Аннотация

Первый роман Юлия Дубова «Большая пайка» неоднократно

назывался лучшей книгой о российском бизнесе. Президент

компании «ЛогоВАЗ» откровенно и увлекательно рассказывал о

том мире, в который ни журналиста, ни писателя со стороны не

пустили бы ни за что, — но который самому Юлию Дубову был

привычен и знаком в мелочах.

Теперь Платон и Ларри — главные герои «Большой пайки» и

нашумевшего фильма «Олигарх», поставленного по роману,

возвращаются. В реальной жизни такие люди стали заниматься

большой политикой. Вот и герои Дубова приступают к

реализации проекта «Преемник», цель которого — посадить на

кремлёвский трон нового президента страны.

«Меньшее зло» — роман, посвящённый «делателям королей»,

от интриганов древности до Бориса Березовского.

Увлекательный политический триллер помогает понять, из чего

сделаны короли вообще и президент Российской Федерации в

частности. А все совпадения имён, отчеств, мест терактов и

политических технологий следует признать случайными.

Совершенно случайными.

Юлий Дубов

Меньшее зло

Делателям королей, царетворцам — старым и молодым,

триумфаторам и побеждённым, живым и мёртвым, —

посвящается эта книга.

«В лагере убивает большая пайка, а не маленькая».

Варлам Шаламов

«Моральная сторона американской политики требует от нас

следовать моральному курсу такого мира, где выбирается

меньшее из зол. Это и есть реальный мир, не разделённый на

чёрное и белое. Здесь очень мало моральных абсолютов».

Джордж Буш‑старший

В роли олигарха, скажем, Олег Меньшиков, а американскую

журналистку играет Николь Кидман.

К тому времени до премьеры «Олигарха» по моему роману

«Большая пайка» оставалось совсем ничего, а о съёмочном

процессе у меня сохранились самые приятные воспоминания. А

как только Алик упомянул Николь Кидман, я сразу

заинтересовался. И даже чуточку позавидовал Олегу

Меньшикову.

— Рассказываю историю, — сказал Алик. — Есть два решения.

Оба плохие. Но одно совсем плохое, а другое тоже плохое, но не

очень. Ты что выберешь?

— Которое не очень плохое.

— Вот. Теперь слушай.

Я выслушал. Задумался. Потом сказал:

— Берусь. Николь Кидман — за тобой.

— Договорились, — согласился Алик.

И я начал писать «Меньшее зло», третий роман цикла. Первым

был «Большая пайка», вторым — «Варяги и ворюги».

P.S. Надобно заметить, что впоследствии эту беседу Алик

вспоминал с трудом, а от знакомства с Николь Кидман и вовсе

открестился. Ну что ж делать.

Предисловие

Принимая решения, люди могут вести себя рационально. То есть

осмысленно, логично и последовательно. А могут и

нерационально. На то они и живые.

Чтобы отличать рациональное поведение от нерационального,

учёные придумали теорию. В её основе — аксиоматика

рационального выбора. А краеугольный камень аксиоматики —

так называемая аксиома независимости от непричастных

альтернатив.

Грубо говоря, это вот что.

На выбор между конституцией и севрюжиной с хреном никак не

должно влиять, с кем именно — с блондинкой или брюнеткой —

вы намерены провести приближающуюся ночь.

Ныне покойный Андрей Малишевский на одном из своих

семинаров очень доходчиво объяснял, зачем нужна аксиома с

таким неуклюжим имечком и что получается, если ею

пренебречь.

словам учёных людей.

Когда я писал эту книгу, то всячески старался удалиться от

политических реалий последних лет на максимально безопасное

и беспристрастное расстояние. Даже вставил между

президентом Борисом Николаевичем и президентом Фёдором

Фёдоровичем бессмысленную промежуточную фигуру, которая

ничего не хочет, никому не нравится, всем мешает и исчезает в

тумане. Восточная Группа ни к какой из действовавших или ныне

действующих политических сил отношения не имеет, а её

рукотворная связь с кандымскими головорезами придумана

исключительно для занимательности повествования. Ну и всякие

другие придумки.

Потом я заметил, что меня занесло неизвестно куда, и, чтобы

хоть чуточку вернуться к привычным знакам и символам, вставил

в историю несколько всем известных фамилий. У их

обладателей искренне прошу прощения и понимания.

Так что — не ищите аналогий. События вымышлены, персонажи

придуманы. Да и сама интрига, как сказано, подарена умным

человеком, склонным, однако же, к интриганству и

конспирологии.

И ещё одно. В тексте присутствует некоторое количество

вставных главок, которые я назвал иностранным словом

«интерлюдия». Настоятельно не рекомендую пытаться

использовать их в качестве источника исторических познаний. На

самом деле, весьма вероятно, что все случалось вовсе не так,

как я рассказал. Но, учитывая общую приблизительность

дошедших до нас исторических фактов и их трактовки, вполне

могло происходить и таким образом.

Перехожу к словам благодарности.

Большое спасибо:

— Алику Гольдфарбу — за идею;

— Юре Фельштинскому и группе лондонских товарищей — за

помощь в сборе фактического материала;

— Наташе Геворкян — за пророческие сновидения;

— безымянным людям в погонах — за столь необходимое для

сочинительства свободное время;

— Борису Березовскому и Бадри Патаркацишвили — за очень

многое, в том числе и за то, что они, по традиции, эту книгу

читать не станут;

— моей жене Ольге — за все.

следи за шляпой, чтобы не зацепиться за что‑нибудь. Если

свалится, не знаю, что будет. Ты куда смотришь?

— Ботинки, — болезненно морщась, признался Аббас. — Очень

жмут.

— Это потому, что ты пока живой. Покойники обычно на тесную

обувь не жалуются. Теперь слушайте меня оба. Выйдете из

подъезда, ты, — это Дженни, — что‑нибудь рассказывай

погромче. Прогноз погоды, например. Дожди, что ли…

Шквалистый ветер, солнечно без осадков, область низкого

давления куда‑то передвинулась. И так далее. А ты, — это

Аббасу, — молча кивай, но аккуратно, чтобы не слетела шляпа.

Дальше. Вот вы сели в машину. Руки сложите на коленях. Ни в

коем случае ни за что не хватайтесь… Надо бы, конечно, вам

перчатки надеть, да я только по дороге сообразил. А дальше так.

Машина тронется, начинайте считать до четырёхсот, хором или

про себя, только не частите. На счёте «четыреста» можете

перевести дыхание. С этой минуты у вас проблем не будет.

— Подождите, — перебила его Дженни, быстренько разделив

четыреста на шестьдесят и сопоставив результат с полученными

два часа назад инструкциями, — почему четыреста? Туда же

целый час ехать. Даже больше.

— Потому, — вежливо объяснил визитёр и открыл входную

дверь. — Все запомнили? Марш, марш, левой!

Парочка, прочно оккупировавшая единственную лавочку во

дворе, проводила Дженни и её спутника не слишком

характерными для влюблённых внимательными взглядами.

Молодой человек встал и неторопливо направился к ещё не

захлопнутой двери, за которую только что нырнул

придерживающий шляпу Аббас. По дороге молодого человека

перехватил водитель.

— Что угодно? — вежливо осведомился он.

— Хотел вот у господина сигаретку спросить, — так же вежливо

объяснил молодой человек, продолжая стрелять глазами вглубь

автомобиля.

— А он не курит, — сказал водитель, предупредительно доставая

из кармана «Мальборо». — Вот, не желаете ли? Можете две

взять. Девушка, наверное, тоже хочет.

И захлопнул дверь, отгородив Аббаса от профессионально

любопытствующего.

приёмов «Инфокара», выходил на трамвайную линию глухим

торцом. Справа, в бетонном заборе, находилась чёрная

металлическая дверь с кнопкой звонка. Но позвонить Дженни не

успела, потому что стоило ей приблизиться, как просвиристел

зуммер, дверь сама собой приоткрылась и тут же захлопнулась

за её спиной.

Дженни оказалась во дворе с укрытыми полиэтиленовой плёнкой

клумбами и неработающим фонтаном. Слева, в центре

особняка, находилась дверь красного дерева, к которой вела

очищенная от снега ковровая дорожка. Дверь была

гостеприимно приоткрыта.

Окна в особняке наглухо зашторены, рассеянный свет сочился

из двух напольных светильников в прихожей, где журналистку

встретил мальчик в строгом костюме и белых перчатках, забрал

у неё куртку и исчез по ведущей в подвал лестнице. Вместо него

возник другой, лет сорока, в чёрной форменной одежде со

странной сине‑белой эмблемой над правым нагрудным

карманом — две дуги в квадратной рамке напоминали широко

открытый от изумления глаз.

— Вы можете оставить здесь сумку, — любезно сказал человек,

и стало понятно, что это приказ. — Пройдите, пожалуйста, в

гостиную, вас ждут.

В центре столь же скудно освещённой гостиной красовался

продолговатый розовый диван, вдоль стен разместились кушетки

и маленькие столики с пепельницами, правый угол занимал

белый рояль, рядом возвышался мраморный бюст Вольтера. За

роялем сидел мужчина и, прикрыв глаза, музицировал.

Кажется, Вивальди, сообразила Дженни. Да, Вивальди. От этого

ей, несмотря на царящую в особняке зловещую конспиративную

атмосферу и предстоящий разговор, стало легче.

— Любите музыку, — заметил человек за роялем. — Я тоже,

знаете ли. Консерваторию не кончал, но, спасибо

старикам‑родителям, кое‑что для себя сыграть могу. Впрочем,

ближе к делу.

Он вышел из‑за рояля и указал Дженни место на кушетке.

— Присаживайтесь. Начну с конца. Сейчас в Москву за вашим

подопечным уже летит самолёт. Надеюсь, вы знаете, о чём

говорите, и самолёт летит не зря. В аэропорт вас доставят

отсюда на специально оборудованной машине, из тех, которые

третье измерение. Интересно, как они вытащат из её квартиры

человека, поменявшегося с Аббасом брюками и ботинками?

Она не знала, да и не могла знать, что час назад из

телефона‑автомата на пульт «02» поступил звонок, и голос

Аббаса, записанный на диктофон в белых «Жигулях», зачитал

второе по счёту сообщение. Поскольку телефон‑автомат

находился где‑то в Кузьминках, оперативные группы, ведущие

поиск террориста, были срочно передислоцированы. Так что

дорога из подъезда оказалась свободна.

Хотя, из соображений предосторожности, не мешало бы

несколько часов погодить. Что, собственно говоря, и произошло.

Глава 2

Зиц‑олигарх

«Жил‑был дурак».

Редьярд Киплинг

В настоящую силу Аббас вошёл не сразу. И неожиданно

свалившееся на него благополучие какое‑то время воспринимал

с опаской. Хотя и понял мгновенно, что именно этого ему в

жизни не хватало. Бизнес — это ведь что? Это когда ты богатый,

и солидная машина с водителем, и девка‑секретарша с ногами

от шеи, и в любой ресторан можно зайти покушать не потому,

что голодный, а потому что просто захотелось, там встретят с

поклоном, проводят к столику, и два официанта будут крутиться

рядом, ловить каждое слово с трепетом и восторгом.

А если, как совсем недавно у него, денег еле‑еле на жизнь

хватало, за рулём рухляди производства Горьковского

автозавода приходилось сидеть самому, а из ресторанов — по

карману только заведение «Шеш‑беш», и то по большим

праздникам, — это не бизнес. Слезы это. Пусть ты и сам себе

хозяин и ставишь заковыристые подписи на накладных и

платёжках. Хотя и таким смехотворным существованием он был

обязан не своей деловой хватке, а посторонней помощи. Так что,

если по правде, не был он тогда бизнесменом, а всего лишь

работником по найму, но с правом финансовой подписи.

Дело в том, что надёжно защищённое от лихих людей место на

— А фамилия ваша как? — на всякий случай поинтересовался

Аббас, заинтригованный видом гостя.

— Фамилия? Простая у меня фамилия. На моей фамилии, если

хотите знать, вся Россия держится, — торжественно объявил

посетитель уже нормальным голосом.

— Неужели Иванов? — Аббас недоверчиво взглянул на нос

пришельца и удивился.

— Зачем Иванов? Почему Иванов? Рабинович — моя фамилия.

Могу показать паспорт, если желаете.

За какой‑нибудь час умный Рабинович, подсовывая Аббасу одну

бумажку за другой, превратил его из захудалого торговца

плиткой и краской в полновластного владельца холдинга,

ознакомил со структурой бизнеса и, вручив последний листок из

казавшегося бездонным пакета, произнёс:

— Тут крестиками помечены фамилии, а рядом написано,

сколько с них получать. Отчитываться будете передо мной. Туда,

где не помечено, не лезьте. Если сами объявятся, позвоните

мне. Вам оклад жалованья определён. Две тысячи в месяц из

того, что соберёте. И ещё десять тысяч — на булавки.

— На что?

— На представительские расходы. Будете ходить с разными

людьми в ресторан. В казино играть. Благотворительность,

то‑сё. Вы же теперь на виду — хозяин. Поняли меня? И не

вздумайте экономить. В пределах выделенных лимитов,

естественно. Ещё Мамед просил передать вам мобильный

телефон. Держите. Вам полагается автомобиль. «Мерседес»,

между прочим, «Бенц». Водитель сейчас подгонит. Поняли меня?

Два дня Аббас приходил в себя и пытался освоиться с чуждой

для него ролью магната и олигарха. Начал с того, что прикупил у

приятеля из соседнего павильона костюм от Армани,

тёмно‑синего цвета с благородной полоской, остроносые

ботинки на высоких каблуках, потрясающий галстук с

мерцающими в темноте фиолетовыми кругами и широкополую

твёрдую шляпу. Небрежно бросил на прилавок двести баксов,

гордо отмахнулся от сдачи, прошёл к выходу, уронив через

плечо: «Пусть ко мне в офис принесут».

Вечером, в новом обличье, на «Мерседесе» поехал в

«Националь». Убедившись с удовлетворением, что привлекает

уважительное внимание окружающих, сел за столик, потребовал

вышедший в эфир материал, отнюдь не прибавила Аббасу

уверенности в себе.

А неумолимый Рабинович гнал к нему одного интервьюера за

другим. И постепенно Аббас освоился. Хотя в глубине души

Аббас по‑прежнему оставался напуганным беженцем из

Нагорного Карабаха, видевшим кровь и слышавшим залпы

ракетных установок, в его лице и фигуре обозначилась

солидность, тихий голос обрёл внушительность, суждения —

весомость, незаметно пришло трудное умение не считать деньги

и был разучен набор гладких фраз — про исторические судьбы

России, преимущества рыночной экономики и социальную

ответственность бизнеса.

Хуже всего выходило про бизнес — ну не понимал Аббас в этом

ни бельмеса. А вот про всякую политику получалось просто

хорошо, потому что дурацкое дело — нехитрое. Скажешь

что‑нибудь вроде «судьба России решается на Кавказе» или

«многонациональная Россия не может быть тюрьмой народов»

— записывают, кивают и относятся с уважением. Хотя норовят и

про бизнес спросить, особенно если из «Коммерсанта» или из

противного «Московского комсомольца». Тех журналистов,

которые про бизнес, Аббас откровенно побаивался, хотя

старался виду не подавать.

Однажды подъехала американка — рыжая, худая, длинноногая и

очкастая. С блокнотом, диктофоном и визитной карточкой.

Какая‑то Джейн. Можно просто Дженни.

Аббас сразу понял — эта безобидная, про бизнес спрашивать не

будет. И действительно, бизнесом журналистка не

интересовалась. Вопросов с подковыркой не задавала. Про

благотворительность будто и не слышала. Все только про

политику да про международное положение. Тут уж он

оттянулся. Она ему вопрос в два слова, а он ей ответ минут на

десять. Вроде получилось нормально. Вместо часа отсидела

два, вильнула тощей попкой и испарилась. Только облачко духов

осталось.

Аббас был очень доволен состоявшейся беседой, поэтому

визитную карточку с приписанными от руки телефонами не

выкинул — тем более, что журналистка иностранная.

Оставил визитку на видном месте — пусть посетители знают, с

кем приходится встречаться.

косметикой и бумажными салфетками. За день успевала

встретиться и поговорить с десятком людей, побывать на

одной‑двух пресс‑конференциях, пообедать наспех и вернуться

домой к блоку вечерних новостей. Потом какое‑то время

уходило на состыковку собранного материала. За этим следовал

финальный звонок в проснувшуюся редакцию. И электрические

импульсы гнали готовый текст за океан.

Она честно отрабатывала любое видимое изменение в

расстановке политических сил, любое сколько‑нибудь заметное

событие, обкладываясь со всех сторон высказываниями

известных и не очень известных людей. Но все чаще

чувствовала, что скользит по поверхности, не проникая в суть

происходящего.

А картинка рисовалась такая.

Кажущаяся централизация власти, последовавшая за

наступившими после Ельцина переменами в Кремле,

насторожила мир и одновременно привела к серьёзному

обострению давно назревавших политических противоречий

внутри страны. Россия, постоянно раскачивающаяся между

двумя равновесными состояниями — тотальным зажимом и

тотальной же анархией, волею Ельцина задержалась где‑то

посередине и там же оставалась. Плата за остановку была

колоссальной, но альтернатива пугала больше.

С уходом Ельцина удерживать перекошенную ситуацию в

равновесии стало некому.

Развернувшаяся мобилизация дополнительных властных

ресурсов, как и следовало ожидать, привела к войне всех со

всеми.

Фактическое превращение представительных органов

государственной власти в юридическое подразделение

кремлёвской администрации, лихой кавалерийский наскок на

средства массовой информации и откровенное манипулирование

региональными выборами превратили идущую ещё с ельцинских

времён схватку под ковром в открытое противостояние.

Пробудившиеся от спячки силовики и сочувствующие с

упорством носорогов подминали под себя один ресурс за другим,

идя напролом и не боясь скандалов. Крупный капитал спешно

перегруппировывал силы, не желая сдавать позиции и бросая в

борьбу за своё кровное миллионы и миллионы долларов.

олигархический капитал, а может, нет. И идеологию никакую

обнаружить не получалось. Нельзя же, на самом деле, считать

идеологическим проявлением неожиданный выброс статей о

массовом открытии за Уралом старообрядческих храмов с

двоеперстным крещением и т.п., да вялое обострение старого

спора о третьем пути.

Но появился пугающий и понятный лишь посвящённым новый

язык, выплёскивающийся на страницы газет и телеэкраны.

— Что вы можете сказать о Восточной Группе, господин

губернатор? — допытывался дотошный журналист.

— Да ничего не могу сказать, — отвечал губернатор, хитро

поблёскивая глазками. — Придумали неизвестно чего,

подбрасываете нам тут… Полностью поддерживаем политику

нашего дорогого президента. Россия прирастать будет Сибирью.

Это ещё Пётр Первый сказал. И Михаил Ломоносов.

— А как вы относитесь к разногласиям в московской

политической элите?

— Так нету никаких разногласий… Какие могут быть

разногласия, если в стране есть крепкая власть? Никаких не

может быть разногласий. Вы там в Москве с жиру беситесь.

Нахапали денег со всей страны, теперь поделить не можете. А

нам спорить некогда. Нам о России и о народе российском надо

думать. Дух народный хранить. Традиции. Нам чужого не надо,

Россия испокон веков своим умом жила. Даст Бог, все и

наладится, если не обезьянничать и не таскать со всего света

что попало, лишь бы блестело.

— А говорят, господин губернатор, что вы у себя в

администрации устроили этническую чистку, заявили, что на

русской земле могут управлять только русские.

— Кто же вам такую ерунду сказал? Это вы нам

подбрасываете… У меня в администрации все должности

исключительно на конкурсной основе. Открыто и гласно. Чтобы

специалист был — раз, чтобы опыт — два, чтобы местные

проблемы понимал, для чего должен к моменту конкурса

прожить в губернии не менее десяти лет. Это три. А если вы

Бермана имеете в виду, то он по собственному желанию ушёл,

потому что против него уголовное дело. Не знаете, так не

спрашивайте.

— Спасибо, господин губернатор.

предпочитали не говорить, хотя всё это прекрасно понимали. А

ещё понимали, что само по себе на свете ничто не случается.

Поэтому олигархи и примкнувшие винили в появлении Восточной

Группы силовиков, в первую очередь — ФСБ. Тем более, что в

прошлом товарищи чекисты подобные штуки проделывали

виртуозно и с удовольствием.

В свою очередь, несправедливо обвиняемые силовики

подозревали олигархов. Прежде всего потому, что из всех

мыслимых гипотез эта была самой невероятной. Так или иначе,

но бороться придётся совместно, внимательно приглядывая друг

за дружкой. Уж больно от этих, с востока, попахивает махровой

пугачёвщиной да ещё растопыренным немецким пауком в

русской упаковке.

Реклама закончилась. На экране появился циферблат с бегущей

секундной стрелкой, потом взволнованное лицо диктора.

— Чрезвычайное происшествие в Москве. Час назад в Центре

международной торговли произошёл сильнейший взрыв, в

результате которого офисное здание оказалось полностью

разрушенным и ещё два соседних дома получили значительные

повреждения. С места событий наш специальный

корреспондент.

За спиной чумазого корреспондента с микрофоном — сплошная

стена пламени, на фоне которой бегали фигурки с носилками.

— Немногочисленные свидетели утверждают, — корреспондент

пытался перекричать сирены пожарных машин, — что взрыв

произошёл немедленно после того, как микроавтобус‑такси

протаранил стеклянную дверь здания…

Не сводя глаз с экрана, Джейн нащупала разрывающийся от

звонка мобильный телефон и нажала кнопку. Она не сразу

поняла, кто говорит, и только через несколько секунд с трудом

вспомнила странного бизнесмена с восточным именем, у

которого пару месяцев назад брала интервью.

Глава 4

Террорист номер один

«Есть люди, испытывающие такое удовольствие постоянно

жаловаться и хныкать, что для того, чтобы не лишиться его,

кажется, готовы искать несчастий».

Педро Кальдерон

«Жигулях». А ты говоришь — я больной…

Дженни взмахнула пультом. Первый канал передавал траурную

музыку на фоне приспущенного российского триколора. То же и

на втором. По московскому каналу шёл очередной репортаж с

Краснопресненской набережной. Офисного здания видно не

было, сквозь огромное облако пыли можно было разглядеть, как

горит стоящая рядом гостиница. На мгновение мелькнула

выдвигающаяся пожарная лестница, мимо телекамеры бегом

потащили носилки. Потом в эфир вышла студия.

— В Управлении внутренних дел по Москве, — читал текст

диктор, — сообщают, что, по имеющейся оперативной

информации, террористический акт в Центре международной

торговли совершён организованной преступной группой.

Личности преступников устанавливаются. Есть основания

полагать, что к взрыву на Краснопресненской причастен

известный московский предприниматель Аббас Гусейнов.

Приняты необходимые меры к его задержанию. В городе введён

оперативный план «Сирена‑2». Всех, кому известно настоящее

местопребывание Аббаса Гусейнова, просят позвонить по

телефонам горячей линии, которые вы сейчас видите на своих

экранах.

Дженни оторвалась от появившейся на экране фотографии

Аббаса и неверяще посмотрела на гостя. Тот сидел, закрыв лицо

руками, сквозь пальцы просачивалась солёная влага.

— Я не бандит, — пробубнил он. — Не бандит… Меня в

Нагорном Карабахе убивали, потому что азербайджанец. В

Москве били за то, что чёрный. Теперь из меня убийцу делают,

преступника. А я крови боюсь, честное слово! Что ты на меня

смотришь? Возьми телефон, позвони, скажи, что террориста

поймала! Звони! Пусть приедут! Только знай — у тебя на руках

невинная кровь будет. Они меня никуда не довезут, пристрелят

по дороге, как собаку, потом скажут — убежать хотел,

сопротивление оказал, милицию побил… Аллах! Зачем я

согласился, зачем я Мамеда послушал? Зачем?

Конечно, надо было позвонить в милицию. Но страха перед

гостем Дженни не чувствовала. Ощущение же, что к ней в руки

свалилась первосортная сенсация, становилось всё сильнее.

Кстати, почему именно к ней пришёл насмерть перепуганный

человек?

за то, что приобрели», — сказано в Коране. Машину дал,

«Мерседес», белую. Если бы я только знал, я бы в жизни не сел

в эту машину! Я бы себя зарезал, жизнью клянусь! Зачем взял

машину, зачем взял деньги?

— Скажите, — поинтересовалась Дженни, — а почему надо

было ему возить триста тысяч? Это какие‑то плохие деньги?

Наркотики? Проституция?

— Нет. Не наркотики. Магазин в аренду сдаёт, ему аренду

платят. Землю в аренду сдаёт, ему платят. Людям помогает,

вопросы решает — тоже платят. Проституция — это да,

немножко было. Ночной клуб, то‑сё… А так — совсем чистый

бизнес. Как слеза ребёнка. Как платье невесты.

— А дальше что было?

А дальше было вот что.

В один нехороший день Аббасу позвонил человек из списка,

крестиком не меченый. Не допускающим возражений голосом

назначил встречу на Сретенке.

— Первый Народный банк знаешь? — спросил. — Завтра в час

стой у входа, я к тебе подойду.

Аббас, как и было велено, отрапортовался Рабиновичу.

Рабинович подумал и велел на встречу сходить.

Я, сказал он, тебе самому не разрешал на них выходить, но если

они звонят, то это совсем другое дело. Кто такие они, зачем они,

не сказал.

— Такой человек, — рассказывал дальше Аббас, — такой

высокий, в костюме ходит, в коричневом. Я с ним несколько раз

встречался, всё время на улице. Я стою, жду, а он подходит. То

справа, то слева, то сзади. Никогда спереди не подходил. На

машине приезжал, на автобусе, пешком приходил — убей, не

знаю. Я стою, вот его нет, а вот уже раз — и есть. Глаза у него

такие… Как тебе передать? Как будто он только проснулся и

ничего не понимает, что кругом происходит. Моргает так, будто в

себя приходит.

При очередной встрече сонный человек сделал Аббасу деловое

предложение. Он хотел бы заняться перевозкой пассажиров,

свои таксомоторы завести. Дело прибыльное, и по стартовым

деньгам вопрос вполне решаемый. Одна только проблема. У его

фирмы нет лицензии. А у Аббаса есть. И ежели он Аббасу

поможет с деньгами, а Аббас возьмёт на себя эти машины, то

эту фразу — и ей придётся искать другую работу.

Предположим, что значительная часть упомянутого бизнеса

находилась под колпаком у спецслужб, которые олицетворял

загадочный человек в коричневом костюме и с сонными глазами.

Человек‑невидимка в коричневом, неизвестно откуда приходит,

неизвестно куда уходит. И вот он заставляет ничего не

подозревающего Аббаса Гусейнова купить машину и нанять

водителя. Потом эта машина неведомо зачем начиняется

тротилом, врезается в Хаммеровский центр и превращает его в

груду мусора. А Аббаса Гусейнова преследуют какие‑то белые

автомобили, которые он замечает, но его служба безопасности,

что любопытно, в упор не видит.

Логично было бы предположить, что ночной посетитель страдает

манией преследования, развившейся на почве неумеренного

употребления горячительных напитков в обществе доступных

красавиц.

Но загульные и весёлые пьяницы не взрывают зданий в центре

Москвы, их не объявляют в розыск, их фотографии не

демонстрируют по всем телеканалам.

Всё‑таки, может, ему обратиться к врачу?

Пока Дженни размышляла, Аббас что‑то бормотал, обхватив

руками голову.

«Сказано — порядочные женщины благоговейны, сохраняют

тайное», — разобрала Дженни, и ей стало неловко.

— Я придумала, — обратилась она к Аббасу. — Я отвезу вас в

одно место. Только мне надо позвонить по телефону и

договориться. Это очень хорошее место. Спокойное. Вы там

переночуете, а завтра вечером я приеду, и мы ещё поговорим.

— Какое место? — спросил Аббас, подняв налитые кровью

глаза.

— Это гольф‑клуб. Я вас туда отвезу, устрою в коттедже, а

завтра вечером приеду.

— В коттедже? В каком коттедже? Где?

— Недалеко. Красивое место… Сейчас, сейчас, — Дженни

вытряхнула на стол сумочку, схватила записную книжку и прочла.

— Это называется Нахабино.

— У тебя карта есть? Покажи.

Дженни развернула потёртую на сгибах карту. Аббас посмотрел и

злобно швырнул карту на пол.

нельзя дозвониться?

Все устроил всеведущий Карнович, к которому Дженни

бросилась за помощью. Узнав, что журналистке нужно связаться

с Платоном, он удивлённо поднял брови.

— Странные у вас какие‑то пожелания, — сказал Карнович. —

Ну, бизнес, ну, политика, это я ещё понимаю… Но зачем вам это

бандитское гнездо? Предположим, вы про них напишете. Будете

хвалить, весь мир рассмешите и свою репутацию испортите. А

если напишете правду, то проломят голову в подъезде и глазом

не моргнут. Это ещё в лучшем случае…

— Не надо сгущать краски, Карнович, — рассмеялась Дженни. —

Я ведь не вчера в Россию приехала. Он всё‑таки доктор наук,

учёный, интеллектуал.

— Печально известный профессор Мориарти, — наставительно

произнёс Карнович, — тоже был учёным и большим

интеллектуалом. Одно другому не мешает.

— Вам повезло, — сообщил он, перезвонив Дженни через сорок

минут. — Где находится ресторан «Ностальжи» — знаете? К часу

дня подъезжайте, я буду у бара.

В заведении на Чистых Прудах Дженни приходилось бывать и

раньше. По вечерам ресторан был полон, и войти мог не всякий

даже из имеющих клубную карточку.

В «Ностальжи» Дженни привлекал странный замес Европы и

азиатской России — великолепная кухня и безукоризненное

обслуживание мирно уживались с гремящим оркестром,

глушившим любые попытки поговорить, а милые антикварные

безделушки красовались на фоне тёмно‑красных стен,

вызывающих в памяти интерьеры бутлегерских притонов времён

Великой депрессии. Днём посетителей было немного, и помост

для оркестра, рядом с которым по вечерам отбивал чечётку

седой старик, одетый под французского матроса, пустовал.

Карнович, сидевший у барной стойки со стаканом виски, поманил

Дженни.

— Видите столик у окна? Там, где сидит парочка? Я вас сейчас

познакомлю и уведу мужчину минут на двадцать. Полагаю, у вас

будет время задать все вопросы. Имейте в виду — клиентка

тяжёлая.

— В каком смысле?

— В таком смысле, что она — из самых доверенных людей в

по‑русски.

Женщина рассеянно кивнула. Наступило молчание. Наконец

Дженни решилась.

— Я знаю, что вас зовут Мария. И что вы работаете в

«Инфокаре». У меня есть просьба. Мне очень нужно связаться с

Платоном Михайловичем. Это очень важно. Исключительно.

— Платона Михайловича сейчас нет в Москве, — равнодушно

ответила Мария. — Ещё некоторое время не будет, он в

длительной поездке.

— На Кавказе?

— У меня нет такой информации. Его просто нет в Москве. Вы

можете оставить свой телефон. Когда он вернётся, я ему

передам, что вы хотели бы переговорить. А какое у вас дело? Он

обязательно спросит. Интервью?

— Нет, — Дженни подбирала слова. — Понимаете, очень

срочное дело, оно не может ждать. Я могу вам рассказать, но

сначала вы мне ответьте. У вас есть надёжная связь с Платоном

Михайловичем?

— То есть?

— Вы прекрасно понимаете, о чём речь. Чтобы можно было

говорить на любую тему.

— Такой связи не существует в природе, — сообщила Мария. —

Тем более в России. Тем более сейчас, когда все ищут

террористов. Мы разговариваем по обычным телефонам. У нас

секретов нет, и скрывать нам нечего. Если вы хотите мне что‑то

сообщить, сообщайте, а то сейчас наши кавалеры вернутся.

— С Платоном Михайловичем хочет встретиться один человек.

Для него это вопрос жизни и смерти, поверьте, я не

преувеличиваю. Скажите, вам знакомо имя — Корецкий?

— Знаете, у меня вообще‑то неважная память. На имена

особенно. Интересная, кстати, особенность психики. Вот запахи

запоминаю прекрасно. У меня есть подруга. Я могу точно

воспроизвести все моменты, когда она меняла духи. У неё это

всегда почему‑то совпадало с очередной переменой в личной

жизни, так что я всех её любовников ассоциирую с

определёнными ароматами. Скажем, мужчина под кодовым

именем «Принцесса де Бурбон»… Смешно, не правда ли?…

Или…

Дженни поняла, что в этот раз будет прочитана лекция о

все выдумал.

— К фирме, — сообщила Мария, — все это никакого отношения

не имеет. Просто у меня нервная система плохая. Свои

тараканы… Вот дадут отпуск, поеду в Крым. Знаете, посидеть

вечером у моря… Помните, как у Бродского? «Я сижу в своём

саду, горит светильник…» Как там дальше?… «Вместо слабых

мира этого и сильных — лишь согласное гуденье насекомых…»

— Я могу говорить дальше?

— Как угодно.

— Корецкий. Он курировал все фирмы группы «Даймокх». Он с

вами серьёзно воевал. У вас многих убили — про это тоже

писали в газетах. Я некоторые фамилии помню. Господин

Кирсанов, господин Цейтлин…

— Не надо, прошу вас. Поверьте, это очень больная тема. Если

не хотите, чтобы я прямо сейчас разревелась, перестаньте

немедленно.

— Потом погиб Корецкий. Хозяина «Даймокх» зарезали прямо в

самолёте. Вы про это слышали?

— Нет, знаете ли. Ужасные истории какие‑то. Я этого не люблю.

— А я про это больше и не буду. Семья погибшего решила

передать свой бизнес одному человеку, на время, пока все не

уляжется. И передали. Но этот бизнес — он очень специальный.

Там часть действительно принадлежит семье, а всё остальное

только за ней числится, а на самом деле контролируется

Корецким.

— Вы сказали, что он погиб. Я что‑то совсем запуталась.

— Да, погиб. Не Корецким, конечно, а спецслужбами, как он

тогда организовал, в самом начале.

— Я всё равно ничего не понимаю, но вы говорите. Говорите…

Нарастающее раздражение боролось с невольным

восхищением. Дженни пригубила вино и продолжила.

— Фамилия человека, которому передали бизнес, — Аббас

Гусейнов. Тот самый Гусейнов, которого сейчас обвиняют во

взрывах в Москве. На самом деле он ничего не взрывал. У него

есть доказательства, что взрывы организованы людьми,

контролирующими вторую половину этого бизнеса. Он готов

передать документы тому, кто обеспечит ему защиту. Если

Платону Михайловичу интересно…

— А вот и наши кавалеры, — перебила её Мария. — Что‑то вы

им ещё одним личным наблюдением — в этой области он

чувствовал себя вполне комфортно и после выпитой бутылки

водки. Поэтому считал, что, занявшись политикой, наконец себя

нашёл. Было это на самом деле так, или окружающие его

деятели просто пили больше, не важно. Ведь факт существенно

важнее своего объяснения.

Однако если человек, выпив бутылку водки, в состоянии

генерировать и осмысленно обсуждать политические

конструкции, это ещё не означает, что после двух бутылок он

сможет функционировать хоть как‑то.

Регулярно устраиваемые Платоном губернаторские тусовки

обходились ему дороговато и в буквальном, и в переносном

смысле.

Политические проблемы губернаторы обсуждали с ленивой

неохотой, зато водку глушили с сибирским азартом, зорко следя,

чтобы гостеприимный хозяин не слишком отставал.

Ларри губернаторскими посиделками на первых порах не

интересовался. Он как‑то заехал в клуб часа в два ночи и

увидел, что Платона отпаивают водой с нашатырём. Всех

разогнал, втащил друга в спальню на второй этаж, раздел,

плюхнул в ванну с водой и сел рядом на стуле.

Сперва Платон был бледен с отдачей в синеву, потом начал

отходить, лицо порозовело.

— Иж‑жвини, — сказал он всё ещё заплетающимся языком, —

иж‑жвини… Я сегодня что‑то утомился… П‑позвони в

колокольчик, пусть к‑квас принесут, если остался. Квасу

х‑хочешь?

— Ты с кем пьёшь? — ласково спросил Ларри, не трогаясь с

места. — Они же приучены вёдрами квасить. Победителем

соцсоревнования решил стать? Вряд ли получится. Посмотри в

зеркало — на кого похож… С такой рожей только в переходе

спать. Зачем тебе понадобилась эта обкомовская шайка?

— Это не шайка, — простонал Платон, ощупывая голову. — Это,

если хочешь знать, новая политическая сила.

— Вылезай! — скомандовал Ларри. — Вылезай немедленно и

иди проспись! Завтра в Швейцарию полетишь на недельку, пусть

за тобой наш любимый банкир Штойер присмотрит, а то

засиделся он в офисе. Горный воздух, то‑сё… Тут один, тоже из

Швейцарии, власть менял, и довольно успешно. Недели хватит?

— Ты про что?

— Про бизнес.

— Нормально. Хорошо даже. А что?

— Я хочу, чтобы ты подключился. А бизнес поручи кому‑нибудь.

Два месяца. Максимум три. Ну четыре.

Ларри пожал плечами.

— Слушай, я же тебе не мешаю. Хочешь козни крутить — крути.

Хочешь с этими рожами водку пить — пей. Только ни один из них

президентом не станет. На что угодно готов спорить.

— Объясни — почему.

— Потому, что они не идиоты. Прекрасно понимают, зачем ты их

обхаживаешь. И очень внимательно следят, с кем ты лишнюю

минуту проговоришь. Как только на одного из них ставку

сделаешь, они его тут же хором топить начнут.

— Вот! — Платон рывком сел в постели. — Точно! Ларри, давай

подключайся! Ты все понимаешь. Буквально четыре месяца.

Крайний срок — пять. И всё! Объясняю суть…

— Суть потом объяснишь. Ты скажи сначала, почему к тебе

Григорий Павлович зачастил?

Именно отец‑основатель «Инфокара» и заместитель директора

Завода, которого и многочисленные заводские дилеры, и главари

кормившихся вокруг Завода бандитских группировок почтительно

и единодушно именовали Папой Гришей, отдавая заслуженную

дань стратегическому гению и масштабу личности, в своё время

организовал хорошо продуманный и беспощадный наезд на

«Инфокар», вознамерившись подобрать его под себя. Победа

была уже близка, но Ларри выкрутился и нанёс мощный

ответный удар, после чего доля Папы Гриши в «Инфокаре»

съёжилась до неприличной величины.

С тех самых пор для Папы Гриши началась чёрная полоса

невезения. Хотя формально все свои позиции на Заводе он

сохранил, но от принятия решений был отодвинут.

— Он у тебя в этой губернаторской компании? — вкрадчиво

спросил Ларри. — Да? Я что‑то не пойму, кто из вас двоих

больший дурак… Он или ты? А может — я? Что ты смеёшься?

— А я не смеюсь. Я радуюсь. Больше скажу — он в этой, как ты

говоришь, компании скоро будет за главного.

Ларри поднял глаза к потолку, пошевелил пальцами.

— Ты хочешь сказать… Они друг дружку вперёд не выпустят. А

Поскольку ни одного серьёзного человека, который мог бы

сегодня встать и сказать: «Иду в президенты», не видно, они

будут создавать такого человека. Знаешь, Ларри, мне

совершенно наплевать, как его зовут. Важна не конкретная

личность. Скорее всего, это будет просто робот. Важна

программа, которую в него заложат. Так вот. У них руки связаны

— они вынуждены учитывать интересы внутри элит и отношения

между элитами. А у меня руки совершенно свободны. В

пустышку, которая с сегодняшнего дня называется «Восточной

Группой», я могу впихивать любую страшилку, абсолютно любую.

Впихну туда «анархия — мать порядка», элита побежит в одну

сторону. Впихну «все поделить» — побежит в другую. Про то, что

у Восточной Группы нет самостоятельных политических амбиций,

знаю только я. Теперь ещё и ты. А больше никто. Ведь наши как

устроены? Им сказать — хотите, чтобы президентом был

Сидоров, так сразу взвоют — почему не Петров?! А если

сообразят, что теперь этот вопрос решают мои отмороженные

губеры, сразу окажутся договороспособными и очень

покладистыми. Им нужно такую перспективку нарисовать, чтобы

зашевелились и стали реально договариваться.

Ларри задумался.

— Не слишком ли ты мудришь? — спросил он после паузы. —

Что‑то слишком сложно. Ты же сам говорил, что если по

телевизору двадцать четыре часа в день лошадиную задницу

показывать, через месяц её президентом и выберут.

— Одно другому не противоречит, — заметил Платон.

Краткосрочный прилив энергии подходил к концу, он зевал во

весь рот и морщился. — Совершенно не противоречит. Просто

нам с тобой (Ларри зафиксировал, что местоимение «я» уже

заменено на «мы», хотя прямого согласия ещё не поступало)

этого никто не даст сделать. Понятно? Я хочу, чтобы они

показывали ту лошадиную задницу, на которой все согласятся. И

я уж точно не буду никому говорить, как эту самую задницу

должны звать по имени‑отчеству. Я хочу — одним ударом —

сделать так, чтобы они наконец сообразили, что под ними горит,

и чтобы у этой задницы были наперёд заданные характеристики.

— Чтобы выбрали меньшее зло?

— Точно. Вот именно. Чтобы выбрали меньшее зло. Другого они

всё равно ничего не умеют. Что смотришь?

Победа «Инфокара» была настолько очевидной, что её даже и

не обсуждали. Неминуемый и всеми ожидаемый крах,

блистательно трансформированный Ларри в установление

полного контроля над Заводом, спутал все карты на игорном

столе российского бизнеса. Империя уверенно заняла одно из

первых мест в рейтинговой таблице.

Первыми это почувствовали девочки из секретариата.

Разношёрстная толпа звонящих и приходящих была мгновенно и

беспощадно просеяна вновь созданной службой протокола.

Забредающим по привычке на огонёк, помнящим годы

безденежья, первых больших денег и потерь, дорога в

центральный офис и клуб была заказана раз и навсегда. В

течение суток сменились все телефоны, и лишь по одному

номеру, навечно связанному с автоответчиком, звучал

жизнерадостный женский голос:

— Вы дозвонились в центральный офис фирмы «Инфокар».

Оставьте сообщение после звукового сигнала. Спасибо.

Оставленные сообщения поступали в службу безопасности,

анализировавшую их с целью выявления возможных угроз, а

больше ими никто не интересовался.

Как и раньше, Платон львиную часть времени проводил в клубе,

но эпизодически возникал и в центральном офисе на

Метростроевской. Создавая вокруг себя искривление

пространства, влетал в кабинет, требовал чаю с мёдом и

лимоном, а ещё — соединить его немедленно с десятком

человек, всё равно в какой последовательности, что‑то кричал

по телефону за двойной дверью. Но чаще просто сидел в

кабинете, рисуя круги и загогулины, в зелёном свете настольной

лампы, под портретами Сергея Терьяна, Виктора Сысоева,

Марка Цейтлина и Мусы Тариева.

Портреты погибших друзей, по указанию Ларри, были

первоначально развешаны в старой переговорной. Когда Ларри

обнаружил их исчезновение, то никак не прореагировал, только

застыл на долю секунды, разглядывая голую стену, заглянул в

пустой кабинет Платона, кивнул и вышел, ни с кем не

попрощавшись.

Ларри и Платон никогда не обсуждали трагическую цепь

событий, логично и неизбежно приведших к потере товарищей —

одного за другим. Эта тема была — табу. Безжалостный

и даже привлекательно.

Конечно, то, что не счёл нужным предварительно переговорить,

— нехорошо.

Глава 9

Четыре — три — два — один — ноль

«Они нуждаются, обладая богатством, а это самый тяжкий вид

нищеты».

Сенека

Мало того, что опять водка на столе, так ещё и телевизор на

полную громкость транслирует яростный рёв трибун.

— Нет, ты посмотри, посмотри! Что он делает! Из такого

положения и не забить… Идиот! Они все — идиоты! Кретины!

Ещё орут, что надо футбол развивать. Ничего не надо развивать.

Бессмысленно. Этих всех надо к стенке ставить и расстреливать

мячом по очереди. Начиная с тренера. Согласен?

Ларри посмотрел на часы и зевнул. Футболом он не

интересовался.

— Ты меня вызвал, чтобы рассказать, — напомнил он. —

Оторвись от чёртова ящика, я тебя прошу… У меня самолёт

через два часа.

— А ты куда летишь? Ах да… Это важно. Слушай, а ты не

можешь на день перенести? Тут такие дела…

— Какие дела, если ты футбол смотришь? Я из‑за тебя

переговоры отменил! Будешь рассказывать? Или отложим, пока

вернусь?

— Нет, нет, погоди. Значит так. Я приехал. Представляешь? Вот

так стол стоит. По одну сторону олигархи сидят. По другую —

эти, в штатских мундирах. Я сел.

— По какую сторону?

— Да брось ты! Сначала Батя входит. Представляешь, он мне

улыбнулся. Представляешь? Вот так, — Платон злобно

нахмурился и растянул губы до ушей. — Чтоб ему девочки так

улыбались. Сел прямо напротив. Тут появляется Валентиныч.

Валентиныч был внедрён «Инфокаром» в Кремль, когда Платон

ещё вынашивал планы подобрать под себя «Газпром». Из этой

затеи ничего не получилось, но засланный казачок вцепился в

Россия состоит из семи частей. Жириновский, правда, про это

уже пятый год орёт на всех углах, насчёт семи

генерал‑губернаторств, но это, понятное дело, не в счёт.

Выделяем каждому олигарху по генерал‑губернаторству, он там

отвечает за материальное обеспечение избирательной кампании

и весь пиар, и поехали… Штатские оказывают посильное

содействие. Понятно?

— Нет. А тебе понятно?

— Мне понятно. Нам достался Северный Кавказ. Лично

отвечаем, чтобы за будущего президента голосовали правильно.

— Северный Кавказ? Не так плохо, кстати. А Березовскому?

— Что‑то в Восточной Сибири. Или вся Восточная Сибирь. Там

по карте я смотрел — Якутск, Мирный, Ленек. Восточная Сибирь,

короче. Меншиков в Березове.

— Это хорошо. Там много работы. Пусть поработает. А Центр?

Платон неожиданно замолчал и вроде растерялся.

— Чёрт, интересно… Знаешь, совершенно не помню, кому

достался Центр. Ватутин на Волге. Этот — металлист — на

Урале. А Центр… Знаешь, там такой скандал получился…

Непросто, понимаешь, заключать конвенцию. Пока все орали, я

как‑то упустил, кто на Москве остаётся. Просто не до этого

было. Потому что только угомонились, как Валентиныч объявил

кандидатуру. Выпить хочешь?

По всем платоновским расчётам, Ларри должен был тут же

задать очевидный вопрос. Но он только помрачнел и молча

уставился в телевизор.

— Что‑то мне вся эта история подозрительна, — сказал Ларри

наконец. — Я по‑другому все представлял. Так получается, что

рулим процессом не мы. Про Батю даже и говорить не буду. Ты

Валентинычу полностью доверяешь?

— Не полностью, — ответил Платон, хитро сверкая глазами. —

Я в этой истории вообще никому не доверяю. Кроме тебя. А что?

— А то, что я не понимаю, как мы будем контролировать

ситуацию.

— А мы её и не собираемся контролировать. Потому что это не

нужно. Все уже случилось.

Ларри вопросительно посмотрел на Платона.

— Сюрприз приготовил?

— Ещё какой! Они решили выставить Федора Фёдоровича.

наверное, счастлив. Да! Я счастлив!

— Это хорошо. Знаешь что? Я всё‑таки слетаю на денёк, потом

сразу займёмся. Как ты?

— Давай! — Платон схватился за запотевший графин. — Выпьем

по рюмке — и лети.

— Погоди‑ка, — сказал Ларри, когда они выпили по рюмке за

победу. — Подозрительна мне всё‑таки эта история. Почему ты

сказал, что это они его решили выставить? Не ты ли подсказал?

— Ты что! — запротестовал Платон, но чуть горячее, чем

требовалось.

Ларри посмотрел вопросительно. О том, что принимаемые

решения должны хотя бы обсуждаться, говорено было раз сто и

всё без толку. Он подумал и решил сменить тему.

— А ты ведь, наверное, ему уже позвонил? В клуб пригласил

поужинать, посидеть?

— Кому?

— Федору Фёдоровичу.

— С ума сошёл? Знаешь, как его сейчас пасут? Ему только

моего звонка не хватало…

— Молодец. Тут по‑другому надо. Мне сейчас в голову

пришло… Ты не в курсе насчёт его семейного положения?

— Чьего?

— Федора Фёдоровича.

— Нет. А почему спрашиваешь?

— Он пока ещё у нас был, крутил с Ленкой. Вроде бы по

серьёзному. Я их даже один раз практически застукал. А потом,

когда он с нами расплевался, она тоже уволилась. И что‑то я

припоминаю — вроде мне охрана говорила, что когда она

заявление принесла, они его машину видели. Если она его

захомутала, очень даже может интересно получиться…

— Вполне могла окрутить, — согласился Платон. — Она девочка

активная.

— Это тебе виднее. Скажи Марии — пусть наведёт мостик,

только поаккуратнее.

В самолёте Ларри вспомнил, что вопрос, кому отдали Центр, так

и остался без ответа. Ну да ладно. Потом выясним.

Глава 10

Сон олигарха

толпы доносился сверху. Коньки елозили по мрамору, и, чтобы

не упасть, Платону приходилось упираться ладонями в боковые

стенки ниши.

Иногда на поле происходила свалка, клоуны падали друг на

друга и смешно молотили клюшками воздух. В этом случае

Арлекины мгновенно собирались в воротах и терпеливо ждали,

когда разноцветные игроки поднимутся на ноги и снова атакуют

лениво покачивающийся на льду шар.

Странным было и то, что ни один из игроков не делал попытки

направить шар в ворота. Похоже, единственная цель этого

непонятного действа состояла в том, чтобы, отобрав шар у

соперников, как можно дольше сохранять его при себе.

После особо сильного удара клюшкой шар резко взмыл в воздух

и завис недалеко от Платона, на уровне лица. Платон увидел,

как повернулись в его сторону клоуны, раззявив в недоумении

размалёванные рты, а за их спиной мгновенно

сгруппировавшиеся Арлекины метнули в пустые ворота невесть

откуда взявшуюся шайбу. Над воротами загорелась лампочка,

прозвучала сирена. Трибуны взвыли.

Но тут внимание Платона отвлёк шар, медленно вращавшийся

перед глазами и менявший окраску. Шар розовел, желтел,

слабое красное свечение изнутри вдруг становилось невыносимо

ярким. На поверхности стали проступать изумрудные с черным

по краям пятна, потом они вытянулись и принялись

закручиваться в скользящие по поверхности шара спирали,

из‑за чего шар будто бы покрылся радужной плёнкой, потом

раздулся и лопнул с мелодичным звоном хрустальной висюльки.

Занятый шаром, Платон не сразу заметил, как ледяное поле с

цветными фигурками клоунов начало съёживаться, уменьшаясь

в размерах. Мраморный куб превратился в вытягивающуюся

вверх колонну. Ниша, в стенки которой можно было упираться

руками, исчезла вместе с орущей толпой зрителей и лоскутными

силуэтами Арлекинов. Чёрное ночное небо с безжалостно

горящими звёздами становилось всё ближе, пронизывающий

ветер свистел в ушах.

В космической пустоте Платон стоял на узком мраморном

столбе, подножие которого терялось далеко внизу.

Держаться было не за что. Коньки скользили.

чистый блокнот лежал точно по центру журнального столика

рядом с идеально заточенным карандашом. Даже в ванной, куда

она заскочила, чтобы хоть слегка привести себя в порядок,

отсутствовали малейшие признаки обитаемости — ни зубной

щётки, ни бритвы, ни каких‑либо иных мужских туалетных

принадлежностей.

Может, из‑за Серёжки или по каким другим причинам, но в

постели новый знакомец скорее удивил, чем порадовал.

Любовью он занимался настолько хладнокровно и отстраненно,

что у Ленки возникло ощущение, будто он одновременно

перемножает несколько многозначных чисел, уделяя основное

внимание этому. Стало даже обидно. И появилось дерзкое

желание раскрутить холодную лягушку, вырвать хоть что‑то

похожее на эмоцию.

На это ушло несколько часов, но лягушка оказалась на редкость

неподатливой. Каждый раз он с неторопливой методичностью

доводил Ленку до финальной судороги, выжидал несколько

секунд, переводил дыхание, вставал и уходил в ванную. Шумела

вода, потом в ванной гас свет, он возвращался, ложился рядом и

вежливо обнимал Ленку за плечо.

— Я когда к тебе в номер пришла, — сказала Ленка, — сначала

решила, что здесь никто не живёт.

— Правда?

— Правда. Так все чисто. Никаких следов человеческого

существования.

— А теперь понимаешь, что я здесь живу?

— Не‑а. Тебя тут нет. Я есть, а тебя нет. Как будто ты в воздухе

висишь и ни с чем не соприкасаешься. Как привидение.

— Интересно. Любопытное наблюдение. Тебя ведь Леной зовут?

— Да. А тебя как‑то… Тит Титыч? Пётр Петрович?

— Федор Фёдорович. Но лучше просто по имени.

— Федор Фёдорович, — повторила Ленка, пробуя имя на вкус. —

Неудобно. И Федя — тоже неудобно. Я тебя буду называть —

Теодор. Очень благородно звучит.

— Возможно. Но мне не нравится.

— В пустыне есть змея, — неожиданно сообщила Ленка. — Эфа

песчаная. Длинная, ядовитая и с красивыми узорами. Ты ведь из

Конторы? Я тебя буду называть Эф Эф. Или просто Эф. Это

тоже эфа, но мужского рода.

5. И не такой уж он холодный лягушонок. Просто кошмарно

зажат и от этого жутко традиционен. И скорее всего, история с

женой его поломала, поэтому он боится вылезти из скользкой

лягушачьей кожи. В принципе, материал вполне пригодный, хотя

и нелёгкий. Трудный в обработке.

Но в Москве всё сложилось далеко не сразу.

Перебравшись в столицу, Эф Эф не проявлялся довольно долго.

Потом позвонил и пропал чуть ли не на год. Через год

перезвонил, сказал, что сейчас в Москве его нет. А на заданный

Ленкой наивный вопрос, какая погода там, где он сейчас есть,

уклончиво ответил, что переменная.

Объявился в августе девяносто первого, но встретиться не

получилось.

От девчонок Ленка узнала, что в синем платоновском блокноте,

хранящемся в самом секретном сейфе «Инфокара», есть прямой

телефон некоего Федора Фёдоровича, именуемого в

секретариате Федей Питерским, и что в дни путча он из офиса

на Метростроевской практически не вылезал.

А потом, весной девяносто второго, когда звезда «Инфокара»

стремительно летела ввысь над разваливающейся на глазах

державой, Ленку вызвал Ларри и сказал:

— Я тут новый офис прикупил, для банка. На Старом Арбате.

Сейчас посадил там кое‑каких людей. Я тебя вот что попрошу.

Раз в день, часиков в двенадцать, ты вот в это место подходи,

позвонишь там из автомата. Да! Ты же его знаешь — Федор

Фёдорович, ты к нему в Питер от меня ездила. Он для меня

документы будет передавать.

И совсем было вспыхнула уже начавшая тускнеть искорка, но тут

подвернулся Серёжка Терьян, брошенный на приручение

мятежного питерского филиала, и Ленка не выдержала —

привела Терьяна на Арбат, усадила на лавочку и оставила с

Фёдором Фёдоровичем наедине.

Эф Эф повёл себя как офицер и джентльмен. Он досконально

исполнил Ленкину просьбу, вооружил Терьяна смертоносной

информацией и, повинуясь внутренним заморочкам, немедленно

прекратил все отношения с Ленкой. Ничего объяснять не стал.

Судя по всему, появление Терьяна и проявленный Ленкой

интерес к его делам послужили для него сигналом, что он может

оказаться лишним.

— Страшно. Только я совсем не того боюсь, про что ты

подумала.

— А чего?

— Я — их боюсь. Ларри и Платона. Того, что из них получится.

Вернее, уже получилось. Знаешь, как Ларри практически в глаза

называют? Шер Хан. Очень точно, между прочим.

— Из Платона получится покойник. Они его убьют. Один раз не

вышло, выйдет во второй. Больше за него под пулю никто не

пойдёт. Ларри тоже убьют. Или сперва посадят, а убьют уже там.

Федор Фёдорович пожал плечами.

— Это вряд ли. Коллеги мои — люди, конечно, серьёзные, но с

этой парочкой им так просто не совладать. Выросли мальчики,

выросли. За эти годы они такие университеты прошли, что

Конторе уже не по зубам. Крови нанюхались, вошли в силу. Я им

теперь не нужен.

— Погоди, — сказала Ленка, не веря ушам. — Так ты что

думаешь — что они сейчас будут твою бывшую Контору на куски

разносить? С ума, что ли, сошёл?

— Можно, я тебе не скажу, что я думаю? Я, кстати, не думаю, а

знаю доподлинно, что сейчас будет делать Ларри. С ведома и

одобрения нашего гения. А я, если ты не забыла, офицер.

— Бывший.

— Офицер не бывает бывшим. Это призвание. Если я сейчас

буду рядом с ними, мне этого не простит никто.

— Так вот что тебя колышет… Что тебе кто‑то там не простит,

если ты в такое время не бросишь друзей, которые тебя на

улице подобрали и взяли под крыло…

Федор Фёдорович не на шутку разгневался и хлопнул дверью

кабинета.

А через полчаса объявил:

— Я принял решение. Ухожу из «Инфокара». А к тебе у меня

есть предложение. Завтра с утра пойдёшь туда и напишешь

заявление. По собственному. Я тебя на улице подожду. Оттуда

поедем в загс. Поженимся.

— А если не напишу?

Эф Эф пожал плечами.

— Ты не понимаешь. Я не просто от них ухожу. Я рву все связи.

Так надо. Моя жена там работать не может. И любовница не

может.

запечатанном конверте, который она оставила на столе у Людки

и позорно бежала, опасаясь разреветься на глазах у всех. А

потом машина Федора Фёдоровича унесла её к будущему

семейному счастью.

Но счастье не складывалось — сперва немного, а потом и

совсем. Удлиняющаяся тень покинутой инфокаровской цитадели

настигала их, надёжно обнуляя шансы на побег.

Ленка однажды вспомнила приведённого ею в «Инфокар»

соседа‑таксидермиста, который и пробыл‑то в фирме

всего‑ничего, ушёл, с кем‑то поцапавшись, и переключился на

производство лисьих шапок. Он несколько раз заваливался к

Ленке в гости с бутылкой водки и нехитрой закуской.

Подвыпив, говорил:

— Ты знаешь — я всякого разного в жизни насмотрелся. У меня

на этих твоих обиды нету, хер бы с ними, извини за выражение.

Только вот что странно: ночью, бывает, слышу ваши телефонные

звоночки… Помнишь — «ту‑ту‑ту…» И так мне сразу делается,

— он удивлённо мотал головой и тянулся к бутылке, — я потом

куда ни заходил устраиваться, все думал — как услышу вот это

вот, так и останусь, да ни разу не пришлось…

Ей тоже снились — инфокаровская телефонная многоголосица,

дребезжание старых кондиционеров, которые Муса Тариев так и

не успел заменить на японские, едкий сигарный дым,

смешивающийся с запахом валокордина, — верный признак

начавшегося разбора полётов… Странный и завораживающий

спектакль, бесконечно длинная и кровавая трагедия с

выстрелами, предательством и безжалостной ломкой судеб, но

разыгрываемая в стилистике студенческих капустников.

Воспоминания не хотели уходить — они прочно держали

ухватистой когтистой лапой. От этого было тяжело и хотелось

плакать.

Но тяжелее всего было смотреть на мужа.

Внешне он оставался все тем же — сдержанным, подтянутым,

уверенным в себе, самодостаточным. Не поменялся

установленный раз и навсегда распорядок дня — будильник в

шесть утра, часовое самоистязание на тренажёре, ледяной душ,

непременная прогулка по бульвару перед обедом.

Но инфокаровский вирус, занесённый в организм в

революционные девяностые, явно начал разрушительную

птички оказались рядом с упоминаниями «Инфокара».

Это не было случайностью. В те редкие дни, когда «Инфокар» не

подбрасывал новых сюрпризов, газетные поля оставались

девственно чистыми.

— А я знаю, почему ты никуда не устроишься, — как‑то сказала

Ленка за обедом.

Эф Эф заинтересованно посмотрел на неё.

— Почему?

— Ты хочешь найти второй «Инфокар». А второго «Инфокара»

нету.

Муж покраснел. Ленка поняла, что попала в точку. И тут же

пожалела об этом, потому что он немедленно ушёл в кабинет,

оставив на столе нетронутую тарелку с супом.

Однако её неосторожные слова сняли табу с инфокаровской

темы. Эф Эф понемногу разговорился.

— Посмотри, — и он перебрасывал ей через стол газету. —

Посмотри! Ты понимаешь, что они делают? Они же зарвались!

Это уже не бизнес, это аутизм, полная потеря чувства

реальности. У них связь с окружающей средой отсутствует

начисто. Какая‑то патологическая жажда потребления.

Внимательно, внимательно посмотри!

С каждым днём непременное обсуждение очередных

инфокаровских сюжетов становилось всё более

продолжительным и резким. Ленка не на шутку встревожилась.

Неужели вся их будущая жизнь так и пройдёт — в

бессмысленной борьбе с пережитым?

Иногда по вечерам Эф Эф выводил Ленку в ресторан. Бывали и

в театрах. С театра, собственно, и началась новая жизнь.

В тот вечер в Большом давали «Жизель». В антракте они

спустились вниз, к входной двери. То, что Ленка курит, Федор

Фёдорович не одобрял. Но и не запрещал.

Человека в коричневом костюме, с сонным помятым лицом

Ленка заметила сразу. Он стоял у стенки и безразлично

оглядывал разношёрстную толпу. Может, Ленка и не обратила бы

внимания, но рука мужа, поддерживавшего её за локоть, когда

они спускались по лестнице, неожиданно напряглась. Поэтому

она и увидела человека в коричневом костюме, проследив за

взглядом Эф Эфа.

Сонный человек делано зевнул и начал лениво пробираться в их

— Я больше не засну.

— Тогда погладь мне рубашку. В восемь мне надо уходить. Все.

Сейчас я очень занят.

С этого утра их жизнь переменилась неузнаваемо. Со свидания

с загадочным дедушкой муж пришёл только к вечеру. Таким

Ленка его ещё не видела.

— Что? — крикнула она, не на шутку перепугавшись, забыв про

обиду, и перегородила Эф Эфу дорогу.

— Я, — замогильным голосом объявил муж, — возвращаюсь на

государственную службу.

— Куда?

— На го‑су‑дарст‑вен‑ную службу, — Эф Эф поводил пальцем

перед её носом и невесело оскалился. — Вот. Дослужился.

— На какую? Снова в органы?

— Иди сюда. Скажу на ухо.

Он прошептал два коротких слова. Ленку качнуло.

— Если тебе ещё хоть кто‑то из «Инфокара» позвонит, не

вздумай разговаривать. Поняла? Категорически. Ни с одной

живой душой. Хотя теперь они до тебя не дозвонятся…

Глава 12

Старик

«Если рука не ранена,

можно нести в руке и яд ‑

яд не повредит не имеющему ран».

«Дхаммапада»

У него имелись имя, отчество и фамилия. Но так его могли бы

называть только те, кто не был знаком лично. Впрочем,

непосвящённые никак его не называли, потому что даже не

догадывались о существовании этого человека. А те, кто знали,

именовали его просто Старик.

Ещё у него была биография, неотчётливые следы которой

хранились в пыльных папках. Папки лежали в сейфах, а сейфы

— в архивах, доступ же к ним — закрыт. Поэтому место

биографии занимали легенды.

О том, например, как, возвращаясь в Москву из далёкой

командировки, он звонил по телефону жене, сухо сообщал:

подмигивавшим жёлтым кошачьим глазом то гипсовому бюсту

Ивана Грозного, то чучелу грифа белоголового, подаренному

товарищами из сталинградского обкома.

Здесь же Старик принимал посетителей.

Вот и сейчас он сидел в кресле за столом, рассматривал

очередного гостя и держал паузу.

Этого человека Старик помнил молодым и зелёным

лейтенантом, которого ему представили в день выпуска, сказав

— способный, далеко пойдет.

В этих словах была и правда, и неправда. Лейтенант

действительно пошёл далеко и дослужился до

генерал‑лейтенанта. А вот со способностями дело обстояло

намного хуже. Недостойная история с бывшим его подчинённым,

неким Корецким, объявившим персональную вендетту одной

коммерческой структуре, проигравшим войну и подвергнутым

показательной казни в самом центре столицы, однозначно

свидетельствовала о никуда не годной работе с кадрами,

отсутствии стратегического мышления, а также о неумении

держать удар. Заметим также, что этого человека подчинённые

именуют не то Батей, не то ещё как‑то, а он к этому относится

одобрительно и даже поощряет. Комбат — батяня… Плебейские

штучки. Налицо дурной вкус и невоспитанность. Ничего более.

Если при участии и руками таких людей предполагается решать

задачи, подобные обсуждаемой, то… Бедная страна…

— То, что вы с коллегами вознамерились совершить, молодой

человек, — сухо произнёс Старик, — во все времена

именовалось государственным переворотом. Будем называть

вещи своими именами. Так вот. Осмелюсь обратить ваше

внимание на то, что по части переворотов у вас опыт весьма и

весьма печальный. Достаточно вспомнить август девяносто

первого да, пожалуй, и лето девяносто шестого, чтобы серьёзно

усомниться в ваших возможностях. Намерения ваши перестанут

быть тайной уже в ближайшее время, возникнет серьёзное,

причём отнюдь не соответствующее вашим скромным

способностям, противодействие, и на этом ваша, молодой

человек, авантюра закончится. Пшиком‑с. Вот так. Вы хотели

диагноз — вы его получили. Более не задерживаю.

— Позвольте, — сказал генерал, ёрзая в кресле. — Две минуты.

Буквально.

послезавтра сотрут в порошок те, кого вы сейчас считаете

союзниками. Вам интересно? Первое. Я заставил бы ваших

возможных оппонентов проделать за вас всю чёрную работу.

Второе. Я бы отобрал и у них, и у ваших теперешних союзников

результат. И третье. Лишил бы и тех и других возможности

влиять на дальнейшие процессы.

Похоже было, что к генералу возвращается уверенность в себе.

Он расправил плечи, в глазах мелькнуло снисходительное

презрение к выжившему из ума строителю империи.

— Вы мне глазки не стройте, молодой человек, — немедленно

отреагировал Старик. — Образование — вещь полезная и явно

недооценённая вами и вашим окружением. Учиться бы вам надо,

как завещал великий Ленин, учиться и ещё раз учиться.

Почитать что‑нибудь, к примеру, про Меттерниха. Про

Талейрана. Про светлейшего князя Горчакова. Тогда вам,

вероятно, стало бы ясно, что я знаю, о чём говорю, и что ваша

проблема единственно и может быть решена при

одновременном задействовании классической александрийской

схемы и теории флорентийской петли с привлечением отдельных

геополитических положений, изложенных в «Великой шахматной

доске» Збигнева Бжезинского. Слыхали про такого?

— Простите, пожалуйста, — генерал явно начал злиться. — Я

ведь за этим и пришёл…

— Не за этим! Не за этим! Вы пришли, чтобы я научил вас, как

сделать вредную глупость. Я не даю подобных советов. Я ведь

даже не спросил, обратите внимание, зачем вы все это

затеваете. А это важно. Я прожил много лет, молодой человек, я

верую в государство Российское, но нисколько не доверяю

сладким басням про деяния, якобы направленные ему во благо.

Ибо подобные басни обычно скрывают совокупность корыстных

интересов. Если вы все это затеваете для того, чтобы самим

усидеть у кормушки, — а я сильно подозреваю, что так оно и

есть, — разговор окончен. Немедленно. Есть непременное

условие, при выполнении которого мы можем хоть что‑то

обсуждать. Это моя гарантия, что я использую свои способности

и — что немаловажно — сохранившиеся связи во имя

государства, а не кучки оголтелых хапуг и паркетных генералов.

Не говоря уже об их прихвостнях. Не извиняюсь. Такова моя

позиция.

Паоло был румяным пузатым человечком с весёлыми чёрными

глазками. Его истинное положение в английской церковной

иерархии нам доподлинно не известно, да и современникам

тоже было понятно не вполне. Он состоял при архиепископе

Кентерберийском и очень не любил епископа Лондонского,

отвечавшего ему тем же.

Епископ считал итальянца ни к чему не пригодным

бездельником, о чём говорил в открытую, нимало не заботясь о

том, чтобы хоть чуточку понизить голос. Паоло же, в свою

очередь, нашёптывал кому надо, что одну из высших церковных

должностей никак не пристало занимать мужлану, коему впору

свиней пасти.

Архиепископ держал нейтралитет, не желая ввязываться в

склоку. Дел хватало и без этого. Он был нормандцем,

посаженным на место самим великим герцогом Вильгельмом, и

интересы Нормандии считал превыше всего.

— Огнём и мечом! — вопил епископ Лондонский, наливаясь

дурной кровью. — Огнём и мечом! Только так государь сможет

отстоять принадлежащее ему по праву!

— Сила государя в мудрости, а не в мече, — вкрадчиво

улыбался Паоло. — Военная фортуна переменчива, разум же,

дарованный человеку Господом, всемогущ. Единственно

разумом и благоволением Господним куётся победа.

Архиепископ помалкивал.

В то далёкое время сын Кнута‑датчанина уже уступил трон

нормандскому выкормышу принцу Эдуарду, прозванному

Исповедником. Королём его сделал могущественный граф

Годвин, от имени герцога Нормандского державший в страхе всю

Англию.

Некоторое время граф размышлял, кого короновать — Эдуарда

или его брата Альфреда. Потом выбрал Эдуарда. А чтобы

расчистить Эдуарду дорогу, граф заманил подложным письмом

Альфреда в город Гилфорд, напоил его гвардию и удалился в

опочивальню, отдав перед сном кое‑какие распоряжения. К утру

шестьсот солдат Альфреда со связанными руками были

выстроены на городской стене. Там их пытали огнём и железом,

а затем прикончили, пощадив лишь каждого десятого.

Оставленных жить продали в рабство, а несчастного Альфреда

раздели донага, привязали к лошади и в таком виде отправили в

согласился отпустить пленника в изгнание, получив взамен

боевой корабль с сотней матросов и носовой статуей, отлитой из

чистого золота. Назвали корабль «Принц Альфред».

Граф и шестеро его сыновей, изгнанные из Англии,

предательство короля и нормандцев не простили. Долой

короля‑изменника! Долой нормандцев! Смерть чужакам! Англия

— для англичан.

Великую армаду, приведённую графом Годвином и его любимым

сыном, благородным и храбрым Гаральдом, к острову Уайт,

англичане встречали приветственными криками: «Да

здравствуют английский граф и английский Гаральд! Смерть

нормандцам!»

Заполонившие королевский двор нормандцы с огромным трудом

пробились сквозь окружившие Лондон толпы и на рыбацких

шаландах отплыли из Эссекса во Францию, потеряв в шторме

чуть не половину людей. Однако советника архиепископа Паоло

не обнаружилось ни среди живых, ни среди мёртвых.

Епископ Лондонский, удирая за городские стены, поклялся

Пресвятой Девой Марией и Крестом Господним, что, увидев

итальянца, тут же переломает ему все кости. А архиепископ

прямо запретил Паоло сопровождать его в Нормандию.

— Останься здесь, сын мой, — буркнул архиепископ, взлетая в

седло. — При дворе герцога не жалуют неудачников. Особо тех,

кто не исполнил обещанного. Молись Господу нашему. Он есть

единственное твоё упование.

Дорого обошёлся Эдуарду корабль с золотой статуей на носу.

Пришлось уступить графу три замка, кучу золота да ещё отдать

под начало благородного Гаральда десятитысячную армию для

обороны северных рубежей. Но Паоло советовал не торговаться.

Через месяц король Эдуард пригласил своего верного вассала

графа Годвина на обед, устроенный в знак вечного и полного

примирения. За обедом граф выпил лишнего, неважно себя

почувствовал, и даже любезно присланный королём личный

лекарь не смог ничем помочь. Паоло же понял, что достаточно и

одной капли из заветного флакона.

Вернувшийся в Лондон архиепископ, похоже, был доволен,

привёз Паоло кошелёк от великого герцога.

Скотина‑епископ бросал на итальянца злобные взгляды, но

угрозу свою приводить в исполнение не спешил, побаивался —

обмана, ни умысла, чему порукой рыцарское слово и

прилагаемая охранная грамота.

Корабль с золотой статуей взял курс на юг.

Но на песчаном нормандском побережье Гаральда ждали.

Дружина графа Гюи, численностью многократно превосходившая

английский отряд, под покровом ночи вылетела из‑за дюн, смяла

выставленные дозоры, привязала спящих воинов к их же

собственным коням и галопом доставила в замок Понтье.

Не пожелавший признавать герцогскую охранную грамоту граф

Гюи вёл себя с Гаральдом грубо и заносчиво, приказал запереть

в башне и держать на хлебе и воде, пока не пришлют выкуп.

Но уже через три дня затрубили рога, и выглянувший в бойницу

Гаральд увидел, что Понтье окружают сверкающие латами

рыцари. Потом один из них, во главе небольшого отряда,

подскакал к воротам и прокричал:

— Я — герцог Вильгельм Нормандский. Приказываю

преступному вассалу графу Гюи, захватившему моих гостей,

открыть ворота и встретить меня коленопреклонённо и с

верёвкой на шее!

Когда освобождённый от цепей Гаральд оказался во дворе

замка, Вильгельм обнял его, протянул Гаральду меч и сказал:

— Граф Гюи, пренебрёгший охранной грамотой, оскорбил меня,

своего суверена. Но он жестоко оскорбил и тебя, брат мой. Вот

меч. Суди его сам.

Отважный Гаральд, великодушно простивший своего

незадачливого тюремщика, отбыл с Вильгельмом в Руан.

А в это время к графу Гюи проскользнула невысокая фигурка в

рясе.

— Светлейший герцог благодарит сиятельного графа за

безукоризненно точное исполнение его приказа, —

прошелестела фигурка.

На стол перед графом лёг увесистый кожаный кошелёк.

В Руане Паоло всячески остерегался попадаться на глаза

Гаральду, который мог помнить его по пиру, стоившему жизни

графу Годвину. Но на всех встречах принца с герцогом он

незримо присутствовал, скрываясь за занавесями, слушая,

запоминая и поправляя время от времени не искушённого в

просвещённой итальянской политике герцога. Паоло же и

составлял документ, согласно которому впечатленный

Глава 13

Инструктаж

«Найдётся ли такой человек, на которого не произвела бы

впечатление древность, засвидетельствованная и

удостоверенная столькими славнейшими памятниками?»

Цицерон

После беседы с генералом Старик в течение некоторого времени

испытывал странное и тревожное беспокойство — в затеянной

истории явно чего‑то недоставало, и он никак не мог понять,

чего именно. Это раздражало — он капризничал, гонял обслугу,

отказывал в аудиенциях без объяснения причин.

Чуть позже понимание пришло: недоставало цели, он знал как,

но не понимал пока зачем.

Потом Старик увидел цель. И всё сразу изменилось.

Ни разу ещё за последние несколько лет Старик не чувствовал

себя так хорошо. К нему вернулось потрясающее ощущение

власти над миром, когда от лёгкого движения его покрытой

коричневыми пятнами руки натягивались невидимые ниточки и

посвящённые, получив понятную только им команду, строились в

невидимые батальоны, начинавшие победный марш. Эта армия

не знала поражений. Она могла годами ждать приказа, но когда

приказ поступал, неизменно шла единственно известной ей

дорогой.

Старик знал, что это его последняя битва. Никто не живёт вечно,

и его заменят другие. Но эту битву выиграет он и навеки

останется в памяти обладающих знанием. Потому что именно он

изменит лицо мира, бросив на колеблющиеся чаши весов

невиданный ресурс.

«Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,

— сказал поэт империи, — пока не предстанут небо с землёй на

Страшный Господень суд». И эти слова прозвучали приговором

великой миссии, начатой Петром Первым. Но поэт, воспевший

бремя белого человека, ошибался, и эта миссия будет

триумфально завершена. Континенты сдвинутся, и горячая

красная кровь побежит по жилам старого мира.

Сегодня в гости к Старику пришёл человек, который сыграет

главную роль в разворачивающейся драме. Ранее Старик с этим

что это французский, скорее всего «Барон де Лагранж». Хотя

здесь у меня есть сомнения, поскольку присутствует нетипичная

для этой марки горчинка. Что‑то очень знакомое, но не могу

угадать… Одно можно сказать с уверенностью — возраст не

менее шестидесяти лет.

— Чуть больше ста. Это армянский коньяк. Только настоящий,

ещё из шустовских подвалов.

Федор Фёдорович неожиданно улыбнулся.

— Вспомнил. Много лет назад бутылку точно такого же напитка

мне подарил один человек. Только он тогда сказал, что это

грузинский коньяк. Да, вспомнил…

— Если я не очень сильно ошибаюсь, — обиженно произнёс

Старик, — в мире осталось не более пары сотен таких бутылок.

Сейчас и того меньше. А много лет назад, как вы говорите, вам

это никто не мог подарить. Да ещё и выдать за грузинский.

Такое, извините, просто невозможно.

— У меня всё же есть основания считать, что это тот самый

коньяк, — задумчиво проговорил Федор Фёдорович. — Видите

ли, для человека, которого я имею в виду, невозможного мало.

Практически для него нет невозможного.

— Кто это?

— Вряд ли вы его знаете. Один коммерсант. Он это вполне мог

сделать даже в те годы. И именно сказать, что это грузинский.

— Я задал вопрос, — напомнил Старик.

— Его зовут Илларион Георгиевич Теишвили. Или Ларри. Второй

человек в «Инфокаре».

— А! — Старик сполз в кресле и прикрыл глаза. — Ваши старые

приятели… Вы наверняка проинформированы, что они, да и

остальные, в курсе относительно вашей дальнейшей судьбы.