсть к игре и привела меня на службу в отель «Святой

Августин». Когда меня впервые занесло в Нью-Йорк, я в баре

случайно познакомился с одним букмекером [1] , который жил

как раз в этом отеле и здесь же расплачивался со своими

клиентами. Он открыл мне кредит, а в конце недели мы с ним

подводили итоги. Я тоже поселился в этом же отеле: мои

средства не позволяли выбрать что-нибудь лучшее.

Когда мой долг букмекеру достиг пятисот долларов, он перестал

принимать мои ставки. Однако сообщил, что, к моему счастью,

ночной портье отеля уходит с работы и хозяин ищет замену. «Вы

производите впечатление, – сказал букмекер, – человека

образованного, окончившего колледж и, наверное, знакомого с

- 5 -

правилами сложения и вычитания».

Поступив на эту работу, я сразу же выехал из «Святого

Августина». Находиться там круглые сутки было испытанием,

которое едва ли кто мог вынести.

Из недельных получек я стал выплачивать долг букмекеру, и

когда погасил его, он снова открыл мне кредит. Однако теперь я

опять должен ему сто пятьдесят долларов.

Как мы условились с самого начала, я указывал в записке свою

ставку на ту или иную лошадь, клал записку в конверт и опускал

в ящик букмекера в отеле. Вставал букмекер поздно и раньше

одиннадцати утра не заглядывал в свой ящик. В эту ночь я

решил поставить пять долларов. В случае выигрыша я получил

бы семьдесят пять долларов, что покрыло бы половину моего

долга.

На моем столе рядом с программой скачек лежала Библия,

открытая на Книге псалмов. Я вырос в религиозной

богобоязненной семье и временами по привычке перечитывал

Библию. Моя вера в Бога была уже не такой, как когда-то в

детстве, но мне еще доставляло удовольствие заглядывать в

Священное Писание. Тут же на столе примостился роман

«Мерзкая плоть» Ивлина Во и «Каприз Олмейера» Джозефа

Конрада. За два года ночной работы я значительно расширил

свое знакомство с английской и американской литературой.

Усевшись за счетную машинку, я бросил взгляд на открытую

страницу из Книги псалмов: «Хвалите Его по могуществу Его,

хвалите Его по множеству величия Его. Хвалите Его со звуком

трубным, хвалите Его на псалтири и гуслях. Хвалите Его с

тимпаном и ликами, хвалите Его на струнах и органе».

Вполне приемлемо было для Иерусалима, подумал я. Но где в

Нью-Йорке вы найдете тимпан?

Из небесной дали, проникая сквозь бетон и сталь, донеслось в

эту минуту гудение реактивного самолета, летевшего над Нью

Йорком. Я прислушался, представив себе ровную взлетно

посадочную полосу, молчаливых диспетчеров на контрольной

вышке, мерцание приборов, обзор ночного неба радаром.

«Ох, Боже мой», – произнес я.

Закончив щелкать на счетной машинке, я отодвинул стул, взял

лист бумаги, положил его на колени и посмотрел на настенный

календарь. Потом стал медленно, дюйм за дюймом, поднимать

- 6 -

бумажный лист, не спуская глаз с календаря. Увы, заметил я

бумагу, лишь когда край листа поравнялся с моим подбородком.

Чуда опять не произошло.

«Ох, Боже мой», – повторил я и, скомкав лист, в сердцах

швырнул его в корзину для бумаг.

Потом, аккуратно сложив счета, я принялся рассортировывать

их в алфавитном порядке. Делал это механически, мысли были

заняты совсем другим, и я не обращал внимания на дату

выписанных счетов. Случайно она вдруг бросилась мне в глаза.

15 января. Годовщина. Своего рода, Я печально усмехнулся. Как

раз три года тому назад это и случилось.

 

 

2

 

 

Облака заволокли Нью-Йорк, но когда, идя на север, мы прошли

над Пикскиллом, небо очистилось и заголубело. В лучах солнца

заискрился на холмах снег. Я вел небольшой самолет «Сессна»

на промежуточную посадку в аэропорту Тетерборо и краем уха

слышал, как у меня за спиной пассажиры поздравляли друг

друга с хорошей погодой и только что выпавшим снегом. Мы

летели на небольшой высоте, около двух тысяч метров, поля под

нами походили на хорошо расчерченные шахматные доски, где

деревья чернели на белоснежном покрове. Короткие рейсы в это

время года были мне особенно по душе. И было радостно и как

то уютно, когда-то там, то здесь узнавал я знакомые мне

отдельные фермы, дорожные перекрестки, речки и речушки.

Хороша зимой северная часть штата Нью-Йорк, а особенно в

пригожий день в начале зимы, когда видишь ее с воздуха. В

который раз я уже порадовался тому, что никогда не привлекала

меня работа на дальних авиалиниях, где большую часть жизни

проводишь на высоте более десяти тысяч метров, а земля

скрыта от тебя плотным слоем облаков или выглядит как

безликая географическая карта.

В самолете на этот раз было трое пассажиров – Вейлс, его жена

и их дочь, упитанная девочка лет двенадцати с торчащими

передними зубами, которую звали Диди. Все они были

страстными лыжниками, и я уже несколько раз до этого возил их.

- 7 -

На Берлингтон, куда мы летели, ходили самолеты регулярной

авиалинии, но Вейлс, человек очень занятой, как он любил

повторять, отправлялся на лыжные прогулки в удобное для него

время и не желал зависеть от расписания. Владелец рекламной

фирмы в Нью-Йорке, он не стеснялся в расходах. Заказывая

самолет, Вейлс обычно просил, чтобы пилотировал я, – наверно

потому, что иногда я шел с ними, вел на спусках, которые знал

лучше их, и тактично обучал лыжной технике.

Вейлс и его жена, сильная, спортивного склада особа, неистово

соревновались друг с другом, так что один из них когда-нибудь

непременно должен был сломать себе шею. Об их досаде и

раздражении я мог судить по резко подчеркнутым обращениям

«дорогой» или «дорогая» в напряженные моменты

соперничества.

Их дочь Диди была серьезной, неулыбчивой девочкой, вечно с

книгой в руках. Усевшись в самолете, она не отрываясь читала

до самой посадки. В этом полете она была всецело поглощена

романом Эмилии Бронте «Грозовой перевал». Я сам в детстве

читал запоем (моя мать часто ворчала: «Прекрати, Дуглас,

изображать из себя героев прочитанных книг»), и мне было

интересно следить от зимы к зиме, какие книги берет Диди с

собой в самолет.

Она гораздо лучше своих родителей ходила на лыжах, но они не

разрешали ей скатываться на спусках. Как-то утром в пургу,

когда ее родители засиделись в веселой компании за

коктейлями, мы отправились с ней вдвоем, и она показалась мне

совсем другой девочкой. Бесстрашно, с блаженной улыбкой на

лице, Диди радостно скользила рядом со мной по склону, как

зверек, которому посчастливилось вырваться из клетки на волю.

У папаши Вейлса была широкая натура, и он имел обыкновение

после каждого рейса делать мне подарок: то свитер, то пару

прекрасных лыжных палок, то бумажник или еще что-нибудь в

этом роде. Я, конечно, мог сам купить, что мне нужно, и не

любил чаевых в какой бы то ни было форме, но мне не хотелось

обидеть его отказом. Кроме того, он был приятным и вполне

преуспевающим человеком.

– Прекрасное утро, Дуг, верно? – услышал я за спиной голос

Вейлса. Даже в маленьком самолете он не мог усидеть на месте,

шныряя то туда, то сюда. Пилот из него вышел бы ужасный. В

- 8 -

летную кабину он принес с собой запах алкоголя, так как

подкреплялся в пути из небольшой фляжки, которую всегда брал

с собой.

– Н-не п-плохая, – подтвердил я. С детских лет я заикался, а

потому старался как можно меньше говорить, хотя и не позволял

себе стыдиться этого недостатка.

– На лыжах сегодня чудесно.

– Чудесно, – кивнул я. За управлением я особенно не любил

разговаривать, но было как-то неудобно сказать об этом Вейлсу.

– Останетесь здесь на этот уик-энд?

– Н-наверное. Я д-договорился встретиться с одной знакомой.

Мою знакомую звали Пэт Майнот. Ее брат работал в конторе

нашей авиалинии, и он познакомил меня с ней. Она была

учительницей истории в средней школе, и мы условились

встретиться после окончания занятий. Превосходная лыжница,

она к тому же была очень хорошенькой. Небольшого роста,

смуглая, сильная и ловкая.

Я знал ее более двух лет, последний год мы стали близки, но

встречались от случая к случаю. То она под разными предлогами

отказывалась увидеться и едва замечала меня, когда мы

случайно сталкивались, то внезапно сама предлагала провести

вечер вместе. По тому, как она улыбалась мне, я уже мог

сказать, хочет ли она быть со мной.

Пэт была упряма и своенравна. По словам ее брата, почти

каждый из его друзей приударял за ней. Я не мог похвастаться

амурными успехами, был застенчив и неловок с девушками и не

добивался близости с ней. Она тоже как будто не имела никаких

видов на меня. Это случилось как-то само собой, когда в конце

недели мы два дня провели на лыжных прогулках.

После первой ночи я признался ей: «Это самое лучшее, что

было в моей жизни».

«Перестань», – буркнула она. И это все, что она сказала.

Я не задумывался над тем, люблю ли я ее или нет. Если бы она

постоянно не приставала ко мне с тем, чтобы я лечился от

заикания, я бы, наверное, попросил ее выйти за меня замуж.

Однако подходили свободные дни в конце недели, а я никогда не

мог предугадать, в каком она настроении. И я решил быть

осторожным.

– Прекрасно, – с воодушевлением подхватил мои слова Вейлс.

- 9 -

– Давайте сегодня все вместе пообедаем.

– Благодарю, Д-джордж. – Он настоял, чтобы с первого дня

знакомства я называл его и его жену просто по имени. – Б-было

бы о-очень п-приятно.

Такой обед дал бы мне возможность снова отложить

окончательное решение.

– Так можно ожидать вас в гостинице?

– Б-боюсь, что нет. У меня с-сегодня м-медосмотр.

– У вас, Дуг, что-то маловато свободных дней.

– Т-только в лыжный сезон.

– В начале февраля я с женой отправляюсь в Цюрих.

Мы всегда ухитряемся выкроить недельки три, чтобы провести

их в Альпах. Бывали ли вы в Альпах?

– Н-никогда не был за границей.

– У вас появится такая возможность, и нам будет приятно, если

вы поедете с нами. Я член нью-йоркского лыжного клуба

«Кристи». Клуб фрахтует самолеты и организует путешествия в

Альпы. Удивительно дешево. Всего триста долларов с носа. И

дело не только в деньгах, а и в людях, с которыми вы

познакомитесь и сможете выпить, сколько в вас влезет. И притом

никаких беспокойств с багажом и швейцарской таможней. Они

только машут вам рукой и улыбаются. У меня знакомая в офисе

этого клуба, ее фамилия Менсфилд. Я скажу ей, что вы мой друг,

и она все вам устроит. Подумайте об этом, у вас еще впереди

достаточно времени.

– Н-не искушайте рабочего человека, – усмехнулся я.

– Какого черта, всем надо отдыхать.

– Спасибо, п-подумаю.

Он вернулся на свое место в самолете, оставив у меня в кабине

стойкий запах виски. Я уставился на дальний горизонт,

обозначавшийся четкой светлой линией на ясном зимнем небе,

стараясь подавить зависть к Вейлсу, плохому лыжнику,

имеющему, однако, возможность пробыть три недели в

Швейцарии и кататься с Альпийских гор, истратив на все про все

тысячу долларов.

Выяснив в конторе, что до конца недели полетов у меня больше

нет, я поехал в своем «фольксвагене» на медосмотр,

проводившийся два раза в год доктором Райяном, который был

глазным врачом, но служил у нас по всей медицине, продолжая

- 10 -

на стороне ограниченную практику по специальности.

Вот уже пять лет этот добродушный медлительный старик

выслушивал мое сердце, измерял кровяное давление, проверял

зрение и мышечные рефлексы. За исключением того случая,

когда я заболел легким гриппом, ему не случалось прописывать

мне что-либо, кроме аспирина. «В полной форме для скачек.

Годен брать призы», – каждый раз говорил он, заканчивая

осмотр. Он разделял мой интерес к скаковым лошадям и даже

однажды приехал ко мне домой, чтобы рассказать об одной

удивительной лошади, которая, по его мнению, добьется

огромных успехов на скачках.

Осмотр на этот раз проходил обычным порядком, и доктор

одобрительно кивал на каждой стадии проверки Однако все

изменилось, когда он начал проверять мое зрение. Буквы на

таблицах я читал бегло, но когда он с помощью лупы стал

исследовать мои глаза, лицо у него вытянулось. Он дважды

досадливо отмахнулся от медсестры, которая напоминала ему,

что в приемной ожидают вызванные им пациенты, и подверг

меня целой серии испытаний, чего прежде никогда не делал.

Наконец, убрав свои инструменты, он тяжело уселся за стол и

устало потер лоб и глаза.

– Мистер Граймс, боюсь, что у меня плохие новости для вас.

То, что он затем сообщил мне в этот ясный солнечный день в

своем большом старомодном кабинете, в корне изменило всю

мою последующую жизнь.

– У вас заболевание глаз, – сказал доктор Райян, – которое

называется ретиношизис. При этой болезни происходит

расслоение сетчатой оболочки глаза и образуется киста. Течение

болезни хорошо известно. В большинстве случаев она не

прогрессирует, но ее последствия необратимы. Иногда мы

пытаемся задержать ее развитие путем операции с

применением лазерного луча. Однако существенное

последствие этой болезни – ограничение периферийного

видения. В вашем случае – нисходящего видения. Такая

ограниченность зрения, увы, весьма важный недостаток для

летчика, который должен всегда иметь полный обзор, следить за

приборами, а также наблюдать за горизонтом. В остальном же

вы можете считать себя вполне нормальным человеком.

Сможете читать, писать, заниматься спортом и прочее.

- 11 -

– Нормальным?! – вскричал я. – Какой же я нормальный, доктор,

если не смогу летать? Для этого я учился, в этом вся моя жизнь.

– Свое заключение, мистер Граймс, я с величайшим

сожалением должен представить сегодня же. Вы, конечно,

можете обратиться и к другим врачам, но, по моему мнению, это

вряд ли что изменит. Я же обязан заявить, что с сегодняшнего

дня летная работа вам противопоказана.

Я выскочил из кабинета врача, не пожав ему руки, исступленно

повторяя: «Проклятье, проклятье!» Люди, ожидавшие в

приемной, и те, кто повстречался мне на улице, с удивлением

глядели мне вслед, когда, продолжая громко браниться, я

завернул в ближайший бар. Я чувствовал, что не смогу

вернуться на летное поле и рассказать то, что случилось со

мной, если основательно не подкреплюсь.

Бар был обставлен наподобие английского паба Стойка из

темного дерева и на полках по стенам высокие оловянные

кружки. Худой старик в куртке цвета хаки и в красном охотничьем

кепи стоял у стойки с кружкой пива.

– Они и у нас отравили все озеро, – громко произнес старик с

жестким вермонтским акцентом. – Отходы бумажной фабрики.

Через пять лет наше озеро станет таким же мертвым, как и

озеро Эри. Дороги они посыпают солью, чтобы идиоты из Нью

Йорка могли как сумасшедшие мчаться на лыжные курорты, –

продолжал старик. – А когда снег стает, всю соль уносит в озера,

пруды и реки. Скоро во всем штате нигде не останется рыбы. И

никому до этого нет дела. Так что я даже рад, что не доживу до

этакого всеобщего похабства.

Я выпил еще виски. Первая рюмка, как видно, не подействовала

на меня. Впрочем, и вторая – тоже. Расплатившись, я вышел из

бара. Мне вспомнилось озеро Шамплейн, где мальчиком я

провел много чудесных летних дней на парусной лодке за

ловлей рыбы. Мысль о том, что и оно умрет, была печальной и

показалась даже печальнее всего, что случалось со мной в

жизни.

Когда я вошел к Каннингему, бывалому летчику-истребителю

времен второй мировой войны, а ныне президенту и

единоличному владельцу нашей маленькой авиалинии, то по его

лицу догадался, что доктор Райян уже звонил ему.

– П-проходил п-проверку, Фредди, – сказал я.

- 12 -

– Да, знаю. Очень жаль, – он смущенно повертел в пальцах

карандаш. – Но мы обязательно найдем какое-нибудь место у

нас. В конторе, например. Или, может, на обслуживании

самолетов. – Голос его пресекся, и он молча уставился на

карандаш, сжав его в своей большой руке.

– Спасибо, Фредди, но я уйду.

Это я уже твердо решил, так как не хотел быть хромой птицей

на летном поле и тоскливо глядеть, как мои товарищи взмывают

в воздух. И не хотел, чтобы на меня глядели с жалостью,

которую я видел сейчас на честном лице Фредди Каннингема и

увижу на лицах других товарищей.

– Все же. Дуг, подумай, – предложил Каннингем.

– Н-нет, я уже решил.

– Что же думаешь делать?

– Прежде всего уехать из города.

– Куда?

– Куда-нибудь.

– А затем?

– Попытаюсь присмотреться, чем мне еще заняться в жизни.

Произнося «в жизни», я дважды заикнулся. Каннингем кивнул,

избегая встречаться со мной взглядом и по-прежнему уставясь

на карандаш в руке.

– Как у тебя с монетой?

– На первое время хватит.

– Так помни, если что не так, тебе есть куда прийти.

– Буду помнить. А сейчас мне пора, – сказал я, взглянув на

часы. – У меня свидание.

– Ишь ты! – со смехом воскликнул Каннингем, встал и крепко

пожал мне руку. Больше я ни с кем не простился.

Поставив свою машину на стоянке, я вышел и стал ждать. Из

большого кирпичного здания с развевающимся флагом на

фронтоне и латинской надписью по, фасаду доносился

нестройный приглушенный шум, такой знакомый и живо

напоминавший о собственных школьных годах.

Пэт, наверно, сейчас на уроке. Рассказывает о Гражданской

войне Севера и Юга Америки или о престолонаследии

английских королей. Она весьма серьезно относится к

преподаванию истории. «Это наиболее релевантный предмет», –

однажды сказала она мне, употребив модное в те дни среди

- 13 -

педагогов слово, которым они обозначали уместность. «Все, что

происходит сегодня, – пояснила она, – это следствие того, что

происходило в прошлом». Вспомнив эти ее слова, я криво

усмехнулся. Итак, значит, тем, что я родился заикой и вырос,

чтобы стать забракованным летчиком, я был обязан Миду,

разгромившему при Геттисберге генерала Ли, либо же

Кромвелю, который обезглавил короля Карла I? Пожалуй, Пэт

позабавится, когда мы обсудим это на досуге.

В школе прозвенел звонок. Сдержанный академический гул

превратился в счастливый рев по случаю долгожданной

свободы, и несколько мгновений спустя нестройная орда

учеников в ярких цветастых парках и шерстяных шапочках

высыпала из всех дверей.

Как обычно, Пэт вышла одной из последних. Она была

чрезвычайно добросовестной учительницей, и обыкновенно двое

или трое учеников окружали ее у стола после урока, задавая

вопросы, на которые она обстоятельно и терпеливо отвечала.

Когда я наконец увидел ее, лужайка перед школой уже опустела,

сотни детей исчезли, словно растаяли в лучах всегда бледного

зимнего солнца в близком моему сердцу штате Вермонт.

Вначале Пэт не заметила меня. Она была близорука, но из

смешной суетности не носила очки, а надевала их лишь при

чтении или в кино. В ходу у меня была шутка, что она даже

рояля в комнате не заметит.

Я стоял прислонившись к дереву и молча следил, как она, все

еще не замечая меня, приближается ко мне, прижимая к груди

папку со школьными тетрадями. Она была в коротком голубом

пальто, красных шерстяных чулках и замшевых лыжных

ботинках. Шла она, по своему обыкновению, быстрым шагом,

сосредоточенно глядя перед собой. Ее головка с темными

волосами, собранными в узел на затылке, была наполовину

скрыта большим поднятым воротником пальто.

Увидев наконец меня, она улыбнулась, но не отчужденно, а

приветливо. Объяснение, следовательно, предстояло более

трудное, чем я ожидал. Мы не поцеловались. Всегда надо было

считаться с тем, что кто-нибудь увидит из окна школы.

– Ты вовремя. Мои вещи там, – махнула она рукой по

направлению к стоянке, где примостилась ее старенькая

обшарпанная машина. Добрая часть ее жалованья уходила на

- 14 -

взносы помощи беженцам из Биафры, голодающим индийским

детям, политзаключенным в разных частях света. Дома у нее

было, вероятно, не больше трех платьев.

– Говорят, что лыжня сегодня очень хороша. Походим на славу,

– продолжала она, поворачиваясь, чтобы идти к стоянке.

Я удержал ее за руку.

– П-погоди м-минутку, – с трудом выговорил я, не обращая

внимания на то, что она слегка покривилась от моего заикания. –

Мне нужно что-то с-сказать тебе. Я н-не п-поеду.

– О! – с некоторым удивлением негромко воскликнула она. – А я

думала, что ты свободен.

– Я с-свободен и н-не п-пойду на лыжах. Я у-уезжаю.

– На субботу и воскресенье?

– С-совсем.

Она прищурилась, словно внезапно потеряла меня из виду:

– И тебе больше нечего сказать мне?

– Н-нечего.

– Ах, нечего, – резко отозвалась она. – Может, все же

сообщишь, куда уезжаешь?

– Еще с-сам н-не знаю.

– И не соизволишь объяснить, почему?

– С-скоро с-сама узнаешь.

– Если у тебя несчастье, – тон у нее смягчился, – и я могу

помочь…

– П-помочь н-не с-сможешь.

– Будешь писать мне?

– П-постараюсь.

Она поцеловала меня, не боясь, что могут увидеть из окон

школы. И никаких слез. И ни слова любви. А ведь все могло

быть иначе, если бы она сказала, что я дорог ей, что она любит

меня.

– У меня скопилось много непроверенных работ. А снег еще

долго пролежит. – Кивнув мне, она криво улыбнулась. – Желаю

удачи везде и во всем.

Я проводил ее взглядом, когда она зашагала к стоянке.

Маленькая, скромная, прежде такая близкая. Потом я сел в свою

машину и, захлопнув дверцу, уехал.

В этот же день в шесть часов вечера я покинул свою просто

обставленную квартиру, оставив в ней лыжное снаряжение и

- 15 -

ботинки, только подбитую мехом парку я уложил в туристский

мешок, чтобы передать брату Пэт, который был примерно одного

роста со мной. Хозяйке я сказал, чтобы она взяла себе мои

книги и все, что осталось после меня в квартире.

Я решил уехать на юг налегке, покинув город, где, как теперь

понял, прожил счастливо более пяти лет.

У меня не было определенной цели. Я собирался, как и сказал

Фредди Каннингему, присмотреться, чем мне дальше заняться в

жизни, и было все равно, где начинать.

 

 

3

 

 

Рассчитать свою дальнейшую жизнь… Времени для этого у

меня было сколько угодно. Сидя за рулем своей маленькой

машины, мчавшейся на юг вдоль всего Восточного побережья

Америки, я был предоставлен самому себе. По широким

автострадам я уже миновал Вашингтон, Ричмонд, Саванну.

Ничто не привлекало моего внимания, я находился в том

состоянии полного одиночества, что погружает в философские

размышления. Я думал о своих отношениях с Пэт и о многом

другом в прожитой жизни. Из английской литературы я вынес, по

крайней мере, тот взгляд на жизнь и отношения людей, что твой

характер – это твоя судьба, а твои успехи и неудачи – следствие

твоих достоинств и недостатков.

Однако теперь я уже не был в этом уверен. Я, конечно, не

считал себя безупречным человеком, но, однако, был хорошим

сыном, верным другом, добросовестным работником. Я не был

жестоким, не нарушал законов, не соблазнял женщин, никогда не

дрался, если не считать потасовок на школьном дворе. И все

же… все же пришел к печальному концу в кабинете доктора

Райяна.

Судьба человека – его характер. Но разве от этого зависела

судьба тридцати миллионов европейцев, погибших во второй

мировой войне, или тех, кто от голода падал замертво на улицах

Калькутты, или тех жителей древней Помпеи, которые были

заживо сожжены огненной лавой?

Господствует случайность. Бросишь ли игральные кости,

- 16 -

откроешь ли карту. Впредь следует, подобно игроку, полагаться

лишь на свою удачу. Быть может, у меня – характер игрока,

судьба теперь подтолкнула меня, и я сумею найти новый путь в

жизни.

Приехав во Флориду, я стал проводить дни на скачках. Вначале

все шло хорошо. Я выигрывал достаточно часто, чтобы жить

припеваючи и не думать пока о работе. Никто ее, кстати, мне не

предлагал, да я и сам не знал, за что именно взяться.

Жил я сам по себе, не заводил друзей, не сближался с

женщинами. С некоторым удивлением я обнаружил, что у меня,

по существу, нет никаких желаний. Меня не занимало, надолго

ли это. Просто сейчас я не хотел никакого общения, никаких

привязанностей.

С горьким наслаждением я ушел в себя, довольствуясь тем, что

залитые солнцем длинные дни коротал на скачках, ел и пил в

одиночестве, а вечерами изучал породу и чистоту кровей

скакунов да повадки жокеев и тренеров. У меня оставалось

много времени для чтения (доктор Райян заверил меня, что это

не отразится на моем зрении), и я без разбору проглатывал

массу дешевых книг в бумажных обложках, не находя, впрочем,

в них ни пользы, ни вреда.

Я жил в маленьких отелях, переезжая из одного в другой, как

только соседи становились чересчур навязчивыми. Когда

окончился сезон скачек во Флориде, оказалось, что я выиграл

несколько тысяч долларов, с которыми и прибыл в Нью-Йорк.

Там я не стал ходить на ипподром – мне это уже наскучило – а

продолжал играть через букмекеров. В то же время я часто

бывал в театрах и кино, уходя на несколько часов в ирреальный

мир. Нью-Йорк вполне подходит для человека, который

предпочитает одиночество. Самый удобный в этом смысле

город, где без всяких усилий сразу почувствуешь себя одиноким

и никому не нужным.

Однако в Нью-Йорке счастье изменило мне, и в начале зимы,

чтобы как-то прожить, мне уже надо было искать работу. И тут

как раз подвернулось место ночного портье в отеле «Святой

Августин».

Было три часа ночи, когда я подытожил последние счета от 15

января. Почувствовав голод, я потянулся за сандвичем и

бутылкой пива и в это время услыхал шаги женщины, быстро

- 17 -

спускавшейся по лестнице.

Включив свет в вестибюле, я увидел, как женщина торопливо,

почти бегом, устремилась к моей конторке. Она выглядела

неестественно высокой в туфлях на толстых подошвах и

огромных каблуках. На ней была белесая шуба из

искусственного меха и блондинистый парик, который никого не

мог бы ввести в заблуждение. Я узнал в ней ту шлюху, которая

вскоре после полуночи пришла с мужчиной из 610-го номера.

Шел четвертый час ночи; ее пребывание в номере слишком уж

затянулось, что и было заметно по ней. Она подбежала к

запертой парадной двери, тщетно надавила кнопку испорченного

звонка, а потом кинулась к моей конторке.

Постучав в пуленепробиваемое стекло, она громко крикнула:

– Откройте дверь. Я ухожу.

Достав ключ из ящика стола, где держал и пистолет, я вышел из

своей конторки в примыкавшую клетушку, уставленную сейфами.

Еще в ней громоздился допотопный несгораемый шкаф

исполинских размеров. Шкаф и сейфы остались от прежних дней

– я же упоминал, что отель знавал лучшие времена. Теперь

хранить сокровища было некому, и сейфы пылились за

ненадобностью. Я отомкнул дверь каморки и вышел в вестибюль

Женщина последовала за мной. Дышала она тяжело. Ее

профессия была явно неспортивной и не могла научить ее

быстро бегать по лестницам среди ночи. На вид ей было лет

тридцать, но, едва взглянув на нее, вы сразу бы заметили, что

жизнь у нее не из легких. Вот такие женщины, шмыгавшие по

ночам в отель, были для меня веским доводом в пользу

безбрачия.

– Почему вы не спустились в лифте?

– Вызвала его, но тут какой-то чокнутый голый старик выскочил

из номера и кинулся ко мне. Он дико хрипел и замахивался на

меня.

– Чем з-замахивался?

– Не могла понять. Не то палкой, не то, может, бейсбольной

битой. Вы же, ублюдки, экономите на освещении, и в коридорах

почти совсем темно. – Голос у нее был хриплым от виски. – Я не

стала ждать, чем это кончится, и убежала. Если вам нужно,

найдете его на шестом этаже. Откроете вы наконец эту

проклятую дверь? Я хочу домой.

- 18 -

Я отпер большие зеркальные двери, усиленные чугунной

решеткой (хозяин нашего отеля был человек

предусмотрительный). Женщина нетерпеливо толкнула их и

выскочила на темную улицу. Я постоял немного в дверях в

надежде увидеть патрульную полицейскую машину и попросить

полисмена сходить вместе со мной на шестой этаж, поскольку

платы за героизм мне не полагалось. Однако улица была

пустынна, и лишь вдалеке, на Парк-авеню, слышался звук

сирены. Заперев двери, я не спеша побрел к себе в конторку, с

грустью размышляя о том, что мне, как видно, суждено провести

остаток дней своих, впуская и выпуская шлюх по ночам.

Хвалите Его с тимпаном и ликами, хвалите Его на струнах и

органе.

Положив обратно ключ, я поглядел на пистолет, но решил не

брать его.

Он не помог моему предшественнику, когда как-то ночью двое

наркоманов, ограбив кассу, избили его и оставили лежать в луже

крови с пробитой головой.

Надев пиджак, дабы выглядеть посолидней, я собрался на

шестой этаж. У лифта в нерешительности остановился, подумав,

что, быть может, плюнуть на все, вернуться в конторку, забрать

пальто, сандвич и пиво и убраться подобру-поздорову. На кой

черт мне такая работа? Но в самый последний миг, когда двери

лифта уже начали закрываться, я ступил в кабину.

На шестом этаже я нажал кнопку, чтобы двери лифта

оставались открытыми, и осторожно вышел в коридор. Из

приоткрытой двери 602-го номера, который находился наискосок

от лифта, падала полоса света. На потертом ковре коридора

ничком лежал голый мужчина. Голова и спина его были в тени, а

сморщенные старческие ягодицы и исхудалые ноги на самом

свету. Левая рука была вытянута, пальцы скрючены, словно,

падая, он пытался что-то схватить. Правую руку он подогнул под

себя. Наклонившись к нему, чтобы повернуть его, я понял, что

уже никто и ничто ему не поможет.

Тело этого грузного человека с большим отвисшим животом

было очень тяжелым, я с трудом повернул его на спину. И тут я

увидел то, чем он, по словам шлюхи, замахивался на нее. То

был тубус – большой продолговатый футляр для чертежей. Его

то в полутьме шлюха и приняла за палку. Человек еще сжимал

- 19 -

его в правой руке. Я бы и сам испугался, если бы в полутемном

коридоре на меня вдруг бросился голый мужчина, замахиваясь

каким-то большим предметом.

Когда я взглянул на лицо мертвеца, мурашки побежали у меня

по спине. Его широко открытые глаза неподвижно уставились в

пространство, рот искривился и застыл в последней мучительной

гримасе, с плешивого черепа клочьями свисали седые волосы.

Не было ни крови, ни следив какого-либо ранения. Толстое

круглое лицо старика с большим мясистым носом было мне

совершенно незнакомо.

Борясь с тошнотой, подступившей к горлу, я опустился на одно

колено и приник ухом к груди старика. Грудь у него была, как у

старой женщины, почти безволосая. В нос мне ударил

кисловатый запах старческого пота. Никаких признаков жизни.

«Господи, старик, – подумал я, – неужто ты не мог умереть не в

мое дежурство?»

Я нагнулся, схватил безжизненное тело под мышки и затащил

его обратно в номер. У меня уже был достаточный опыт службы

в отеле, чтобы знать, что мертвеца нельзя оставлять лежать в

коридоре, а надо поскорей все скрыть от других постояльцев.

Когда я тащил мертвеца, футляр выкатился из-под него и

остался в коридоре. Я оставил тело на полу рядом с кроватью,

на которой в беспорядке разбросаны были смятые простыни и

одеяла. Простыни и подушки были перепачканы губной помадой.

Должно быть, той дамочки, которую я выпустил около часа ночи.

С некоторой жалостью я посмотрел на немощное старческое

тело, распростершееся на линялом ковре, на жалкую

стариковскую плоть. Надо же так – последнее наслаждение. И

сразу за ним – смерть.

На столике возле кровати стоял открытый чемоданчик из

дорогой кожи. Рядом лежал потертый бумажник и кошелек с

золотым тиснением. В чемодане я разглядел три аккуратно

сложенные чистые рубашки.

На столике была разбросана кое-какая мелочь. Я сосчитал

деньги в кошельке. Сорок три доллара. Положив кошелек на

место, я взял в руки бумажник. Обнаружив в нем десять

новехоньких хрустящих стодолларовых купюр, я присвистнул от

удивления. Что бы тут ни произошло ночью; старик не был

ограблен. Сунув деньги обратно в бумажник, я аккуратно

- 20 -

положил его на то же место на столике. Я знал заповедь «не

укради» и соблюдал ее. Как, впрочем, и многие другие.

Я снова кинул взгляд на открытый чемодан. Помимо рубашек, в

нем были две пары мужских трусов старого образца, полосатый

галстук, две пары носков и синяя пижама. Да, теперь постоялец

номера 602, кто бы он ни был, задержится в Нью-Йорке дольше,

чем собирался.

Вид мертвого тела угнетал меня, и потому я стащил с кровати

одно из одеял и накрыл его с головой. Стало как-то легче, когда

смерть обрела только геометрические очертания тела, лежащего

на полу.

Затем я вышел в коридор и подобрал футляр. На нем не было

никаких ярлыков или надписей. Когда я внес его в номер, то

заметил, что он с одного края немного надорван. Я было

собрался сунуть этот футляр к другим вещам, как вдруг мне

бросился в глаза торчащий в надорванном месте зеленый утолок

банкноты. Я вытащил ее, и это оказалась стодолларовая

бумажка. В отличие от новеньких денег в бумажнике, эта была

старой и измятой.

Внимательно осмотрев футляр, я увидел, что он туго набит

стодолларовыми купюрами. Придя в себя от удивления, я

засунул обратно сотенную бумажку и тщательно закрыл

надорванный край футляра.

Сунув футляр под мышку, я выключил свет в номере и запер

его. Все мои движения были быстры и уверенны, как у хорошо

отрегулированного автомата, словно я всю жизнь готовился к

такому случаю и ничего иного тут и быть не могло.

Я вернулся к себе и прошел в маленькую, глухую, без окон,

комнатку, примыкавшую к моей конторке. В ней полки были

завалены канцелярскими принадлежностями, старыми счетами,

потрепанными журналами прошлых лет, забытыми в номерах.

Они пестрели фотографиями ушедших в небытие политиканов,

голых девочек (их теперь, увы, уже не стоило снимать),

ослепительно притягательных женщин, убийц с моноклями,

кинозвезд, тщательно позирующих писателей – словом, обычное

месиво прошлой и современной Америки.

Не колеблясь, засунул я чертежный футляр с деньгами в этот

ворох скандалов, сплетен и восторгов.

Потом я вызвал по телефону «скорую помощь» и уселся за

- 21 -

стол, занявшись сандвичем и бутылкой пива. За едой я отыскал

запись в книге регистрации приезжающих, указавшую, что 602-й

номер занял за день до этого Джон Феррис, домашний адрес:

Чикаго, Северное Мичиганское авеню. Едва только я допил пиво,

как услыхал звонок и увидел снаружи машину «скорой помощи»

и вышедших из нее двоих мужчин. Один был в белом халате со

свернутыми носилками в руках; другой, в синей форме, нес

черную сумку, однако я знал, что и он не был врачом. В

Манхэттене [2] не тратились на врачей, а посылали по вызовам

«скорой помощи» санитаров, которые могли оказать на месте

первую помощь, не доконав пациента. Когда я открыл входную

дверь, подъехала патрульная полицейская машина, из которой

вылез коренастый полисмен с тяжелым подбородком и темными,

нездоровыми кругами под глазами.

– Что у вас тут случилось? – спросил он.

– На шестом этаже старик загнулся, – ответил я.

– Пройду с ними, Дэйв, – сказал полисмен своему напарнику,

сидевшему за рулем. Было слышно, как у них в машине

служебное радио передавало сообщения о несчастных случаях,

избиениях жен, самоубийствах и названия улиц, где были

замечены подозрительные личности.

Я повел их как ни в чем не бывало. Молодой санитар поминутно

зевал, словно не спал неделю. Я заметил, что работающие

ночью выглядят так, будто несут наказание за какой-то тяжкий

неведомый грех. Тяжелые шаги полисмена гулко отдавались в

пустом вестибюле, впечатление было такое, что он шествовал

один. Все молчали, поднимаясь в лифте, который наполнился

специфическим больничным запахом. Бог с ним, с запахом,

подумалось мне, а вот полисмена лучше бы не было.

Когда мы поднялись на шестой этаж, я провел их в 602-й номер.

Санитар сдернул одеяло с мертвеца и наклонился к нему,

приложив к его груди стетоскоп. Полисмен остановился у

кровати, внимательно разглядывая смятые простыни со следами

губной помады, одеяла и вещи на столике.

– А вы здесь кем? – спросил он меня.

– Ночной портье.

– Ваша фамилия?

Полисмен задавал вопросы таким тоном, словно заранее был

уверен, что любое имя, которое я назову, будет липовым.

- 22 -

Интересно, что бы он сделал, если бы я ответил: «Меня зовут

Озиманидиас. Царь царей». Возможно, вынул бы свою черную

записную книжку и записал: «Свидетель назвался

Озиманидиасом. Вероятно, кличка». Это, конечно, был

настоящий ночной полицейский, обреченный бродить в темноте

по городу, кишащему преступниками.

– Моя фамилия Граймс.

– А где женщина, что была здесь с ним?

– Понятия не имею. Я выпустил одну этой ночью. Может быть,

это она и была. – Про себя я удивился, что говорю совершенно

не заикаясь.

Санитар поднялся, вынул из ушей резиновые трубки стетоскопа

и без всякого выражения произнес:

– Обнаружен мертвым.

Это я мог сказать и без него. Вообще меня удивило, как много в

большом городе формальностей, связанных со смертью.

– Причина смерти? Ранения есть?

– Нет. Наверно, отказало сердце.

– Что-нибудь еще надо сделать?

– Ничего. Теперь уже все, – ответил санитар. Однако он снова

наклонился, оттянул веко и вгляделся в остекленевший глаз

мертвеца. Затем пощупал пульс у горла. Движения его были

ловкими и умелыми.

– Вы, видно, знаете, как обращаться с мертвецами, дружок, –

заметил я. – Должно быть, большая практика.

– Второй год на медицинском. А этим занимаюсь, только чтоб

прокормиться.

Полисмен подошел к столику и взял в руки кошелек.

– Здесь сорок три доллара, – сказал он и открыл бумажник. Его

густые брови удивленно поднялись, когда, вытащив деньги, он,

шелестя бумажками, сосчитал их.

– Ого, тысяча.

– Вот те на! – громко изумился я. Это был неплохой ход с моей

стороны, хотя по тому, как полисмен взглянул на меня, я

заключил; что мое удивленное восклицание не произвело на

него впечатления.

– Сколько тут было денег, когда вы обнаружили труп? – спросил

он. Его вопрос звучал весьма недружелюбно. Возможно, в

дневную смену он был другим человеком.

- 23 -

– Не имею ни малейшего представления, – твердо ответил я. То,

что я не заикался, было подлинным триумфом.

– Вы хотите сказать, что не посмотрели…

– Совершенно верно.

– Та-ак. А почему?

– Как почему? – с невинным видом переспросил я.

– Почему не посмотрели?

– Мне это в голову не пришло.

– Та-ак, – снова повторил полисмен и опять пересчитал деньги.

– Одни сотенные. Странно, что человек с такими деньгами при

себе не мог найти лучшего места, чем ваш задрипанный отель. –

Положив деньги обратно в бумажник, он прибавил: – Полагаю,

лучше забрать их в участок. Кто-нибудь желает пересчитать?

– Мы вам доверяем, – сказал санитар с едва уловимой иронией

в голосе. Санитар был молод, но уже искушен и в смертных

случаях, и в житейских делах.

Толстыми, похожими на обрубки пальцами полисмен обшарил

остальные отделения бумажника.

– Странно, – пожал он плечами.

– Что странно? – поинтересовался санитар.

– В бумажнике нет ни кредитных, ни служебных карточек. Нет

даже водительских прав. И это у человека, который носит при

себе более тысячи долларов наличными. – Недоуменно покачав

головой, полисмен сдвинул фуражку на затылок. – Нормальным

это не назовешь, не так ли? – недовольно произнес он, словно

мертвец вел себя не так, как положено американцу, который

должен знать, что и после смерти, как и при жизни, о нем будет

бдительно заботиться полиция. – Вы знаете, кто он такой? –

обратился он ко мне.

– Никогда прежде в глаза не видал, – отвечал я. – Он из Чикаго,

фамилия его Феррис. Я покажу вам запись в книге регистрации

приезжающих.

Полисмен положил бумажник к себе в карман, быстро осмотрел

рубашки, носки и белье покойного. Затем открыл стенной шкаф и

обыскал карманы висевших там пальто и костюма.

– Ничего, – буркнул он. – Ни записной книжки, ни писем.

Совершенно ничего. И это у человека с плохим сердцем. У иных

людей, как видно, здравого смысла не больше, чем у лошади.

Итак, приступаю к описи вещей в присутствии свидетелей.

- 24 -

Составление описи не отняло у него много времени.

– Вот здесь подпишитесь, – указал он мне. Я бегло пробежал

взглядом по списку («Одна тысяча сорок три доллара

наличными, чемодан коричневый один, не запертый, костюм

один, пальто серое одно, шляпа одна…») и расписался вслед за

полисменом.

– Кто набросил на него одеяло? – спросил затем полисмен.

– Я набросил.

– Вы нашли его здесь на полу?

– Нет, он лежал в коридоре.

– Голый, как и сейчас?

– Да, голый. И я втащил его сюда.

– Для чего вам это понадобилось? – как-то сокрушенно спросил

полисмен. По лицу его было видно, что он силится понять.

– Здесь же отель, – пояснил я. – Мы должны соблюдать

порядок. Делать вид, что ничего не произошло.

– Вы что, хотите быть умнее всех? – проворчал полисмен.

– Вовсе нет. Но если бы я оставил покойника лежать в коридоре

и кто-нибудь из наших постояльцев увидел его, то хозяин сжил

бы меня со свету.

– В следующий раз, где бы вы ни нашли мертвое тело, не

трогайте его до прибытия полиции. Поняли?

– Да, сэр.

– Ночью вы один в отеле?

– Да, один.

– Всю работу делаете сами?

– Конечно.

– Как случилось, что вы очутились здесь? Вам позвонили по

телефону или кто-нибудь пришел и сообщил?

– Женщина, уходившая из отеля, сказала мне, что на шестом

этаже какой-то голый сумасшедший старик пристал к ней, –

словно прислушиваясь со стороны, я отметил, что, отвечая

полисмену, ни разу не заикнулся.

– Хотел, что ли, переспать с ней?

– Именно это она и подразумевала.

– Что это была за женщина?

– Должно быть, проститутка.

– Вы когда-либо прежде видели ее?

– Нет.

- 25 -

Скрыто страниц: 1

После покупки и/или взятии на чтение все страницы будут доступны для чтения

- 26 -

Скрыто страниц: 270

После покупки и/или взятии на чтение все страницы будут доступны для чтения

- 27 -

Скрыто страниц: 270

После покупки и/или взятии на чтение все страницы будут доступны для чтения

- 28 -

Скрыто страниц: 1

После покупки и/или взятии на чтение все страницы будут доступны для чтения

- 29 -

– Совершенно верно, – сказал он. Потом внимательно оглядел

комнату. Из детской в это время послышался плач ребенка. –

Прекрасное место у вас. Восхитительный вид.

– Да, – промычал я, чувствуя себя очень усталым.

– Мой клиент поручил известить вас, что вам дается три дня на

возврат денег. Ему бы не хотелось быть вынужденным

прибегнуть к чрезвычайным мерам.

Я молча кивнул. Даже это стоило мне большого усилия.

– Остановился я в отеле «Блэкстоун». Хотя, быть может, вы

предпочитаете, чтоб я ожидал вас в «Святом Августине»? –

деланно улыбнулся он.

– Приду по указанному вами адресу.

– Деньги верните в тех же купюрах, как вы их взяли.

Стодолларовыми билетами.

Я снова кивнул.

– Полагаю, вы выполните все, что от вас требуется. А теперь

мне пора ехать. В дверях он остановился.

– Вы не спросили, кого я представляю, но я все равно не смог

бы ответить. Могу лишь указать, что ваша смелая, так сказать,

проделка оказалась небесполезной. Понятно, вам жаль

возвращать деньги, но, быть может, вас утешит то

обстоятельство, что вы тогда спасли ряд значительных лиц…

Весьма значительных, – подчеркнул он, – от очень больших

неприятностей.

В девять часов вечера этого же дня я поднимался в лифте дома

по Восточной Пятьдесят второй улице Нью-Йорка. У себя я

оставил записку, что по срочному делу на один-два дня выехал в

Нью-Йорк. Я не стал звонить в контору Эвелин, так как хотел

избежать всяких расспросов.

Брата Генри я застал дома как раз в тот момент, когда он с

Мадлен собирался идти в кино. Они были обеспокоены моим

неожиданным приходом.

– Мне бы хотелось переговорить с тобой наедине, Хэнк, –

сказал я.

Но брат отрицательно покачал головой:

– От Мадлен у меня нет никаких секретов. Говори при ней.

– Ладно, – согласился я. – Короче говоря, мне нужны, Хэнк, сто

тысяч в стодолларовых билетах. У меня нет времени ждать, пока

их переведут с моего счета в Европе. А при себе я таких денег

- 30 -

не имею. В моем распоряжении только три дня. Сможешь ты

сделать это для меня?

Мы все стояли посреди комнаты. Генри вдруг опустился на стул.

Привычным еще с детства жестом потер рукой глаза.

– Как-нибудь сделаю, конечно, – пробормотал он.

Все было улажено за два дня.

Из вестибюля «Блэкстоуна» я позвонил в номер Вэнса. Он был

у себя. С увесистым чемоданчиком я поднялся к нему.

Подождал, пока он тщательно пересчитал деньги.

– Все в порядке, – сказал Вэнс. – Благодарю вас.

– Чемоданчик можете оставить себе, – сказал я, направляясь к

выходу.

– Очень любезно с вашей стороны, – отозвался Вэнс, провожая

меня к дверям.

Я очень быстро гнал машину. Нужно было попасть в больницу к

тому часу, пока еще пропускали. Днем я позвонил Лили, и она

сказала, что Фабиан провел ночь спокойно. Я хотел сообщить

ему, что, как он и предвидел, пришли за деньгами, и я отдал их.

Когда вошел в больницу, медсестра в регистратуре сразу же

окликнула меня.

– Вы опоздали, – сказала она. – Мистер Фабиан скончался

сегодня в четыре часа дня. Мы пытались разыскать вас…

– Да, это было трудно, – сказал я. Меня удивило, как спокойно

звучал мой голос. – А леди Эббот здесь?

Медсестра покачала головой.

– Миссис Эббот, наверно, уже нет в городе. – В силу обычного у

американцев подозрительного отношения к титулам сестра не

назвала ее «леди». – Она заявила, что ей больше нечего здесь

делать. И она хочет успеть на вечерний самолет в Лондон.

– Что ж, весьма благоразумно с ее стороны. Завтра утром я

заеду, чтобы договориться о похоронах.

Торопиться теперь было ни к чему, и я медленно свернул на

Истхэмптон, так как домой мне сейчас не хотелось

возвращаться.

Я подъехал к арендованному нами сараю со свежей вывеской

«Картинная галерея у Южной развилки». В нем было темно.

Вспомнились последние слова Фабиана, которые он вдогонку

сказал мне: «Не оставляйте выставку».

Вынув из кармана связку ключей, я отпер дверь. И сел на

- 31 -

Скрыто страниц: 1

После покупки и/или взятии на чтение все страницы будут доступны для чтения

- 32 -

Скрыто страниц: 1

После покупки и/или взятии на чтение все страницы будут доступны для чтения

- 33 -

Ночной портье

Шоу Ирвин

66

Добавил: "Автограф"

Статистика

С помощью виджета для библиотеки, можно добавить любой объект из библиотеки на другой сайт. Для этого необходимо скопировать код и вставить на сайт, где будет отображаться виджет.

Этот код вставьте в то место, где будет отображаться сам виджет:


Настройки виджета для библиотеки:

Предварительный просмотр:


Опубликовано: 25 Sep 2016
Категория: Классическая литература, Зарубежная литература

Он был ночным портье. Маленьким человеком, не надеявшимся на перемены к лучшему. Но таинственная гибель одного из постояльцев отеля открыла для него дверь в другую жизнь яркую, шикарную, порой авантюрную и опасную, но всегда стремительную и увлекательную

КОММЕНТАРИИ (0)

Оставить комментарий анонимно
В комментариях html тэги и ссылки не поддерживаются

Оставьте отзыв первым!