+
Продолжение романа «Голодные игры», ставшего международным бестселлером. Китнисс и Пит выжили в страшных Голодных играх, заставили признать победителями их обоих. Но многие из тех, кому не нравится победа, считают парня и девушку опасными. У этих людей хватает силы и власти, чтобы с легкостью убить и Пита, и Китнисс. Но никому не под силу их разъединить. Теперь все подстроено так, что Пит и Китнисс вынуждены вернуться на очередной тур Голодных игр. Они снова окажутся лицом к лицу со смертью — ради своей любви, своего будущего, своей надежды на счастье.
РЕЗУЛЬТАТ ПРОВЕРКИ ПОДПИСИ
Данные электронной подписи
Ссылка на политику подписи
Закрыть

СЬЮЗЕН КОЛЛИНЗ

 

 

 

 

И ВСПЫХНЕТ

ПЛАМЯ

 

- 2 -

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Моим родителям Джейн и Майклу Коллинз и родителям мужа

Дикси и Чарлзу Прайор

 

Часть I

ИСКРА

 

1

 

Мои руки крепко сжимают флягу, хотя чай давно уже отдал свое

тепло морозному воздуху. Но мышцы напряжены от холода. Если

нагрянет стая диких собак, не уверена, что я смогу забраться на

дерево. Надо бы встать и размять затекшее тело. Но я

продолжаю сидеть, неподвижная, точно скала под ногами,

наблюдая, как в лес проникают лучи рассвета. Солнце не

остановишь, увы. Оно волей-неволей тащит меня за собой в этот

день, которого я страшилась несколько месяцев.

К обеду они уже соберутся в моем новом доме, в Деревне

победителей. Репортеры, телевизионщики, даже Эффи Бряк,

мой прежний сопроводитель, — и та доберется в Дистрикт номер

двенадцать из Капитолия (интересно, она до сих пор носит

дурацкий розовый парик или на этот раз, в честь тура

победителей, вздумает щеголять каким-нибудь новым оттенком,

неизвестным в природе?). Будет и много других.

Железнодорожный персонал, которому предстоит удовлетворять

все мои нужды в течение долгого путешествия. Команда

помощников, которые будут готовить меня к выходам на публику.

Цинна, мой друг и стилист. Это он создал роскошный наряд,

впервые приковавший ко мне всеобщее внимание во время

Голодных игр.

Будь моя воля — забыла бы эти Игры навеки. Никогда бы не

- 3 -

заговаривала о них. Притворилась бы, что это был страшный

сон, и не более. Но тур победителей ни о чем не позволит

забыть. Капитолий нарочно проводит его примерно посередине

между сезонами, чтобы освежить у людей чувство ужаса. Нам,

жителям дистриктов, не просто напоминают о том, как страшна

железная хватка столицы, — нас вынуждают публично этому

радоваться. В этом году я «звезда» представления. Меня

провезут от дистрикта к дистрикту, и в каждом придется стоять

перед ликующими зрителями, ощущая их затаенную ненависть,

и смотреть со сцены в глаза людей, чьи родные убиты моей

рукой…

Солнце неумолимо встает, и я заставляю себя подняться.

Суставы болезненно ноют. Левая нога затекла, так сильно, что

«оживает» лишь через несколько минут усиленной ходьбы. Я три

часа провела в лесу, но даже не попыталась всерьез

поохотиться. Сумка для добычи пуста. Ни маму, ни мою

младшую сестренку Прим это уже не затронет, они теперь могут

позволить себе покупать в городской мясной лавке что

пожелают, хотя, конечно, вкус лучше всего именно у свежей и

дичи. А вот Гейл Хоторн и его семья целиком зависят от этой

охоты. Нельзя их подвести. И я пускаюсь в дорогу. Еще полтора

часа проверять ловушки. В школьные времена мы успевали

после полудня и пройтись по капканам, и поохотиться, и

вернуться с добычей в город, чтобы выручить за нее деньги.

Теперь, когда Гейл работает в угольных шахтах, а у меня не

осталось других занятий, вся работа на мне.

Гейл уже наверняка спустился на вызывающем тошноту

подъемнике в бездну и вгрызается в угольный пласт. Я знаю, что

творится там, внизу. В школе нас каждый год водили туда на

экскурсии. В раннем детстве шахта порождала у меня попросту

неприятные ощущения. Тоннели навевали клаустрофобию,

затхлый воздух и темнота даже не позволяли свободно

вздохнуть. Но после того как взрывом убило папу и нескольких

его товарищей, я с трудом заставляла себя войти в подъемник.

Ежегодная экскурсия превратилась и пытку. Два раза мне уже

заранее становилось так плохо, что мать принимала мой страх

за начало гриппа и разрешала остаться дома.

Я начинаю думать о Гейле. Только в лесах, среди свежего

воздуха и прозрачных источников, он чувствовал себя

- 4 -

по-настоящему живым. Не знаю, как ему удается терпеть…

Впрочем, неправда, знаю. Он выдержит все, лишь бы

прокормить свою мать, сестру и двоих младших братьев. В то

время как я буквально сижу на мешках с деньгами, которых

более чем достаточно на две семьи. Но нет, этот парень не

примет в подарок даже монету. Гейл и мясо-то берет неохотно.

Между тем, если бы я погибла на Играх, он, без сомнения,

содержал бы и мою маму, и Прим. Постоянно ему твержу: для

меня охота — желанное развлечение, чтобы не сойти с ума от

безделья. И все равно я стараюсь не заставать его дома, когда

приношу добычу. Это нетрудно, ведь Гейл трудится по

двенадцать часов в сутки.

Мы видимся только по воскресеньям, в лесу. Для меня и теперь

это лучший день на неделе, однако что-то переменилось. Нет

больше тех свободных бесед о чем пожелаешь. Игры отняли у

меня даже это. Я еще слабо надеюсь, но в глубине души

понимаю: все бесполезно. В прошлое нет возврата.

Сегодня у нас богатый улов: восемь кроликов, пара белок и

грузный бобер, запутавшийся в проволочных силках, которые

изобрел сам Гейл. Он просто гений ловушек. Всегда точно знает,

как изогнуть молодое деревце, чтобы ветки не дали хищникам

раньше нас добраться до жертвы; как закрепить увесистое

бревно в равновесии при помощи тонких прутиков или как

сплести корзину, откуда не выплыть попавшейся рыбе. После

стольких лет работы с его западнями я уверена, что никогда не

смогу повторить это хрупкое равновесие, не сумею почуять

заранее, по какой тропе пробежит дикий зверь. Дело даже не в

опыте. Это врожденный дар. Зато я стреляю без промаха и в

кромешной тьме.

Но вот впереди возникает забор, окружающий Дистрикт номер

двенадцать. Солнце еще высоко. Прислушиваюсь, не гудят ли от

электричества звенья цепи. Тихо — как и почти всегда, хотя нас

убеждают, будто бы ток бежит круглые сутки. Через прокопанный

под забором лаз я попадаю на Луговину, откуда рукой подать до

родного дома. Нашего старого дома. Мы сохранили его, потому

что мама и Прим до сих пор здесь прописаны — и вернутся сюда

в случае моей внезапной смерти. А пока что мы трое

благополучно воцарились в новом жилище, в Деревне

победителей. И только я возвращаюсь в эту маленькую

- 5 -

приземистую постройку, в стенах которой выросла. Она для меня

и есть настоящий дом.

Сейчас, например, там будет удобно переодеться. Сменить

старую кожаную отцовскую куртку на тонкое шерстяное пальто,

немного узкое в плечах, а разношенные охотничьи сапоги — на

дорогие фабричные туфли, более подходящие человеку в моем

положении, как считает мама. Лук и стрелы надежно спрятаны в

лесу, внутри прогнившей колоды. Время не ждет, но я все-таки

позволяю себе немножечко посидеть на кухне. Какой запущенной

она кажется без огня в печи, без скатерти на столе… Меня часто

гложет тоска по прежней жизни. Да, мы едва сводили концы с

концами, зато я точно знала собственное место на

замысловатом полотне под названием жизнь. Теперь, когда

вспоминаешь, те времена кажутся столь надежными по

сравнению с нынешним днем, когда есть и богатство, и слава, и

лютая ненависть Капитолия.

От мыслей меня отвлекает жалобный вой возле черного хода, —

явился Лютик, старый облезлый котяра моей сестренки. Новый

дом ему так же не по душе, как и мне. Лютик удирает сюда

всякий раз, стоит Прим отправиться в школу. Мы с ним никогда

особенно не ладили — и вот между нами возникла странная

связь. Впустив кота, я угощаю его ломтем бобрового жира и

даже немного почесываю за ухом.

— Тебе говорили, какой ты уродец, а, животное?

Он тычется мордой в руку, прося еще ласки, однако нам пора в

путь.

— Идем.

Я хватаю Лютика в одну руку, добычу — в другую, и тащу все за

дверь. Кот изворачивается и в один скачок скрывается за

кустарником.

Туфли жмут мне большие пальцы. Под ногами хрустит уголь

Шлака. Несколько раз срезав путь через переулок или чей

нибудь задний двор, я в считаные минуты добираюсь до дома

Гейла. Увидев меня в окно, его мама Хейзел отрывается от

плиты, вытирает ладони о фартук и идет открывать дверь.

Мне нравится Хейзел. Эту женщину есть за что уважать. Взрыв,

убивший моего папу, унес и ее мужа, оставив беременную вдову

с тремя мальчишками на руках. Не прошло и недели с тех пор,

как она разродилась, а Хейзел уже искала работу. Шахты — не

- 6 -

выход, если в доме не с кем оставить младенца, однако ей

удалось устроиться прачкой в городе, к одному из торговцев. Так

в четырнадцать лет Гейл, старший из сыновей, сделался

главным добытчиком в семье. Он уже тогда мастерски ставил

ловушки, подписался на тессеры и разрешал лишний раз внести

свое имя в Лотерею ради скудного годового пайка из зерна и

масла. Но и этого не хватило бы на семью из пяти человек, если

бы Хейзел по обдирала пальцы до костей о стиральную доску.

Зимой ее красные, потрескавшиеся руки начинали кровоточить

от малейшей царапины. Когда-то Хейзел и Гейл вместе решили,

что ни двенадцатилетнему Рори, ни десятилетнему Вику, ни

четырехлетней Пози никогда не придется вписывать свои имена

для Жатвы.

При виде добычи Хейзел улыбается. Поднимает бобра за хвост.

— Тяжелый!.. Вечером потушу с овощами.

В отличие от Гейла, она принимает помощь без капли смущения.

— И мех недурной, — отзываюсь я.

Мне приятно болтать с ней о достоинствах добычи. Хейзел

наливает пахучего чая из трав, и я с благодарностью грею о

кружку окоченевшие пальцы.

— Знаешь, я тут подумала… Может, после тура победителей

стоит время от времени брать с собой Рори? В лес, после

уроков? Ему надо учиться стрелять

Хейзел кивает.

— Хорошо. Гейл и сам собирался, но он свободен только по

воскресеньям и предпочитает проводить их с тобой.

Наверное, я все-таки покраснела. Глупо, конечно. Пожалуй,

никто на свете не понимает меня лучше Хейзел, Ей известно о

наших с Гейлом отношениях. Думаю, очень многие ждали, что

мы поженимся, хотя у меня и мысли об этом не возникало. Но то

было до Голодных игр. До того как Пит Мелларк, земляк-трибут,

во всеуслышание заявил, что безумно влюблен в меня. Наш

роман стал ключом к выживанию на арене. Только вдруг

оказалось: для Пита все было гораздо серьезнее. А для меня?

Не знаю. Зато представляю, как мучился Гейл. Стоит подумать о

туре победителей, когда нам с Питом вновь придется

разыгрывать из себя влюбленных, и сердце сжимается.

Я допиваю чай, хотя он обжигает губы, и отодвигаюсь от стола.

— Пора идти. Надо еще навести красоту для камер.

- 7 -

Хейзел обнимает меня.

— Приятного ужина.

— Спасибо, — отзываюсь я.

Следующая цель — Котел, где обычно мне удавалось сбыть с

рук трофеи. Много лет назад он был угольным складом, потом

оказался заброшен, стал точкой подпольной торговли и наконец

превратился в настоящий черный рынок, Раз уж Котел

притягивает к себе людей с подпорченной репутацией, стало

быть, мне тут самое место. Лесная охота в окрестностях

Дистрикта номер двенадцать нарушает, по меньшей мере,

дюжину постановлений и по закону карается смертью. Никто об

этом не заговаривает, однако я — должница многих завсегдатаев

Котла. Гейл рассказал, как Сальная Сэй устроила сбор

пожертвований для меня и Пита во время Голодных игр.

Поначалу деньги давали только в Котле, но многие люди,

прослышав об этом, тоже внесли свой вклад. Не знаю точной

суммы; знаю только, что эти деньги качнули чашу весов от

смерти к жизни: на арене цена любого подарка достигает

заоблачных высот.

До сих пор непривычно входить в Котел не с полной добычи

охотничьей сумкой, а с увесистым кошельком на боку. Я

стараюсь зайти почти в каждую лавку и что-нибудь приобрести:

кофе, булочки, яйца, пряжу, масло… В последний момент

покупаю три бутылки самогона у однорукой Риппер, жертвы

несчастного случая в шахтах, у которой хватило ума прокормить

себя.

Алкоголь — не для нас, а для Хеймитча. Во время Голодных игр

он был нашим с Питом ментором. Угрюмый, жестокий, почти

всегда пьяный, он все-таки сделал свою работу — и даже

больше, поскольку впервые в истории было позволено победить

двоим, а не одному оставшемуся в живых трибуту. Так что будь

Хеймитч хоть кем угодно — перед ним я тоже в долгу. Пару

тройку недель назад, когда у него иссякли запасы, а в продаже

не было ни бутылки, у Хеймитча началась ломка. Он трясся,

орал на каких-то чудовищ, которых никто вокруг не видел, и до

смерти перепугал мою Прим. Честно сказать, не очень

понравилось наблюдать его в таком состоянии.

С тех пор я обзавелась привычкой пополнять запасы спиртного

— просто так, на случай очередной недостачи.

- 8 -

Увидев меня с бутылками, глава миротворцев Крей хмурит

брови. Он уже в летах, лицо у него багровое, несколько

серебристых прядей волос зачесаны набок.

— Девочка, для тебя это слишком крепкое пойло.

Ему ли не знать!

— Маме потребовалось для каких-то лекарств, — пожимаю

плечами я.

— Ага, этой штукой убьешь любую заразу, — бросает он и

покупает бутылку за новенькую монету.

Вот и заведение Сальной Сэй. Я заставляю себя подсесть к

столу и заказать миску супа, судя по виду — смеси из тыквы с

бобами, и принимаюсь хлебать. Тут появляется миротворец по

имени Дарий и тоже берет себе миску. Он хоть и страж порядка,

но мне по душе: не тычет в нос своей властью, может при случае

и пошутить. Должно быть, ему за двадцать, однако выглядит он

ненамного старше меня. Даже чем-то похож на мальчишку —

наверное, из-за улыбки и рыжих волос, торчащих во все

стороны.

— Тебе не пора на поезд? — интересуется Дарий.

— В обед заберут, — отвечаю я.

Тогда он громко шепчет:

— Тогда, может, наведешь красоту? — и я не могу сдержать

улыбки, несмотря на мрачное настроение. — Ленточку

заплетешь или что-нибудь в этом роде?

Он хочет погладить мою косу, но я отстраняюсь.

— Не беспокойся. Стилисты свое дело знают.

— И хорошо, — кивает Дарий. — Покажем немного

патриотической гордости за дистрикт, хотя бы для разнообразия,

а, мисс Эвердин?

А потом, с насмешливым порицанием покачав головой в сторону

Сальной Сэй, выходит на улицу, чтобы присоединиться к своим

товарищам.

— Суп оставь! — кричит ему вслед хозяйка, однако сквозь смех

ее досада звучит не очень-то убедительно.

— Гейл придет на проводы? — спрашивает она у меня.

— Нет, его не было в списке. Мы уже виделись в воскресенье.

— Думаю, он что-нибудь придумает. Как-никак твой кузен, и все

такое… — с хитрецой прибавляет Сальная Сэй.

Еще одна ложь, сочиненная капитолийцами. Когда во время

- 9 -

Голодных игр мы с Питом пробились в последнюю восьмерку,

журналисты явились разнюхивать наши личные тайны; в ответ

на вопрос, кто мой близкий друг, местные жители сразу назвали

Гейла. Репортерам он, разумеется, пришелся не ко двору.

Учитывая мой якобы страстный роман на арене, парень со столь

яркой мужественной внешностью никак не вписывался в понятие

«близкий друг». К тому же он вовсе не собирался улыбаться и

мило вести себя перед камерами. И вот его превратили в кузена.

Вообще-то между нами и вправду есть определенное сходство.

Прямые темные волосы, смуглая кожа, серые глаза… Я ни о чем

не догадывалась до тех самых пор, когда уже на вокзале мама

не заявила: «Если б ты только знала, как тебя ждут твои

кузены!» Повернувшись, я с изумлением увидела Гейла, Хейзел

и других ее деток. Что оставалось делать? Только подыгрывать.

Сальной Сэй известно, что мы не родственники; а ведь кое-кто

из наших давних знакомых предпочел об этом забыть.

— Жду не дождусь, когда все будет позади, — шепчу я.

— Понимаю, — кивает Сальная Сэй. — Но чтобы дождаться

конца, нужно пройти начало и середину. Лучше уж не опаздывай.

По дороге я замечаю, как с неба сыплются первые редкие

снежинки. Между площадью в центре города и Деревней

победителей — каких-то полмили, а кажется, будто перенеслась

куда-то далеко-далеко.

Здесь находится отделенная от внешнего мира община:

двенадцать домов вокруг прелестной зеленой лужайки с

цветущими кустиками, каждый дом — в десять раз больше того,

где прошло мое детство. Девять из них пустуют. В занятых живут

Хеймитч, Пит и я.

Наши с Питом дома хотя бы излучают тепло настоящей жизни.

Освещенные окна, дым из трубы, букеты ярко раскрашенных

колосьев, прикрепленные прямо над входом в честь

приближающегося праздника урожая. А вот от логова Хеймитча,

вопреки стараниям садовников, так и разит запустением и

одиночеством. Я собираюсь с духом, толкаю дверь и вхожу.

Нос тут же морщится от отвращения. Хеймитч не допускает к

себе уборщиц, а сам он — хозяин неважный. С годами запахи

горячительных напитков и рвоты, вареной капусты и

пережаренного мяса, несвежей одежды и мышиных фекалий

смешались в один стойкий дух, вышибающий слезы. Шагая

- 10 -

через залежи рваных пакетов, осколков и обглоданных костей, я

направляюсь прямо на кухню — где же еще искать Хеймитча?

Он за столом: руки разбросаны по столешнице, лицо тонет в

луже спиртного, от яростного храпа чуть голова не отваливается.

Я толкаю его в плечо и громко приказываю:

— Вставай! — Церемониться бесполезно, это мы уже проходили.

Храп на мгновение вопросительно умолкает и тут же

возобновляется с новой силой. Я толкаю сильнее.

— Хеймитч, вставай! Сегодня тур победителей.

С усилием открываю окно и несколько раз глубоко вдыхаю

чистый воздух. Разворошив ногами слой мусора, обнаруживаю

оловянный кофейник. Набираю в него воды из-под крана. В

запасе осталась горстка углей — хватит, чтобы разжечь

конфорку. Насыпав молотых зерен, так чтобы получился

довольно крепкий напиток, ставлю кофейник на огонь.

Хеймитч по-прежнему напоминает труп. Раз уж не вышло по

хорошему, я наполняю таз ледяной водой, опрокидываю ему на

голову и отпрыгиваю подальше. Из глотки хозяина доносится

гортанное рычание дикого зверя. Вскочив, он отбрасывает от

себя стул футов на десять и грозно размахивает ножом. Совсем

забыла: он всегда засыпает с оружием в руке. Нужно было

сначала забрать у него нож, но у меня хватало других забот.

Хеймитч сыплет ругательствами, делает еще несколько взмахов

и наконец приходит в себя. Утерев лицо рукавом,

поворачивается ко мне. Я застыла на корточках на подоконнике,

собираясь, если что, задать стрекача.

— Ты что здесь делаешь?

— Сам велел прийти, разбудить за час до приезда

телевизионщиков, — отвечаю я.

— Чего?

— Правда, сам, — не сдаюсь я.

Кажется, он вспоминает.

— Почему я весь мокрый?

— Никак не могла растолкать. Знаешь, если тебе так нужна

мамочка, в следующий раз проси Пита…

— О чем меня надо просить?

От одного только звука знакомого голоса у меня в животе

сжимается неприятный комок из печали, стыда и страха. И

желания. Да, я почти готова признаться, хотя бы перед собой,

- 11 -

вот только другие чувства все же сильнее.

Пит подходит к столу. Под солнечным светом, пролившимся из

окна, на его белокурых волосах искрятся снежинки. Этот

сильный, полный здоровья человек совсем не похож на

голодного и больного юношу, которого я видела на арене. Он

даже почти не прихрамывает. Опустив на стол буханку свежего

теплого хлеба, Пит протягивает Хеймитчу руку.

— Разбудить меня без радикальных мер, грозящих воспалением

легких, — ворчит тот, передавая нож. Потом избавляется от

грязной рубашки, продемонстрировав нам засаленную майку.

Пит улыбается, ополаскивает нож самогоном из бутылки,

которую нашел на полу, и режет хлеб. Все это время он

аккуратно снабжал нас горячей выпечкой. Я охочусь. Он возится

с тестом. Хеймитч пьянствует. Каждый нашел чем заняться,

только бы не вспоминать о Голодных играх. Уже протянув

хозяину горбушку, Пит наконец обращает внимание на меня.

— Угощайся.

— Нет, я поела в Котле. Но все равно спасибо.

Голос будто бы и не мой, обезличенный. И так всякий раз, когда

я пытаюсь заговорить с ним — с тех самых пор, как от нас

отвернулись камеры, снимавшие благополучное возвращение

победителей.

— Пожалуйста, — натянуто отвечает он.

Хеймитч наугад бросает рубашку в кучу хлама.

— Бррр. Придется здорово над вами поработать перед

выступлением.

И он, разумеется, прав. Публика ожидает увидеть двух голубков,

победивших в Голодных играх, а не людей, которые без усилия

не могут посмотреть в глаза друг другу. Но я отвечаю только:

— Помойся, Хеймитч.

И, спрыгнув с окна, отправляюсь через лужайку к дому.

Снег уже начинает укрывать землю, и за моей спиной остается

цепочка следов. У парадного входа я задерживаюсь, отряхиваю

дорогие туфли, а потом вхожу. Мама целые сутки готовилась,

чтобы все безупречно выглядело перед камерами. Пожалуй,

лучше не следить на сияющем чистотой полу. Стоит мне

появиться, как откуда-то выныривает мама и жестом просит

замереть.

— Не волнуйся, уже разуваюсь, — говорю я, оставляя туфли на

- 12 -

коврике.

Она издает непонятный хриплый смешок и снимает с моего

плеча охотничью сумку с покупками.

— Подумаешь, просто снег. Хорошо погуляла?

— Погуляла? — Ей известно, что я всю ночь провела в лесу. Тут

мне в глаза бросается фигура в дверном проеме. За маминой

спиной стоит мужчина в идеально сшитом костюме, с

подправленными ножом хирурга чертами лица. С первой

секунды ясно: он из Капитолия. Что-то не так. — Правильнее

сказать, покаталась. Там ужасно скользко.

— К тебе пришли, — говорит мама.

Лицо у нее совершенно бледное, в голосе слышится плохо

скрываемая тревога.

— Я думала, все начнется не раньше полудня, — бросаю я,

притворяясь, будто не замечаю, в каком она состоянии. — Что,

Цинна пришел пораньше?

— Нет, Китнисс, это…

— Сюда, пожалуйста, мисс Эвердин, — прерывает маму

капитолиец, махнув рукой в сторону коридора.

Неприятно, когда тебе начинают указывать в собственном доме,

однако мне хватает ума промолчать. Перед уходом

оборачиваюсь, чтобы подбодрить маму улыбкой:

— Наверное, наставления перед туром…

В последнее время меня завалили сведениями о маршруте и

расписаниями запланированных в каждом дистрикте

мероприятий. Но пока я шагаю к закрытым дверям кабинета,

которые никогда еще не запирались, в мыслях поднимается

настоящая буря: «Кто там? И что ему нужно? Чего мама так

испугалась?»

— Входите, — произносит мой провожатый.

Поворот полированной медной ручки — и я внутри. В ноздри

бьют два плохо совместимых запаха — роз и крови.

Низкорослый мужчина с белесыми волосами, неуловимо кого-то

напоминающий, молча читает книгу. Он поднимает палец, словно

хочет сказать: «Подождите минутку». Затем поворачивается — и

в моей груди на миг замирает сердце.

Прямо на меня змеиным взглядом уставился президент Сноу.

- 13 -

2

 

По моим представлениям, на президента нужно смотреть на

фоне колонн из мрамора, увешанных гигантскими флагами.

Жутковато видеть его в обрамлении привычных вещей, у себя в

кабинете. Это как если бы вдруг вы открыли кастрюлю — а

вместо тушеного мяса нашли ядовитую змею.

Что ему здесь могло понадобиться? Перед глазами

стремительно проносятся кадры из прошлых церемоний

открытия тура победителей. Лица выигравших трибутов, их

менторов и стилистов. От случая к случаю мелькали

высокопоставленные члены правительства. Но президент — ни

разу. Он посещает празднества разве что в Капитолии. Да и то

не всегда.

Если проделал такой долгий путь — вывод может быть только

один. У меня серьезные неприятности. А значит, и у моих

родных. По спине пробегают мурашки, стоит представить, как

близко мама и Прим оказались от этого человека, который меня

ненавидит. И всегда будет ненавидеть. Я ведь перехитрила

изуверские Игры, выставила Капитолий на посмешище, а стало

быть, в чем-то подорвала его власть.

Мне всего лишь хотелось выжить и сохранить жизнь Пита.

Любой знак неповиновения — просто случайность. Но если

Капитолий решил оставлять в конце Голодных игр одного

трибута, то, видимо, высказать свое мнение — уже дерзость и

бунт. Единственное спасение заключалось в том, чтобы

притвориться безумно влюбленной в Пита. И тогда нам обоим

позволили жить. Короновали как победителей. Вернули домой,

устроили и нашу честь торжество, дали прощально помахать в

объективы и наконец оставили в покое. До нынешнего дня.

Возможно, сказывается непривычка к новому дому или

внезапный страх при виде человека, который в любую минуту

способен меня убить, только вдруг в голове все путается. Такое

впечатление, что президент — у себя, а я — незваная гостья. Я

даже не предлагаю ему присесть. И вообще молчу. На самом

деле, я обращаюсь с ним, точно с ядовитой гадиной, — не

двигаюсь, не отрываю от него глаз и обдумываю план бегства.

— Полагаю, нам обоим будет гораздо проще, если мы сразу

договоримся не лгать друг другу, — говорит президент. — Что

скажете?

- 14 -

«Ничего не скажу: у меня язык примерз к небу», — думаю я, но, к

собственному изумлению, произношу твердым голосом:

— Да, пожалуй, это сбережет кучу времени. Президент Сноу

отвечает улыбкой, и я в первый раз обращаю внимание на его

рот. Какие губы могут быть у змеи? Никаких. А у него —

полноватые, и кожа натянута, словно на барабане. Вряд ли тут

обошлось без операции. Похоже, Сноу нарочно переделывал

рот, чтобы выглядеть привлекательнее. Если так, значит, он

выбросил время и деньги на ветер.

— Мои советники опасались, что вы создадите массу проблем…

Вы ведь не собираетесь создавать проблемы, верно?

— Верно, — киваю я.

— Я им так и сказал. Сказал, что любая девушка, сохранившая

свою жизнь столь высокой ценой, не станет обеими руками

отталкивать этот дар. Тем более если у нее есть семья. Мама,

сестра и… кузены.

По тому, как он протянул последнее слово, я понимаю:

президенту отлично известно о том, что мы с Гейлом — вовсе не

веточки одного родословного древа.

Стало быть, карты брошены. Может, оно и к лучшему. Не люблю

непонятных угроз. Всегда легче, если знаешь расклад.

— Давайте присядем. — Сноу занимает место за столом из

полированного дерева, за которым Прим делает уроки, а мама

подсчитывает семейный бюджет.

Он не имеет на это никакого права, равно как и вообще

находиться здесь. Впрочем, у кого же тогда все права? Я

опускаюсь напротив, на стул с резной прямой спинкой. Его явно

делали для человека повыше: ноги едва достают до пола.

— У меня неприятности, мисс Эвердин, — говорит президент. —

И начались они в ту самую минуту, когда вы воспользовались на

арене своими ядовитыми ягодами.

Я это сделала, желая проверить, что решат распорядители Игр

— остаться без победителя, если мы оба покончим

самоубийством, или позволить нам сохранить наши жизни.

— Будь у Сенеки Крейна хоть немного мозгов, он бы раздавил

вас на месте, словно букашек, К несчастью, наш главный

распорядитель оказался сентиментальным глупцом. И вот,

пожалуйста. Попробуйте догадаться, где он сейчас?

Я молча киваю: судя по тону высказывания, Сенеку казнили.

Теперь, когда нас разделяет только стол, запах крови и роз

- 15 -

обостряется. Роза — у президента на лацкане, это понятно,

причем аромат генетически был усилен, в жизни цветы так не

пахнут. А что касается крови… Даже не знаю.

— После этого мне оставалось одно: позволить вам разыграть

вашу маленькую комедию. Нет, вы были просто прелестны:

эдакая наивная влюбленная школьница. Обитателей Капитолия

ваша игра убедила. А вот в дистриктах, к сожалению, на обман

купились не все.

Видимо, на моем лице мелькает легчайшая тень удивления.

— Разумеется, вы об этом не подозревали. Где уж вам знать о

настроениях в остальных дистриктах! Между тем некоторые

восприняли ваш незатейливый фокус как знак открытого

неповиновения, а вовсе не безоглядной любви. Ну, а если

девчонке из Дистрикта номер двенадцать позволено бросить

вызов Капитолию и уйти безнаказанной, что помешает им

поступать точно так же? Что помешает, к примеру, устроить

мятеж?

Смысл последнего предложения доходит не сразу. А потом

обрушивается на меня всей своей тяжестью.

— Неужели начались мятежи?

Трудно сказать, страшит меня эта мысль или, наоборот,

воодушевляет.

— Пока нет. Но это лишь вопрос времени — разве что

радикально изменится ситуация… А мятежи, как известно, ведут

к революциям. — Президент потирает место над левой бровью,

которое (мне ли не знать) потирают, когда болит голова. — Вы

имеете хотя бы отдаленное представление, что это значит?

Сколько людей погибнет? В каких условиях окажутся

уцелевшие?

Может, Капитолий и не подарок, но стоит ему хоть на день

ослабить хватку — поверьте на слово, — вся система рухнет.

Меня поражает прямота и даже искренность его речи. Можно

подумать, Сноу на самом деле превыше всего ценит

благополучие жителей Панема, а ведь это полная чушь.

Не знаю, откуда берется смелость, но я говорю:

— Какая хрупкая система: рушится из-за горсти ягод.

Собеседник долго молчит и пристально разглядывает меня.

— Да, хрупкая, только не в том смысле, что вы подумали.

Раздается стук в дверь, и в кабинет просовывает голову

- 16 -

капитолиец.

— Ее мать спрашивает: вы чай пить будете?

— Буду. С удовольствием, — говорит Сноу.

Дверь открывается шире; на пороге стоит моя мама с подносом.

— Сюда, пожалуйста. — Положив книгу на угол, он похлопывает

ладонью посередине стола.

Мама опускает поднос. На нем фарфоровый чайник и чашки

(сервиз из ее приданого), сливки и, сахар, тарелка с печеньем.

Печенье украшено цветочками из глазури нежных оттенков —

разумеется, это работа Пита.

— Как любезно. Забавно, знаете ли: многим людям и в голову не

приходит, что президентам тоже хочется есть.

Надо же, само добродушие. По крайней мере, мама слегка

успокаивается.

— Может, еще что-нибудь? — спрашивает она. — Если вы

голодны, я бы приготовила…

— Нет, этого более чем достаточно. Благодарю.

Ясно: он ее выпроваживает. Мама бросает на меня быстрый

взгляд и уходит. Президент наливает нам чаю, кладет себе

сахар, сливки и долго-долго мешает ложечкой. Похоже, он все

сказал и теперь ожидает ответа.

— У меня и в мыслях не было подстрекать людей к мятежам, —

говорю я.

— Верю. Но это неважно. Ваш стилист оказался пророком,

выбирая наряды. Вы, «Огненная Китнисс», бросили искру,

способную (если вовремя не принять меры) разгореться в адское

пламя, которое уничтожит Панем.

— Почему бы вам не убить меня прямо сейчас? — выпаливаю я.

— Прилюдно? — осведомляется Сноу. — Это лишь подольет

масла в огонь.

— Тогда подстройте несчастный случай.

— Кто купится на такую дешевку? — возражает он. — Вы бы

сами купились?

— Тогда скажите, что нужно сделать, и я это сделаю.

— Если бы все было так просто… — Президент берет печенье и

разглядывает глазурные цветочки. — Мило. Ваша мать

приготовила?

— Пит.

Впервые не выдержав, я отвожу глаза и делаю вид, что захотела

- 17 -

чая, но тут же ставлю чашку обратно, услышав предательский

звон о блюдце. Приходится, чтобы скрыть смущение, тоже взять

выпечку.

— Пит… Ну и как он, ваша любовь до гроба?

— Хорошо, — отвечаю я.

— Скажите, когда он по-настоящему понял, насколько вам

безразличен? — Сноу окунает печенье в чай.

— Пит мне не безразличен, — говорю я.

— Но, кажется, не до такой степени, чтобы в это поверил весь

Панем.

— Кто это сказал?

— Я сказал. И если бы я один, мы бы с вами сейчас не

разговаривали. Как поживает очаровательный кузен?

— Не знаю…я не…

В горле застревает комок. Как отвратительно обсуждать с

президентом личные чувства, тем более к людям, которые мне

дороже всего.

— Продолжайте, мисс Эвердин. Уж его-то прикончить легче

всего, если мы не придем к соглашению, — произносит Сноу. —

Вы оказываете молодому человеку плохую услугу, бегая с ним по

лесу каждое воскресенье.

Если ему и это известно, то что еще? И вообще, откуда он

знает? Многие могли рассказать, кик мы с Гейлом охотимся.

Каждое воскресенье приходим обратно с тяжелыми сумками для

трофеев. И так уже много лет. Вопрос в том, что, по его

предположениям, происходит в лесах вокруг нашего дистрикта?

Не думаю, что за нами кто-то следил. Или все-таки?.. Нет,

исключено. А камеры? Эта мысль почему-то впервые приходит

мне в голову. До сих пор лес был тайным убежищем,

недоступным для капитолийцев, местом, где мы могли быть

самими собой, говорить, что хотим… Я имею в виду, до

Голодных игр. Если слежка тянется с тех самых пор, то что эти

люди успели увидеть? Двух охотников, ведущих опасные

разговоры о Капитолии — да, пожалуй. Но не любовников, как

намекает Сноу. Тут мы чисты. Разве только… разве что…

Это случилось лишь однажды. Быстро, внезапно, как гром среди

ясного неба, — и все же случилось.

Вернувшись с Голодных игр, я несколько недель не могла

увидеться с Гейлом наедине. Сначала мешали разные

- 18 -

обязательные для посещения торжества. Банкет победителей,

куда приглашали только высокопоставленных чиновников.

Праздник для целого дистрикта, с бесплатной едой и

развлечениями — все за счет Капитолия. День пакетов —

первый из двенадцати, когда обитателям дистрикта раздают

пайки. Вот это мне по душе: наблюдать, как вокруг веселятся

вечно голодные дети Шлака, прижимая к себе пакетики с

яблочным соком, мясные консервы и даже сласти. Знать, что

дома их ожидают мешки зерна и бутыли с маслом. И что теперь

целый год, раз в месяц, все будут получать угощение. В такие

минуты я даже рада быть победительницей в Голодных играх.

В общем, сплошные праздники и церемонии; репортеры следили

за каждым шагом, а я сидела на почетном месте и целовала

Пита на публике, почти не надеясь, что нас оставят в покое. Но

вот понемногу страсти утихли; телевизионщики с журналистами,

собрав чемоданы, отправились восвояси, а между мной и Питом

снова установились прохладные отношения. Наша семья

поселилась в Деревне победителей. В дистрикте возобновилась

привычная жизнь: рабочие по утрам отправлялись на рудники, а

детишки — в школы. Я дождалась, пока все окончательно не

уляжется, и как-то раз в воскресенье, никому не сказав, ушла в

лес еще до рассвета.

Холода еще не наступили, поэтому я обошлась без куртки. Взяла

с собой сумку с припасами: холодная курица, сыр, апельсины,

хлеб из пекарни. Как обычно, ограждение было не под током, и

мне удалось проскользнуть в дыру. Отыскав свой лук и стрелы, я

зашагала прямиком на то место, где мы с Гейлом делили завтрак

в то утро, когда меня поглотила Жатва.

Ждать пришлось два часа. Я уже начала волноваться: вдруг он

потерял надежду за недели, миновавшие после Голодных игр.

Или забыл обо мне. А то и возненавидел. Утратить лучшего

друга, единственного на свете человека, с которым можно

делиться секретами… Нет, это слишком ужасно. Вмиг набежали

слезы, а горло мучительно стало сжиматься — так бывает, когда

очень плохо.

Поднимаю глаза — и вот он, стоит поодаль, внимательно

смотрит. Я, не раздумывая, вскочила и обняла его, то ли громко

смеясь, то ли всхлипывая. Гейл очень долго не отпускал меня,

целую вечность, и не отпустил бы, если бы не внезапный

- 19 -

приступ отчаянной и оглушительной икоты, от которого мне

пришлось «лечиться» холодной водой.

В тот день мы вели себя как обычно. Позавтракали.

Поохотились, порыбачили, насобирали ягод. Болтали о

городских событиях. Обо всем подряд. Только не о нас двоих. Не

о его новой жизни шахтера, не о моей — на арене. Уже у дыры в

ограждении, проделанной поблизости от Котла, я подумала,

даже поверила, что все еще будет по-прежнему. Что мы сможем

жить, как раньше. Добычу я, разумеется, отдала Гейлу, ведь у

нас теперь было вдоволь еды. В Котел идти отказалась, хотя

хотелось ужасно: все-таки мама и Прим до сих пор не имели

понятия, где меня носит. Потом вызвалась ежедневно проверять

ловушки.

И вдруг он взял мое лицо в ладони — и поцеловал.

Я растерялась. Казалось бы, после стольких лет вместе мне

было известно все о его губах: как они улыбаются, говорят и

грустят. Но я даже не представляла себе, какое тепло заструится

от них по моим, когда наши губы встретятся. Или как эти руки,

создавшие множество хитрых ловушек, легко могут обхватить

меня. Смутно помню: вроде бы я издала негромкий гортанный

звук и крепко сжала пальцы у него на груди. Тут Гейл отпустил

меня и сказал:

— Я не мог этого не сделать. Хотя бы раз.

И ушел.

Солнце клонилось к закату; я знала: родные волнуются, — и все

таки продолжала сидеть под деревом у ограждения. Пыталась

понять: понравился мне поцелуи или же разозлил? Но в памяти

возникало только прикосновение губ и едва уловимый

апельсиновый запах. Это было совсем не то, что множество

поцелуев, которыми обменялись мы с Питом, — трудно сказать,

чего они вообще стоили. В конце концов я пошла домой.

И всю неделю исправно ходила к ловушкам, отдавая добычу

Хейзел. С Гейлом не виделась до воскресенья. За это время я

приготовила целую речь о том, что сейчас не желаю встречаться

с парнями или выходить замуж. Однако старания оказались

напрасными: Гейл повел себя так, словно ничего не произошло.

Может быть, ожидал, что я первой заговорю. Или верну поцелуй.

Я тоже сделала вид, что ничего не случилось. Но ведь на самом

деле — случилось. Гейл сокрушил между нами невидимую

- 20 -

преграду, а заодно и надежду на возвращение к старой, ничем

не омраченной дружбе. Сколько ни притворяйся, теперь я не

могла спокойно смотреть на его губы.

Все эти мысли молниеносно проносятся у меня в голове под

немигающим взглядом президента, только что пообещавшего

расправиться с Гейлом. Наивная, с чего я решила, будто

Капитолий возьмет и просто забудет нас после Голодных игр?

Можно было не догадаться о зреющих мятежах, но мне ведь

сказали: Капитолий разгневан! И вот, вместо того чтобы

действовать с величайшей осторожностью, что я натворила? Как

это выглядит с точки зрения президента? Дерзкая

победительница тут же забыла о Пите и на глазах у всего

дистрикта отдала предпочтение обществу давнего друга. То есть

открыто высмеяла капитолийцев. Теперь из-за моего

легкомыслия под угрозой и Гейл, и его семья, и мои родные, и

Пит.

— Прошу вас, не трогайте Гейла, — шепотом умоляю я. — Он

просто мой друг. Мы дружим уже много лет. И потом, все

уверены, что мы родственники.

— Меня занимает другое: как это повлияло на наши отношения с

Питом, а значит — и на настроение дистриктов.

— Я исправлюсь во время тура. Буду любить его без ума, как и

прежде.

— Как и сейчас, — поправляет Сноу.

— Как и сейчас, — подтверждаю я.

— Увы, чтобы предотвратить восстания, потребуется куда

больше усилий.

— У меня получится. Я всем дистриктам докажу, что травилась

из-за безумной любви, а не ради желания насолить Капитолию.

Сноу встает и прикладывает салфетку к пухлым губам.

— Цельтесь выше.

— Как это? Что значит «выше»? — не понимаю я.

— Убедите меня.

Президент роняет салфетку, берет свою книгу и направляется к

двери. Я не смотрю на него и поэтому вздрагиваю, когда в ушах

раздается отчетливый шепот:

— Между прочим, я знаю о поцелуе.

Дверь захлопывается.

 

- 21 -

3

 

Кровь… Это же запах его дыхания.

«Интересно, почему? — думаю я. — Может, он ее пьет?»

Представляю себе, как он потягивает багровую жижу из чашки,

макая туда печенье.

За окном заводится машина — тихо, вкрадчиво, словно кот

промурлыкал, — и вот звук затихает вдали. Капитолийцы

скрываются незаметно, как и приехали.

Кабинет начинает плясать перед глазами, описывая кривые

круги. Не упасть бы в обморок. Я хватаюсь за край стола. Другая

рука до сих пор сжимает красивое печенье Пита. Кажется, на

нем была тигровая лилия, но теперь в кулаке одни крошки. Я и

не знала, что раздавила его в ту минуту, силясь хоть что-нибудь

удержать, когда вся жизнь полетела в тартарары.

Здесь только что был президент Сноу. Дистрикты на грани

восстания. Гейл, и не он один, в смертельной опасности. Все,

кого я любила, обречены. Неизвестно, кому еще придется

расплачиваться за мое поведение. Разве что все изменится

после тура. Разве что я усмирю недовольство и успокою

президента. Да, но как? Доказав перед всей страной, что люблю

Пита Мелларка.

«Не выйдет, — проносится у меня в голове. — Я не настолько

искусно играю». Вот Пит — он и вправду хорош, способен

убедить в чем угодно. В то время как я замыкалась и молчала,

он говорил за двоих. Но ведь не Пит должен доказать свои

чувства, а я.

В коридоре слышатся легкие торопливые шаги. «Не стоит ей

говорить. Ни единого слова» Потянувшись к подносу, я спешу

отряхнуть ладонь, и пальцы от крошек. Потом беру чашку и

делаю судорожный глоток.

— Все хорошо, Китнисс? — интересуется мама.

— Да. По телевизору этого не показывают, но президент каждый

раз встречается с победителем и желает удачного тура, —

жизнерадостно улыбаюсь я.

Ее лицо светлеет от облегчения.

— Ясно. Я-то боялась, что у нас неприятности.

— Ничего подобного. Неприятности могут начаться, когда

команда подготовки увидит, как я запустила свои брови.

- 22 -

Мама смеется. Я смотрю на нее и вспоминаю, что еще в

одиннадцать лет приняла на себя семейные заботы.

Поворачивать поздно: теперь я всю жизнь буду защищать

родных.

— Налить тебе ванну? — спрашивает она.

— Чудесная мысль, — отзываюсь я и вижу, как маму радует мой

ответ.

По возвращении с Голодных игр я только и делала, что пыталась

наладить наши отношения. Приучала себя обращаться к ней с

просьбами, а не сердито отказываться от помощи, как делала

все эти годы. Отвечать на объятия, а не терпеть их. Позволила

тратить мой выигрыш. На арене я поняла, что не могу и дальше

наказывать маму. Она не виновата в том, что впала в такое

тяжкое уныние после смерти отца. Порой с людьми происходит

такое, к чему они совершенно не готовы.

Вот, например, как со мной. Прямо сейчас.

И потом: когда мы вернулись в дистрикт, мама совершила один

очень мудрый поступок. На вокзале, после первых же объятий с

родными, репортеры начали задавать вопросы. Кто-то

поинтересовался ее мнением о моем новом парне. Мама

ответила, что считает Пита более чем достойным на эту роль, но

меня — слишком юной дли того, чтобы вообще заводить

отношения с мальчиками. И многозначительно посмотрела на

Пита. Послышался дружный хохот, выкрики вроде: «Ой, кому-то

не поздоровится». Пит выпустил мою руку и сделал шаг в

сторону. Всего на минутку, ведь обстоятельства вынуждали

действовать с точностью до наоборот, — зато у нас появился

повод держаться чуть холоднее, нежели в Капитолии. И может

быть, это сойдет за отговорку, почему меня так редко видели в

обществе Пита с тех пор, как уехали телевизионщики?

Я поднимаюсь наверх, где над готовой ванной клубится пар.

Мама бросила в воду пакетик сушеных цветов, которые

добавляют воздуху благоухания. Мы до сих пор не привыкли к

подобной роскоши, когда стоит повернуть ручку крана— и в

нашем распоряжении сколько угодно чуть ли не кипятка. Дома, в

Шлаке, вода была ледяная, ее приходилось греть на огне.

Раздевшись, я погружаюсь словно в жидкий шелк: оказывается,

мама добавила еще и немного масла, — и пытаюсь решить, как

быть дальше.

- 23 -

Первый вопрос: кому рассказать и рассказывать ли вообще?

Мама и Прим отпадают; они только зря разволнуются. Гейл тоже.

Даже если будет возможность поговорить: что он может

поделать? Пожалуй, я помогла бы ему бежать в леса. Но Гейл не

один на свете. Он ни за что не оставит родных. Да и меня,

наверное. После тура надо будет как-нибудь объяснить, что

наши общие воскресенья останутся в прошлом, но сейчас я не в

силах загадывать настолько далеко. Кроме того Гейл и так уже

зол и рассержен на Капитолий. Не хватало еще и мне

подстрекать его к личному мятежу. Нет, ни единой душе из

дистрикта рассказывать нельзя.

Впрочем, есть еще три человека, которым можно довериться, и

первый из них — мой стилист Цинна. Он и без моей помощи

навлек на себя немилость. Зачем ухудшать его шаткое

положение? Дальше — Пит. Ведь ему суждено стать моим

товарищем по обману. Да, но как начать разговор? «Эй, привет!

Помнишь, я тут заикнулась, что вроде как притворялась

влюбленной в тебя? Так вот, пожалуйста, выкинь это из головы.

И давай продолжать в том же духе, а то президент убьет Гейла».

Нет, не могу. И потом, Пит отлично сыграет по правилам, даже

не зная ставок. Кто остается? Хеймитч. Пьяница, разгильдяй и

драчун, которого я только что окатила холодной водой из таза.

Во время Голодных игр каждый ментор отвечает за выживание

своего трибута. Надеюсь, Хеймитч еще заинтересован в этом.

Я опускаюсь на дно, позволяя воде сомкнуться над головой и

отрезать все внешние звуки. Вот если бы ванна могла

раздвинуться и позволила мне поплавать — как жаркими

летними воскресеньями, в лесу, с отцом! Прекрасные были дни.

Мы покидали дом рано утром и уходили в чащу дальше

обычного, к небольшому озеру, которое папа нашел однажды во

время охоты. Даже не помню, когда он успел научить меня

плавать, — видимо, очень рано. Помню только, как я ныряла,

плескалась и кувыркалась в воде. Помню вязкий ил между

пальцами ног, ароматы цветов и зеленых листьев. Вот я лежу на

спине, как сейчас, и смотрю в голубое небо. Вода заглушает

лесные звуки. Отец набьет дичи, гнездящейся на берегу я

разыщу в траве яйца, и мы накопаем на мелководье корней

китнисса — растения, от которого и пошло мое имя. Ближе к

ночи, когда вернемся домой, мама сделает вид, будто не узнала

- 24 -

свою слишком чистую дочь, и приготовит восхитительный ужин:

жаркое из утки с печеными голубоватыми клубнями под

аппетитным соусом.

Я никогда не водила Гейла на озеро. А могла бы. Дорога

неблизкая, зато непуганой дичи там — сколько душа пожелает.

Просто мне не хотелось ни с кем делить это место, оно было

наше — мое и папы. После Голодных игр, когда стало нечем

заполнить время, я несколько раз выбиралась туда в одиночку. С

удовольствием плавала, но всегда возвращалась в печали. За

эти пять лет озеро совершенно не изменилось — а кто бы узнал

меня?

Даже под водой не укроешься от суеты. Гудят подъезжающие

машины, кто-то кого-то приветствует, хлопают двери. Выходит,

пробил час готовиться к туру. Кое-как вытираюсь насухо,

набрасываю халат — и в то же мгновение в ванной комнате

бесцеремонно появляется команда подготовки. Какая уж тут

приватность. Что касается тела, между мной и этой троицей не

осталось тайн.

— Китнисс, брови! — прямо с порога верещит Вения.

Хотя над моей головой собираются черные тучи, я все равно

давлюсь усмешкой. Лазурные волосы Вении торчат во все

стороны острыми клочьями, а прежние золотистые татуировки

над бровями заворачиваются уже и под глаза.

— Да ладно, брось, — снисходительно похлопывает ее по спине

Октавия, настоящая пышечка по сравнению с костлявой

подружкой. — Ты-то быстро управишься, а мне что прикажешь

делать с такими ногтями?

Она хватает мою ладонь своими бледно-зелеными руками — нет,

скорее уже не бледно-, а ярко-зелеными: видимо, дань

последнему писку капитолийской моды.

— Ну правда, Китнисс, с чем мне теперь работать? — почти

рыдает Октавия.

Это верно, за последние несколько месяцев я изгрызла ногти до

самых корней.

— Извини, — бормочу я под нос.

Все хотела избавиться от досадной привычки, однако приличный

повод так и не подвернулся. Меньше всего в это время я

размышляла о том, как бы угодить команде подготовки.

Флавий приподнимает несколько прядок влажных и спутавшихся

- 25 -

волос — и неодобрительно трясет головой, разбросав

оранжевые кудряшки.

— Честно скажи, к ним кто-нибудь прикасался? — говорит он

сурово. — Помнишь, тебя просили не трогать волосы.

— Да! — Хорошо, что хоть в этом не подвела. — Вернее, нет, их

никто не стриг. Конечно, я учла твое пожелание.

Ничего-то я не учитывала. Просто руки не доходили. Заплетала

привычную косу — и все.

Кажется, это смягчает их праведный гнев. Меня осыпают дождем

поцелуев, усаживают на кресло в спальне и, по заведенному

обычаю, принимаются разом без остановки трещать, даже не

дожидаясь ответа. Пока Вения колдует над моими бровями,

Октавия клеит фальшивые ногти, а Флавий втирает в голову что

то клейкое, я успеваю чего только не наслушаться о Капитолии.

И что последние Игры «были просто блеск», и что потом в

Капитолии некуда было деваться от скуки, и что все ждут не

дождутся нашего с Питом возвращения в последний день тура. А

там уже не за горами Квартальная бойня.

— Ой, ты, наверное, волнуешься?

— Ты такая везучая!

— В первый же год — и сделаться ментором Квартальной бойни!

— взахлеб восторгаются эти трое.

— Ну да, — говорю я бесстрастно.

А что остается? Даже в обычное время быть ментором — не

пожелаешь и злейшему врагу. Я и так не могу проходить мимо

школы без содрогания, все думаю: кто из детей станет моим

трибутом? Да к тому же еще грядут семьдесят пятые Игры,

Квартальная бойня. Их проводят каждые двадцать пять лет,

отмечая порабощение дистриктов особенно пышными

торжествами, а для пущей потехи — каким-нибудь новым

издевательством над трибутами. В школе однажды

рассказывали, что на второй юбилей Капитолий затребовал для

арены вдвое больше трибутов. Учителя не вдавались в

подробности, а странно, ведь именно тогда житель Дистрикта

номер двенадцать завоевал корону.

— Теперь Хеймитч снова будет у всех на слуху! — пищит

Октавия.

Он никогда не делился с нами собственным опытом на арене. А

сама бы я ни за что не спросила. Если Голодные игры с его

- 26 -

участием и повторяли по телевизору, я была слишком юной и

ничего не запомнила. Зато Хеймитчу Капитолий не даст забыть.

Может, в каком-то смысле оно и к лучшему, что во время

следующей Жатвы менторские места займем уже мы с Питом.

Похоже, Хеймитч свое отработал.

Вдоволь нащебетавшись о страшной Квартальной бойне,

участники подготовительной команды принимаются самым

подробным образом обсуждать свою бестолковую жизнь:

сплетничают о людях, имен которых я даже не слышала,

хвалятся новыми туфлями, а Октавия угощает нас длинным

рассказом о том, какую промашку она дала, пригласив на день

рождения гостей в нарядах из перьев.

Но вот мои брови выщипаны, волосы стали гладкими и

шелковистыми, а ногти готовы принять слой лака. Очевидно,

троице было приказано заняться только лицом и руками — все

остальное скроет зимняя одежда. В ход идут самые разные

краски. Флавий, которому страсть как хочется испробовать на

мне фирменную пурпурную помаду, скрепя сердце

ограничивается розовым оттенком. Судя по выбранной

стилистом палитре, на этот раз я должна выглядеть невинной

девочкой, а не соблазнительницей.

Это хорошо. Вызывающая внешность и поведение не

способствуют доверию. Хеймитч предельно ясно дал мне это

понять, когда готовил для первых интервью.

Входит мама и застенчиво говорит, что Цинна велел показать

команде, как она заплела мои волосы в день Жатвы. Троица

чуть ли не прыгает от восторга и, затаив дыхание, наблюдает за

маминой замысловатой работой. Я вижу в зеркале абсолютно

серьезные взгляды; взгляды, в которых горит желание сделать

собственную попытку. Эти люди так почтительно и любезно

ведут себя с мамой, что мне становится стыдно за прежнее к

ним презрение. Кто знает, какой бы я стала или о чем говорила,

если бы выросла в Капитолии? Вполне возможно, меня бы

ничуть не меньше мучили сожаления о том, что все гости

явились на праздник в перьях.

Прическа готова, и я спускаюсь в гостиную, к Цинне. Один его

вид уже внушает некоторую надежду. Стилист не переменился:

простая одежда, стриженые каштановые волосы, легкая золотая

подводка у глаз Мы обнимаемся, и я с трудом сдерживаюсь,

- 27 -

чтобы не выложить ему историю с президентом Сноу. Нет,

решено: сначала Хеймитч. Он лучше знает, кого еще можно

огорошить подобным рассказом. И все-таки с Цинной очень

легко говорить. Совсем недавно мы долго болтали по телефону,

появившемуся у нашей семьи вместе с новым домом, словно в

насмешку: ведь ни у кого из наших знакомых подобной роскоши

нет. Питу я не звоню, а Хеймитч вообще много лет назад вырвал

провод из стенки. Правда, можно связаться с Мадж, дочкой

мэра, мы с ней подруги, но лучше встретиться лично. Поначалу

эта штуковина подолгу стояла без пользы. Потом стал

названивать Цинна и развивать мой талант.

Считается, что талант есть у каждого победителя. Имеется в

виду некое дело, которым вы занимаетесь, когда отпадает

необходимость ежедневно ходить в школу или на фабрику. Это

может быть все — нет, правда, все что угодно, была бы тема для

интервью. Как выяснилось, у Пита талант к рисованию. Он с

детства расписывал глазурью печенья и торты в семейной

пекарне, теперь разбогател и может позволить себе мазать

красками холст. А у меня никакого таланта нет. Разве что к

нелегальной охоте, но это не для экрана. Или к пению — чего я

не стала бы делать для Капитолия ни за какие коврижки. Мама

честно пыталась заинтересовать меня множеством разных

увлечений из длинного списка, который прислала ей Эффи Бряк.

Кулинария, составление букетов, игра на флейте. Ничто меня не

зацепило, хотя у Прим обнаружилась склонность ко всем трем

занятиям. Наконец за дело взялся стилист.

Он предложил развить мою страсть к моделированию одежды.

Очень трудно развить в человеке то, чего в нем нет и в помине,

однако я согласилась — ради возможности время от времени

пообщаться с Цинной.

В гостиной его руками разложены ткани, предметы одежды,

альбомы с набросками. Я беру один из альбомов и

всматриваюсь в платье, эскиз которого якобы создала.

— Знаешь, Цинна, по-моему, я подаю большие надежды.

— Одевайся, никчемное ты существо, — отвечает он и бросает

мне кучу тряпок.

Может, я не питаю склонности к созданию ручных нарядов, зато

обожаю произведения Цинны, Например, вот эти. Черные

струящиеся брюки из плотной теплой материи. Уютная белая

- 28 -

рубашка. Вязаный свитер из пушистой, словно котенок, синей,

зеленой и серой шерсти. Кожаные ботинки на шнуровке,

нисколько не жмущие в носках.

— Я сама это создала? — осведомляюсь я.

— Нет, но мечтаешь придумывать собственные наряды, чтобы

когда-нибудь превзойти меня, своего кумира. — Цинна вручает

мне кучу маленьких карточек. — Прочтешь на съемке, пока они

будут давать наплыв на шмотки. И постарайся вложить хоть

немного души.

Внезапно врывается Эффи Бряк в парике — оранжевом, словно

спелая тыква, — и громко напоминает:

— Работаем по графику!

Она целует меня в обе щеки, одновременно подзывая жестами

остальных, и указывает, где мне нужно стоять. Не будь Эффи,

мы бы, наверное, никуда не успели в столице, поэтому я

ублажаю ее как могу. Дергаюсь, точно кукла на нитках, трясу

одеждой и произношу бессмысленные фразочки вроде:

— Ну как, вам нравится?

Звукооператоры записывают на пленку мой бодрый голос,

читающий карточки, чтобы позже наложить его на изображение,

а потом выпроваживают меня из комнаты, чтоб не мешала

снимать мои/Цинны шедевры.

Сегодня Прим отпросилась из школы пораньше. У нее тоже

берут интервью, на кухне. Небесно-лазурный фартучек так

подходит к ее глазам. Белокурые волосы перевязаны

подходящей по цвету ленточкой. Сестра привстает на цыпочки в

своих белоснежных туфлях так, словно собралась улететь,

словно…

Бам! Кажется, меня только что с размаху ударили в грудь. Нет,

разумеется, не ударили. Но боль такая, что я отступаю на шаг. И,

крепко зажмурившись, вижу перед собой не Прим, а Руту.

Двенадцатилетнюю Руту, соперницу по арене. Эта девочка из

Одиннадцатого дистрикта и впрямь летала между деревьями,

точно птица, цепляясь за самые тонкие веточки… Я ее не

спасла. Позволила ей умереть. Перед глазами встает образ

Руты, лежащей поддеревом, с копьем в животе.

Кого еще мне в будущем не удастся спасти от ярости Капитолия?

Кто еще погибнет, если я не смогу задобрить президента Сноу?

Оказывается, Цинна пытается нарядить меня в шубу.

- 29 -

Опомнившись, я поднимаю руки. Мех и изнутри, и снаружи, он

обволакивает меня. В жизни не встречала подобных животных.

— Горностай, — поясняет стилист, заметив, как я поглаживаю

белоснежный рукав.

Наряд дополняют кожаные перчатки, ярко-красный шарф и…

Головы касается что-то мягкое.

— Ты возрождаешь моду на меховые наушники.

«Терпеть не могу меховые наушники», — думаю я. В них трудно

слышать. После того, как во время Голодных игр меня

наполовину оглушило и взрывом, я возненавидела этот головной

убор еще сильнее. Врачи Капитолия восстановили больное ухо,

но неприятный осадок остался.

Тут появляется мама, зажав что-то в руке.

— На счастье, — произносит она.

Круглая золотая брошь с изображением летящей сойки

пересмешницы. Я пыталась отдать ее Руте, однако та не взяла.

Сказала, что и доверилась мне исключительно из-за этой броши.

Цинна прикалывает украшение к узлу шарфа.

Поблизости возникает Эффи Бряк и хлопает в ладоши.

— Всем-всем, внимание! Снимаем первые кадры на улице.

Победители приветствуют друг друга перед началом чудесного

путешествия. Давай, Китнисс, улыбайся шире, ты же

взволнована, правда?

И она буквально выталкивает меня за дверь.

Сначала я ничего не вижу за пеленой уже всерьез повалившего

снега. Потом различаю Пита, выходящего из парадной двери. В

голове раздается голос президента: «Убедите меня». Придется.

Расплывшись в улыбке, я делаю несколько шагов, затем, словно

не сдержавшись, бросаюсь бегом. Пит подхватывает меня на

руки, кружит, поскальзывается на искусственной ноге, мы оба

летим в сугроб — я сверху, он снизу — и целуемся, впервые за

несколько месяцев. К поцелую примешиваются мех, снежинки,

помада, но даже сквозь них ощущается спокойствие и

уверенность, которые Пит излучает везде и всегда. И я понимаю,

что не останусь одна. Пит не бросит, не подведет перед

камерами, несмотря на причиненную мною боль. Даже не

поскупится на подлинный поцелуй. Он по-прежнему заботится

обо мне — как тогда, на арене. От этой мысли почему-то хочется

плакать. Но я помогаю Питу подняться, просовываю руку в

- 30 -

перчатке ему подмышку и весело тащу за собой.

День пролетает мимо, точно пейзаж за окном. Добираемся до

вокзала, со всеми прощаемся, поезд трогается, и мы вместе,

старым составом: Пит и я, Эффи с Хеймитчем, Цинна и Порция

— стилист моего напарника, наслаждаемся великолепным

ужином. Наконец я, в просторном халате поверх пижамы, сижу в

шикарном купе, ожидая, пока остальные заснут. Хеймитч долго

еще будет бодрствовать: не любит спать, когда снаружи темно.

Кажется, все затихло. Сую ноги в тапочки, тихо иду к его купе.

Стучать приходится несколько раз. Дверь открывается, на пороге

— Хеймитч, сердитый и хмурый, точно уверен, что я принесла

недобрые вести.

— Что надо?

Облако винных паров окутывает меня и чуть не сбивает с ног.

— Есть разговор, — шепчу я.

— Прямо сейчас?

Киваю.

— Нашла время.

Он выжидает, но я уверена, что в капитолийском поезде каждое

наше слово записывается на пленку.

— Ну? — рявкает Хеймитч.

Вагоны вдруг принимаются тормозить. Ясно: президент Сноу

следил за мной, ему не понравилось, что я собралась

довериться ментору, и сейчас от меня избавятся. Хотя нет,

машинист просто останавливается для дозаправки.

— Не продохнуть в этом поезде, — небрежно бросаю я.

Невинная фраза, и все-таки Хеймитч понимающе щурится.

— Я знаю, что тебе нужно.

Оттолкнув меня, он бредет по вагону к выходу, борется с дверью,

отпирает ее (метель ударяет и лицо) и вываливается на землю.

Проводница из Капитолия спешит помочь, но Хеймитч

добродушно отмахивается, удаляясь неверной походкой.

— Я на минутку. Воздухом подышу.

— Простите, он выпил. — В моем голосе звучат извиняющиеся

нотки. — Я за ним присмотрю.

Спрыгиваю, бреду по следам, черпая снег мягкими тапочками.

Ментор уводит меня к хвосту поезда, где никто не станет

подслушивать, и только тогда оборачивается.

— Что?

- 31 -

Я выкладываю все. Про нагрянувшего президента, про Гейла,

про то, как мы все умрем, если у меня ничего не получится.

Озаренный багровыми хвостовыми огнями, Хеймитч заметно

трезвеет и даже будто бы стареет на глазах.

— Значит, должно получиться.

— Поможешь мне продержаться до конца путеше… — начинаю

я.

— Нет, Китнисс, поездка — это еще не конец, — произносит он.

— Как это? — не понимаю я.

— Даже если сейчас выгорит, через несколько месяцев

капитолийцы вернутся и заберут нас на новые Игры. Теперь

каждый год вы с Питом будете менторами. Каждый год они

станут копаться в вашей личной жизни, разглашая на всю страну

подробности вашего любовного романа. Ничего другого тебе не

остается, как жить с этим парнем долго и счастливо, до

скончания дней.

Его слова — очень сильный удар. Выходит, мне никогда не быть

с Гейлом, даже если захочется. Значит, выход один — любовь до

гроба, ибо так решил Капитолий. Осталось от силы несколько

лет свободы, мне ведь всего шестнадцать. Пока еще можно жить

с мамой и Прим.

А потом… потом…

— Ты поняла? — не отступает Хеймитч.

Я киваю. Да, поняла: если хочу уцелеть и спасти своих близких,

мое будущее предрешено. Придется выйти замуж за Пита.

 

4

 

Мы в молчании ковыляем обратно к вагону. В вагоне, уже перед

моей дверью, Хеймитч похлопывает меня по плечу.

— Знаешь, могло быть гораздо хуже.

И бредет обратно в купе, унося с собой мощный запах перегара.

Я захожу к себе, скидываю мокрые тапочки, халат и пижаму и

забираюсь под одеяло в одном белье. Долго смотрю в темноту,

вспоминая разговор с Хеймитчем. Все, что он сказал, чистая

правда: и ожидания Капитолия, и мое будущее вместе с Питом, и

даже последнее замечание. Разумеется, могло быть гораздо

хуже. Однако не в этом дело, правда? В Двенадцатом дистрикте

жители не избалованы свободами, но хотя бы вольны выбирать,

- 32 -

с кем связать свою жизнь и связывать ли вообще. У меня отняли

даже это право. А если президенту Сноу захочется, чтобы мы

завели детей? Тогда им каждый год будет грозить Жатва.

Ребенок победителя (а тем более двух) — лакомый кусок для

телевизионщиков. Раньше такое уже случалось. И всякий раз

вызывало в стране волнения: дескать, мало шансов, чтобы

лотерея выбрала именно эту семью из множества. Однако шанс

почему-то выпадал, и довольно часто. Гейл не сомневался:

Капитолий нарочно подделывает результаты, чтобы прибавить

Голодным играм остроты. Если учесть, как много шума я

подняла вокруг своей персоны, нашему будущему ребенку

прямая дорога на арену.

В голову лезут мысли о Хеймитче. Ни жены, ни семьи, весь мир

заслонила пьяная мгла. Он мог выбрать любую женщину в

дистрикте, но предпочел жить в уединении. Нет, это слишком

уютное, спокойное слово. Он предпочел добровольное

одиночное заключение. Может, потому, что уже на арене понял:

так будет лучше? Когда имя Прим прозвучало в день Жатвы и

младшая сестра начала подниматься на сцену, навстречу

смерти, у меня хотя бы был выбор. Я заняла ее место. У мамы

такого выбора не было.

Мысли отчаянно мечутся в поисках выхода. Я не дам президенту

Сноу обречь меня на этот кошмар. Прижмут к стене — покончу с

собой. Или попытаться сбежать? Что они сделают, если я вдруг

исчезну? Бесследно растаю в лесах? Вот бы уговорить кого-то из

близких скрыться вместе и начать в чаще новую жизнь.

Маловероятно, что у меня получится, однако надежда есть.

Я трясу головой. Не время строить безумные планы. Нужно

сосредоточиться на туре победителей. Судьбы многих людей

зависят оттого, хорошо ли я справлюсь с ролью.

Рассвет наступает раньше, чем мне удается заснуть, и вот уже

Эффи колотит в дверь. Натянув на себя первое, что

подворачивается под руку, я тащусь вслед за ней в вагон

ресторан. Не понимаю, для чего в обычный день тура меня

подняли ни свет ни заря. Оказывается, накануне команда Цинны

готовила только к поездке на вокзал, а настоящая работа нам

предстоит сегодня.

— Зачем это все? — ворчу я. — На улице холодно, так что и

носа из-под шарфа не высунешь.

- 33 -

— Только не в Одиннадцатом дистрикте, — отмечает Эффи.

Дистрикт номер одиннадцать. Наша первая остановка. Родина

Руты. Честно говоря, я предпочла бы начать где угодно, лишь бы

не здесь. Но расписание тура почти всегда одинаково. Поезд

отходит от нас, из Двенадцатого, и посещает все дистрикты,

считая в обратном порядке, до Первого. Потом — Капитолий.

Дистрикт победителя пропускают, оставляют на самый конец.

Обычно в Двенадцатом праздник получается скомканным —

ужин для трибутов и победный митинг на площади, где публика

даже и не старается напустить на себя восторженный вид, —

поэтому в наших краях поезд никогда особенно не

задерживался. Но в этом году, впервые после победы Хеймитча,

тур окончится в Дистрикте номер двенадцать, и Капитолий

раскошелится на торжества.

Я пытаюсь «радоваться насущному хлебу», как выражается

Хейзел. Повара явно решили меня побаловать. Приготовили

самые любимые деликатесы, даже тушеное филе барашка с

черносливом. На столе с моей стороны стоит апельсиновый сок

и чашка дымящегося горячего шоколада. Все исполнено

безупречно, и я набиваю еду за обе щеки, однако не чувствую

вкуса. Между прочим, досадно, что к завтраку встали только мы

с Эффи.

— А где остальные? — интересуюсь я.

— Кто знает, где носит этого Хеймитча, — отвечает она. Вот уж

кого я совсем не ждала увидеть: должно быть, он только

добрался до кровати. — Цинна вчера трудился до поздней ночи,

обустраивая твой вагон-гардеробную. Там, наверное, сотня

разных нарядов. А команда Пита, по-моему, еще не вставала.

— Разве ему не нужно готовиться? — осведомляюсь я.

— Не так усиленно, как тебе.

Выходит, пока меня целое утро будут ощипывать, Пит

преспокойно выспится? Об этом я до сих пор не задумывалась,

но кое-кто из парней на арене и вправду был волосат в таких

местах, которые девушкам обривали наголо. В том числе Пит.

Помню, как я омывала его у ручья. Под солнечными лучами,

очищенная от грязи и крови, его белокурая голова засияла. А

лицо было совершенно гладким. Ни у кого из парней с арены не

росла борода, хотя многим она полагалась по возрасту.

Интересно, как этого добились?

- 34 -

Я ощущаю себя разбитой, но на подготовительную команду и

вовсе жалко смотреть. Троица глушит кофе напропалую и

обменивается яркими цветными таблеточками. Насколько я могу

судить, эти несчастные привыкли нежиться под одеялами до

полудня, а тут срочный заказ национального значения — мои

волосатые ноги…

Сегодня никто не расположен к обычным пустым беседам. В

тишине слышно, как каждый волосок выдирается из своей

фолликулы. Меня замачивают в ванне, наполненной густым

вонючим раствором. Лицо и руки мажут разными кремами. Потом

еще ванны с отварами, уже не такими противными. Тело чистят,

драят, скоблят, массируют и натирают.

Флавий берет меня за подбородок и скорбно издыхает:

— Жаль, что Цинна не разрешил ничего менять.

— Да уж, мы бы сделали из тебя конфетку, — прибавляет

Октавия.

— Вот погодите, когда она подрастет, — зловеще вставляет

Вения, — Цинна уже не отвертится.

Что он им тогда разрешит? Раздуть мои губы, как у президента

Сноу? Сделать татуировки на груди? Окрасить кожу пурпуром и

врастить в нее драгоценные камни? Покрыть лицо

художественной резьбой? Превратить руки в лапы с хищны ми

крючковатыми когтями? Пересадить на щеки кошачьи усы? В

Капитолии мне встречалось и не такое. Эти люди хоть

представляют себе, какими уродами кажутся нам, обыкновенным

смертным?

Значит, однажды я стану беспомощной жертвой капризов моды.

Мало того, что все тело болит и требует сна, — впереди маячит

навязанный брак, президент угрожает убить моих близких, если

не справлюсь, — так тут еще и это!.. В итоге к началу обеда, за

который Эффи, Цинна, Порция, Хеймитч и Пит уселись, не

дожидаясь меня, я окончательно раскисаю и не могу ни с кем

говорить. Зато остальные наперебой радуются еде и тому как

сладко можно выспаться в поезде. Все в восторге от нашего

тура. Ладно, все, кроме Хеймитча. Мучаясь похмельем, он

отщипывает от булки маленькие кусочки. Мне тоже кусок не

лезет в горло: то ли от горя, то ли переела с утра. Лениво

помешиваю бульон, отхлебываю пару ложек. На Пита, своего

будущего супруга, даже смотреть не могу, хотя он нисколько не

- 35 -

Скрыто страниц: 1

После покупки и/или взятии на чтение все страницы будут доступны для чтения

- 36 -

Скрыто страниц: 226

После покупки и/или взятии на чтение все страницы будут доступны для чтения

- 37 -

Скрыто страниц: 226

После покупки и/или взятии на чтение все страницы будут доступны для чтения

- 38 -

Скрыто страниц: 1

После покупки и/или взятии на чтение все страницы будут доступны для чтения

- 39 -

И вспыхнет пламя

Коллинз Сьюзен

126

Добавил: "Автограф"

Статистика

С помощью виджета для библиотеки, можно добавить любой объект из библиотеки на другой сайт. Для этого необходимо скопировать код и вставить на сайт, где будет отображаться виджет.

Этот код вставьте в то место, где будет отображаться сам виджет:


Настройки виджета для библиотеки:

Предварительный просмотр:


Опубликовано: 7 Dec 2016
Категория: Триллер, ужасы. мистика, Фантастика, Зарубежная литература

Продолжение романа «Голодные игры», ставшего международным бестселлером. Китнисс и Пит выжили в страшных Голодных играх, заставили признать победителями их обоих. Но многие из тех, кому не нравится победа, считают парня и девушку опасными. У этих людей хватает силы и власти, чтобы с легкостью убить и Пита, и Китнисс. Но никому не под силу их разъединить. Теперь все подстроено так, что Пит и Китнисс вынуждены вернуться на очередной тур Голодных игр. Они снова окажутся лицом к лицу со смертью — ради своей любви, своего будущего, своей надежды на счастье.

КОММЕНТАРИИ (0)

Оставить комментарий анонимно
В комментариях html тэги и ссылки не поддерживаются

Оставьте отзыв первым!