Йен ПИРС

ПОСЛЕДНИЙ

СУД

Йен ПИРС

ПОСЛЕДНИЙ СУД

ГЛАВА 1

Когда он обернулся, взгляду его представилась жуткая картина:

мужчина откинулся на спинку стула, изнемогая в предсмертных

муках. С первого взгляда было ясно, что несчастный выпил яд. В

глазах застыла боль, но, очевидно, гордость не позволяла ему

выдать ее даже стоном. Рука, стиснутая в кулак, повисла, почти

касаясь земли, рядом лежал выпавший из руки фиал. Чуть

поодаль, левее, сгрудилась толпа: здесь были друзья,

почитатели и просто зеваки — одни роняли слезы, другие

яростно сжимали кулаки, но все без исключения были потрясены

жестоким зрелищем.

Взгляд Джонатана Аргайла снова обратился к лицу несчастного.

Он умирал со спокойным достоинством, с сознанием того, что

слава его, преумноженная людской молвой, не умрет вместе с

ним.

— Нравится? — раздался голос у него за спиной.

— О да. Очень.

Аргайл прищурился, оценивая картину с профессиональной

точки зрения. Художник изобразил казнь Сократа в присутствии

учеников. Старого хрыча приговорили к смерти за растление

молодежи и умертвили, дав ему выпить настой цикуты.

Неплохая вещица и, должно быть, стоит немало. Французская

школа, 80-е годы восемнадцатого века. В Париже такая должна

стоить дороже, чем в любой другой стране, — французы умеют

ценить своих живописцев.

Мысль о деньгах, как всегда, несколько охладила восторг

молодого англичанина. Он еще раз взглянул на картину и

постарался убедить себя, что не так уж она хороша. Автор явно

не принадлежит к числу известных художников, а полотно

следует отреставрировать. По большому счету оно того не стоит.

Аргайл вспомнил, что в настоящий момент у него все равно нет

свободных денег для покупки картины, и окончательно

успокоился. «Нет, эта вещь не для меня», — с облегчением

подумал он.

Однако этикет требовал поддержать беседу.

дня. Вода с шумом стекала по водосточным трубам и бурлила в

канавах вдоль дорог. Джонатану захотелось домой, в Рим, где и

сейчас, на исходе сентября, щедрое итальянское солнце

согревало людей своим теплом.

— Откровенно говоря, этот покупатель пришелся мне как нельзя

кстати, — признался Делорме, пребывая в блаженном неведении

относительно нелестного мнения Аргайла о североевропейском

климате. — Банк уже начал заваливать меня напоминаниями о

долге и даже пригрозил изменить условия договора. Ну, вы

знаете, как это бывает. Если я получу за картину деньги, они на

какое-то время отвяжутся от меня.

Аргайл кивнул, изображая сочувствие. У него не было

собственной галереи, и проблемы Делорме его не волновали;

заработать на приличное существование ему было ничуть не

легче, учитывая низкий процент прибыльности избранного им

ремесла. Ситуация на рынке удручала. Еще меньше радовали

разговоры с коллегами, которые только и делали, что

жаловались на трудную жизнь.

— И кто же этот богач, купивший картину? — сквозь зубы

процедил Аргайл — он всегда был очень плохого мнения о

людях с большими деньгами. — Ваш клиент, случайно, не

интересуется предметами культа эпохи барокко?

— А что, у вас есть?

— Имеется парочка вещиц.

— Боюсь, я вас разочарую: насколько мне известно, его не

интересует барокко. Его вообще ничто не интересует: он жаждал

заполучить именно эту картину и больше ни на что не смотрел.

Я вот только все думаю: как бы побыстрее доставить ее в Рим?

Уж очень одолели кредиторы.

— Ну что ж, желаю вам удачи, — не совсем искренне сказал

Аргайл. — А кстати, долго она у вас была?

— Да нет — стал бы я тратить на нее деньги, не будучи уверен,

что у меня ее купят! Ну, какое-то время повисела, конечно… Вы

же знаете, как это бывает…

Уж как не знать. У Аргайла картины висели не «какое-то время».

Принцип успешной торговли картинами мало чем отличается от

любого другого бизнеса: небольшой склад — большой оборот. К

несчастью, Аргайл не мог работать по такой схеме из-за

отсутствия стартового капитала. Если ему попадалась

— Хм-м?

— Я мог бы доставить эту картину — «Казнь Сократа» —

вашему клиенту в Риме. А вы за это возьмете на себя бумажную

канитель, связанную с оформлением экспортной лицензии на

мои рисунки.

Делорме думал недолго.

— А что, неплохая идея! Совсем неплохая. Когда вы уезжаете?

— Завтра утром. Я уже закончил с делами. Осталось только

оформить разрешение на вывоз.

Француз кивнул, размышляя.

— Почему бы и нет? — сказал он наконец. — Действительно,

почему бы и нет? Это даже удобнее, чем вы думаете.

— Для картины тоже требуется разрешение?

Делорме покачал головой.

— Возможно, но это чистая формальность. Не беспокойтесь, я

возьму этот труд на себя. Ваше дело — забрать картину, а

разрешение я достану.

О'кей, значит, сделка не совсем законная. Но ведь он не

собирается вывозить «Мону Лизу». Правда, это означает, что

картину придется везти ручной кладью: если он попытается

сдать ее в багаж, с него потребуют уйму бумаг и печатей.

— И кто же счастливый обладатель? — поинтересовался Аргайл,

собираясь записать имя и адрес на сигаретной пачке — он

родился чуть раньше того поколения, которое выбирает

электронные записные книжки.

— Он назвался Артуром Мюллером, — ответил Делорме.

— О'кей. Адрес?

Делорме покопался в столе — «Такой же неорганизованный, как

я», — подумал Аргайл, — выудил откуда-то скомканную бумажку,

разгладил ее и продиктовал адрес. Названная им улица

находилась в северной части Рима, где обитали самые богатые

жители города, — Аргайл туда ни разу не забредал.

Он сознавал, что сильно упал в глазах Делорме, взяв на себя

функции курьера, но мнение Делорме его мало волновало. С

чувством удовлетворения оттого, что все так толково устроил, он

вышел на улицу и отправился на поиски недорогого кафе.

На следующее утро он сидел в огромном ресторане Лионского

вокзала и пил кофе, пытаясь убить оставшиеся до отхода поезда

выступлении английской команды в австралийском чемпионате

по крикету, — у вас нет зажигалки?

Аргайл достал из кармана мятый коробок, но оказалось, что

спички закончились. Из другого кармана он извлек сигаретную

пачку, но, заглянув в нее, тоже смял и с ожесточением сунул

обратно. Положение становилось серьезным.

Мужчины обменялись соболезнованиями. Аргайл с ужасом

думал, как выдержит тысячу миль без никотина.

— Если вы посторожите мою сумку, — сказал мужчина, — я

схожу за сигаретами на платформу. У меня пачка тоже

заканчивается.

— Как это любезно с вашей стороны, — с облегчением выдохнул

Аргайл.

— Сколько сейчас времени? — спросил мужчина, вставая.

Аргайл взглянул на часы:

— Десять пятнадцать.

— Черт, — выругался незнакомец, снова опускаясь на стул. — С

минуты на минуту должна появиться моя жена. Она может

испугаться, не застав меня здесь. Боюсь, придется нам обойтись

без курева.

Аргайл быстро прикинул и решил, что если незнакомец выразил

готовность доверить ему свои вещи, то, вероятно, и он может

положиться на него.

— Давайте я схожу, — предложил англичанин.

— Правда? Я был бы вам крайне признателен.

И с ободряющей улыбкой обещал присмотреть за багажом.

Существует негласное международное братство заядлых

курильщиков. Будучи забитым, угнетаемым меньшинством, они

усвоили главное правило выживания: повсюду держаться

вместе.

На полпути к выходу Аргайл вдруг вспомнил, что деньги

остались в кармане пальто, которое он перебросил через спинку

стула. Выругавшись, он снова поднялся по резной чугунной

лестнице в бар.

Как ему объяснила позднее Флавия, хотя он не нуждался ни в

каких объяснениях, он попался на старый как мир трюк —

завязать беседу, войти в доверие, отвлечь внимание. Она

высказала предположение, что младенец проявил бы куда

больше осмотрительности, оберегая от взрослых свой леденец,

К тому времени, когда он пришел в себя, вор сумел подняться и,

прихрамывая, стал пробираться к выходу. Через минуту он

бесследно растворился в многолюдной утренней толпе,

заполнявшей привокзальную площадь.

Вернувшись в бар, англичанин уже почти не удивился,

обнаружив пропажу чемодана, — кто-то, не менее ловкий, успел

воспользовался его недолгим отсутствием. К счастью, там были

только грязное белье, книги и кое-какие бытовые мелочи —

ничего важного в сравнении с картиной. В кои-то веки судьба

отнеслась к нему благосклонно.

ГЛАВА 2

— На этот раз тебе повезло: вот и все, что я могу сказать, —

заявила Флавия ди Стефано поздним вечером того же дня, когда

ее друг закончил рассказ о своих злоключениях.

Аргайл потянулся к столику, снова наполнил бокал и удобно

устроился в кресле.

— Знаю, — ответил он. Несмотря на усталость, он был страшно

доволен, что опять сидит дома. — Все равно ты должна мной

гордиться: я был просто великолепен. Честно говоря, я сам не

предполагал, что способен на такое.

— Когда-нибудь все окажется гораздо серьезнее.

— И это тоже я знаю. Но ведь этот день еще не наступил, так

зачем беспокоиться раньше времени? В настоящий момент я

наслаждаюсь победой.

Флавия сидела на диване, поджав под себя ноги, и с мягким

укором смотрела на Джонатана. В зависимости от настроения

она могла находить его неприспособленность к жизни то

умилительной, то возмутительной стороной. Сегодня вечером,

поскольку все обошлось и за пять дней его отсутствия она

успела соскучиться, она не стала ему пенять. Это было просто

удивительно, как ей не хватало Джонатана все эти дни. Они

жили вместе уже девять месяцев, и он впервые отправился в

поездку один. За время совместной жизни ока привыкла к тому,

что он всегда находится где-то рядом. Когда-то, очень давно, ей

не хотелось быть одной, потом наступило время, когда она

категорически возражала против чьего-либо присутствия в своей

жизни, а теперь она снова чувствовала себя несчастной,

понравиться, а не улучшить, как ему хотелось бы, их

человеческую природу. Однако подобные отступления

противоречили его натуре, и при первой возможности он был

готов вернуться к старому принципу.

Флавия вздохнула. На стенах их квартирки висело уже столько

стенающих героинь и героев в горделивых позах, что между

ними не сумела бы втиснуться даже кошка. Аргайлу нравилось

такое положение вещей, но его подругу подавляло чрезмерное

количество человеческих добродетелей, окружавших ее и днем,

и ночью. Она была рада, когда Аргайл переехал к ней, так рада,

что сама не переставала этому удивляться, но часто

высказывала недовольство тем, что он превратил ее дом в

музейное хранилище.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал он. — Но учти, что,

согласившись захватить эту картину в Рим, я избавил себя от

многих проблем. И сумел вернуться пораньше. Кстати, —

продолжил он, сделав шаг в сторону и наступив на засохший

сандвич, искусно спрятанный под креслом, — ты не думала

насчет переезда на квартиру, которую я присмотрел?

— Нет.

— Почему? Рано или поздно нам придется перебраться в другое

место. Ты хотя бы съезди взгляни на нее. Жить в твоей квартире

становится опасным для жизни.

Флавия помрачнела. Да, наверное, здесь тесновато, и ее

квартира напоминает свалку, и жить в ней опасно для жизни, но

это ее жизнь, и она любит свой дом. То, что казалось Аргайлу

крошечной, темной, плохо проветриваемой и ужасно дорогущей

свалкой, для нее было домом. Кроме того, аренда была

оформлена на ее имя. Другая квартира станет их совместным

владением, а в перенаселенном Риме общая квартира

связывала людей крепче любых брачных уз. Не то чтобы Флавия

возражала против брака с Аргайлом — напротив, иногда, в

хорошем расположении духа, она смотрела на эту перспективу

даже очень положительно, ко к принятию окончательного

решения все еще была не готова. Тем более что и предложения

пока не поступало, а для нее это являлось немаловажным

обстоятельством.

— Ты сам съезди, а я пока подумаю, — сказала она. — Лучше

ответь мне: сколько времени пробудет у нас эта вещь?

отказался, сказав, что слишком устал и не в силах

пошевелиться.

На следующее утро, ровно в десять, согласно договоренности,

он стоял у дверей Мюллера, гадая, что за человек мог купить

такую необычную картину. Квартиры в этом районе стоили

больших денег; Делорме упоминал, что его клиент — менеджер

по маркетингу крупной международной компании — приехал то

ли из Америки, то ли из Канады, «но точно откуда-то из-за

океана».

Однако когда дверь открылась, Аргайл сразу засомневался в

том, что этот человек является маркетинг-менеджером крупной

компании. Глядя на него, трудно было поверить, что он способен

разработать глобальную концепцию развития бизнеса и

внедрения его в различных регионах мира. Взять хотя бы тот

факт, что в десять утра он находился дома. Из газет Аргайл

вынес стойкое убеждение, что настоящий коммерсант

выкраивает от силы семнадцать минут в день, чтобы почистить

зубы, помыться, переодеться, поесть и поспать.

Кроме того, в нем совершенно не чувствовалось той кипучей

энергии, которая свойственна всякому успешному коммерсанту,

хотя мужчине едва перевалило за сорок. Внешность Мюллера

ясно свидетельствовала о плохом питании и нездоровом образе

жизни. Он казался наглядной моделью из пособия «Как умереть

молодым», а соотношение его роста и веса могло присниться

диетологу лишь в кошмарном сне. К сорока годам он успел

основательно подсадить себе печень и забить холестерином

сосуды. Голова его странным образом не соответствовала телу,

словно при сборке кто-то ошибся.

Низенький, толстый, он жил, казалось, исключительно для того,

чтобы пополнить медицинскую статистику. Только выражение его

глаз несколько сгладило тягостное впечатление: он был,

несомненно, рад увидеть за дверью курьера с картиной под

мышкой, хотя и не сиял от восторга. Черты лица его, должно

быть, просто не умели отразить радость, поскольку большую

часть времени выражали угрюмое уныние; это был человек,

который давно уже не ждет от жизни ничего хорошего и

практически не удивляется, когда случается очередная

неприятность. Утешало только то, что при виде Аргайла он все

же проявил необходимое радушие.

— Всего картин было четыре, — продолжил Мюллер,

завороженно наблюдая за манипуляциями Джонатана. — Все

они были написаны в восьмидесятые годы восемнадцатого

столетия. «Казнь Сократа» — последняя из них.

— Это большое везение, что вам удалось найти ее, — заметил

Аргайл. — Остальные три вы тоже хотите приобрести?

Мюллер покачал головой.

— Я думаю, одной вполне достаточно. Как я уже сказал, меня не

интересует ее художественная ценность.

Аргайл наконец справился с последним узлом и освободил

картину от бумаги.

— Хотите кофе? — неожиданно предложил Мюллер.

— О да, благодарю вас. — Джонатан встал, хрустнув коленками.

— Нет, нет, вы оставайтесь здесь и наслаждайтесь картиной. Я

справлюсь сам.

Мюллер принялся рассматривать свое приобретение, а Аргайл

проследовал на кухню. Он знал, что клиенту необходимо побыть

какое-то время наедине с покупкой, чтобы как следует

прочувствовать ее.

Когда он вернулся в комнату, у него создалось впечатление, что

Мюллер не сумел подружиться с картиной. Поскольку в данном

случае Аргайл выступал всего лишь в роли курьера, его это не

особенно задело, но тем не менее он любил, когда люди

радовались, даже если лично ему это не сулило никакого

барыша. Конечно, он не рассчитывал увидеть, как Мюллер

разразится слезами при виде картины, — подобного взрыва

чувств она не могла вызвать даже у дилетанта; к тому же

полотно не имело того ухоженного вида, который отличает

музейные образцы: лак давно потускнел, и краски казались

поблекшими, и все же Аргайл ожидал увидеть на лице

покупателя хотя бы банальное удовольствие.

— Ну как она вам? — спросил Джонатан.

— Дайте подумать, — уклончиво ответил Мюллер, продолжая

вертеть картину в руках. Он попытался продавить холст,

проверяя его на прочность; посмотрел, хорошо ли он натянут с

другой стороны, затем обследовал раму на предмет древесного

жучка. Все это он проделал весьма профессионально, не на

шутку озадачив Аргайла. Однако еще большее недоумение

вызвало у него откровенное разочарование, проступившее на

Аргайл состроил гримасу, давая понять, что положение на рынке

в данный момент очень сложное. Все зависит от того, за сколько

Мюллер купил картину и сколько хочет за нее получить.

Предложение его обрадовало, хотя в душе он придерживался

очень плохого мнения о людях с большими деньгами.

Мюллер сказал, что приобрел полотно за десять тысяч

долларов, не считая комиссионных, однако готов продать его

дешевле.

— Пусть это будет мне уроком: впредь буду знать, как покупать

картины, не глядя. Будем считать это налогом на глупость, —

сказал он со слабой улыбкой, и Аргайл снова проникся к нему

теплым чувством.

После недолгих переговоров они сошлись на том, что Аргайл

отнесет картину в торговый дом, а сам до назначенной даты

торгов попытается найти покупателя, согласного взять ее

дороже.

Аргайл покинул дом Мюллера все с той же картиной под

мышкой, но уже с чеком в кармане в качестве аванса за будущие

услуги.

Он обналичил чек в банке и съездил в торговый дом, где сдал

картину в оценку и записался на участие в ближайших торгах.

ГЛАВА 3

«Никакого толку, — подумала Флавия, оглядывая завалы папок и

документов, загромождавших ее кабинет. — С этим нужно что-то

делать». Сегодня она пришла на работу, в офис управления по

борьбе с кражами произведений искусства, поздно. Целый час

она пыталась дозвониться в различные организации и

абсолютно безрезультатно.

Ведь сегодня, слава Богу, уже сентябрь, а не август, когда весь

Рим срывается в отпуск. И нет домашнего матча местной

футбольной команды. Она сама убегала с работы, когда «Рома»

или «Лацио» играли ответственный матч. Действительно, какой

смысл сидеть в офисе, если все итальянское правительство

смотрит футбол? В такие дни даже грабители давали полиции

передышку.

Но сегодня все эти объяснения не работали, и тем не менее

никого из служащих не было на месте. Она позвонила министру

числившихся в архиве. Они служили подставками под кофе,

импровизированными половыми ковриками, их подкладывали

под ножки письменных столов.

Организованность и аккуратность никогда не были сильными

сторонами Флавии, и самой себе она могла признаться, что в

этом отношении ничуть не лучше остальных своих коллег.

Единственное исключение составлял Боттандо. Но Боттандо —

босс и может переложить рутинную работу на плечи

подчиненных. Иногда из глубин подсознания Флавии вдруг

всплывала природная женская страсть к порядку, и на некоторое

время — совсем недолгое — она становилась образцовым

бюрократом. Может быть, Джонатан и прав, вдруг подумала

Флавия. Наверное, действительно нужно прибраться.

Она подняла папки с пола и стопками составила их на рабочем

столе. Под одной из них нашлись несколько бланков, которые

Боттандо должен был срочно подписать еще три недели назад.

Обрадовавшись, что есть повод отложить уборку, она решила

навестить генерала: во-первых, пусть подпишет бумаги, а во

вторых, надо сказать ему, что поиски преступников необходимо

прекратить до тех пор, пока вся документация не будет

приведена в порядок. С осознанием важности цели своего

визита она легко взбежала по лестнице.

— А, Флавия, — приветствовал ее Боттандо, когда она вступила

к нему в кабинет. Она всегда входила без стука, и первое время

он пенял ей за это, потом привык. Бывают начальники, которые

требуют, чтобы сотрудники обращались к ним с должным

почтением. Любой другой на месте Боттандо вперил бы в нее

ледяной взор, давая понять, что подчиненная, собираясь войти в

кабинет генерала, должна вежливо постучать. Но Боттандо был

не из таких. Его не интересовали подобные пустяки, а Флавию —

тем более.

— Утро доброе, генерал, — прощебетала она. — Подпишите,

пожалуйста, вот здесь.

Он молча подписал.

— А вам не интересно, что вы сейчас подписали? Мало ли что я

могла подсунуть. Нельзя быть таким доверчивым.

— Я верю только тебе, моя дорогая, — сказал он.

— Что-то случилось? — спросила Флавия, заметив озабоченное

выражение его лица. — У вас такой вид.

но сегодня в самом деле больше некого послать. Не знаю, куда

все подевались…

Оказавшись перед дилеммой «Фабриано или уборка», Флавия

заколебалась, но все-таки решила, что Фабриано хуже. Он

постоянно пытался продемонстрировать ей, какое сокровище

она упустила в его лице. Но Боттандо, похоже, не оставил ей

выбора.

— Вы действительно хотите, чтобы я поехала туда?

— Да. Я полагаю, это не займет много времени. И прошу тебя:

возвращайся побыстрее — я тут совсем один.

— Не сомневайтесь, не задержусь, — мрачно пообещала она.

Прошло целых сорок минут, прежде чем до нее вдруг дошло, что

убитый — тот самый человек, который поручил Аргайлу продать

«Сократа». Правда, справедливости ради надо заметить, что

тридцать минут из этих сорока она провела в пробке, пытаясь

вырваться из центра. Оставшиеся десять минут она занималась

осмотром квартиры.

На полках не осталось ни одной книги: все они были сброшены

на пол, многие — разорваны и свалены посреди небольшой

гостиной. Деловые бумаги и папки находились там же, в столь

же плачевном виде; мебель была поломана, занавески сорваны

с карниза. Преступник сорвал картины со стен и изрезал на

куски.

— Держитесь все, — громко объявил Фабриано, когда Флавия

вошла в квартиру, — пришла синьора Холмс. Ну, быстро ответь

мне: кто убийца?

Флавия холодно взглянула на него, проигнорировав вопрос.

— Боже, — сказала она, обводя комнату взглядом, — кто-то

здесь хорошо поработал.

— Разве ты не знаешь, кто он?! — поразился Фабриано.

— Заткнись, Джулио. Веди себя как профессионал,

договорились?

— Меня поставили на место, — сказал он с шутовским

смирением. Потом отошел в угол и, прислонившись к стене,

скрестил руки на груди. — А как профессионал могу заявить, что

не знаю, кто это сделал. Похоже, он потратил несколько часов,

как ты считаешь? Просто какой-то вандализм, не находишь?

Флавия упорно не замечала его издевательского тона.

отметила, что даже ему эта вальяжная поза далась с трудом.

— Ухо, — ответил эксперт, приподняв пакет с окровавленным

куском.

Фабриано развернулся и вывалился из комнаты, Флавия

наступала ему на пятки. Пробежав вслед за ним на кухню, она

налила себе воды.

— Это было так необходимо? — зло спросила она Фабриано. —

Тебе что, стало легче оттого, что я увидела весь этот ужас?

Он пожал плечами:

— А чего ты хотела? «Ах, не ходи туда, это зрелище не для

слабых женщин»?

Несколько секунд она молчала, пытаясь подавить подступающую

тошноту.

— Ну? — сказала она, поднимая на него глаза. Ее смущало, что

рядом с Фабриано она кажется слишком хрупкой. — Что же все

таки произошло?

— Похоже, у него был посетитель. Ты заметила? Мед-эксперт

считает, что под конец его все-таки застрелили.

— Причина?

— Здравствуйте. Именно поэтому мы и обратились в вашу

контору. Ты же видела: он питает особую ненависть к картинам.

— Он как-то связан с организованной преступностью?

— Пока мы не можем сказать. Убитый работал директором по

маркетингу в крупной компьютерной компании. Канадец. Перед

законом чист.

И только в этот момент у Флавии появилось нехорошее

предчувствие.

— Как его зовут?

— Артур Мюллер.

— О-о, — вырвалось у нее.

Проклятие, подумала она. Только этого не хватало. Как только

Фабриано узнает, что вчера в этой квартире побывал Аргайл, он

тут же упечет его за решетку и, глядишь, продержит там целую

неделю — просто чтобы насолить ей.

— Ты где-то слышала это имя? — встрепенулся Фабриано.

— Возможно, — сказала она осторожно. — Если хочешь, я могу

поспрашивать. Может быть, Джонатан знает.

— Кто такой Джонатан?

— Он торгует картинами. М-м… мой жених.

Геркулесу: они готовят обед на тысячу ртов, дюжинами

воспитывают детей, заботятся о мужьях и отцах и зачастую еще

и работают. Затем их дети вырастают, мужья умирают, к тогда

они переезжают жить к кому-нибудь из детей, чтобы стать

хранительницами очага у них в доме. В целом это честная

сделка, и для них это гораздо лучше, чем попасть в дом для

престарелых.

Но часто бывает и так: дети разлетелись далеко от родного дома

и поселились в больших городах, они зарабатывают такие

деньги, какие и не снились их родителям, и живут в свое

удовольствие. «Сладкая жизнь», как говорили в восьмидесятые.

Семья Андреотти была как раз из таких: один ребенок и двое

работающих родителей. Престарелая синьора Андреотти с

восьми утра до восьми вечера находилась в доме одна. Она

развлекала себя болтовней с соседями, возвращающимися

домой, и замечала абсолютно все: от младенца, играющего во

дворе, до автомобиля доставки продуктов. Она слышала каждый

удар мяча в коридоре, досконально знала жизнь всех обитателей

дома. При этом она отнюдь не страдала излишним

любопытством, нет — просто ей больше нечем было заняться.

Синьора Андреотти рассказала Фабриано, что вчера видела, как

к соседу приходил молодой человек, который нес под мышкой

предмет, завернутый в крафт-бумагу. Он ушел с той же ношей

минут через сорок. Она предположила, что он — коммивояжер.

— В какое время он приходил? — спросил Фабриано.

— Около десяти утра. Синьор Мюллер ушел около одиннадцати

и вернулся только в шесть вечера. Днем приходил еще какой-то

мужчина и звонил в дверь. Я знала, что синьор Мюллер на

работе, поэтому высунулась в щелку и сказала мужчине, чтобы

он не звонил понапрасну. Мужчина очень рассердился.

— Это во сколько было?

— Около половины третьего. Потом он ушел. Возможно, он

приходил еще, но я не слышала. Если я смотрела в это время

игру по телевизору, то могла и не слышать. А потом мне было и

подавно не до того.

Она объяснила, что вечером — когда, по мнению Фабриано,

произошло убийство, — она готовила ужин на всю семью, а в

десять легла спать.

— Вы можете описать этих двух людей?

Джонатана, но его не было дома. Я сама напишу заявление и

отдам его Фабриано. Завтра.

Боттандо недовольно кашлянул. Не идеальный вариант, но хотя

бы так.

— Ну а вообще, как ты считаешь: в этом деле есть работа для

нас? Что-нибудь, связанное с профилем нашего управления?

— Пока очевидной связи нет. Но только пока. Фабриано взял на

себя всю черную работу: опрос коллег Мюллера, выяснение его

передвижений и тому подобное. У Мюллера есть сестра в

Монреале — Фабриано надеется, что она прилетит. Если в деле

окажется что-нибудь, имеющее к нам отношение, будьте

покойны: он не замедлит нам сообщить.

— Все такой же несносный?

— Еще хуже. Из-за этого убийства он совсем осатанел.

— Ну ладно. Пока ты не нашла Аргайла, может быть,

разберешься с компьютером?

— О нет, — упавшим голосом сказала Флавия. — Только не

компьютер.

Другого ответа он и не ждал. Эта машина, по мнению ее

создателей, была последним достижением в детективной работе.

Предполагалось, что она станет неким подобием дельфийского

оракула. В нее заносились данные всех находящихся в розыске

произведений искусства. Данные постоянно обновлялись.

Полицейский любой страны мог зайти в эту систему и найти

интересующую его информацию, которая должна была помочь

ему арестовать преступника и вернуть пропавшие вещи

законным владельцам. Комиссия, утвердившая систему, наивно

полагала, что торговля крадеными картинами моментально

прекратится, как только стражи порядка обзаведутся столь

мощным сверхсложным оружием.

Но…

Загвоздка заключалась в том, что подсказки дельфийского

оракула оказались слишком сложными для понимания простых

полицейских. Если вы запрашивали «Озеро» Моне, система

подбрасывала вам фотографию серебряного кубка эпохи

Ренессанса, или какие-то непонятные ссылки, или, еще того

хуже, выдавала страшное сообщение на восьми языках: «Услуга

временно недоступна. Попытайтесь связаться снова».

Мастер, которого пригласили взглянуть на это безобразие,

искусства вкушало горькие плоды международного

сотрудничества, Джонатан Аргайл занимался своим

непосредственным делом. Его посетила блестящая идея.

Мюллер упоминал, что «Сократ» входил в серию картин,

объединенных темой суда. Значит, «Сократа», вероятнее всего,

купит обладатель других картин этой серии, будь то музей или

частный коллекционер. Если, конечно, они не разбросаны по

разным коллекциям. Аргайл решил выяснить местонахождение

других картин и собрать их вместе. Возможно, из этого ничего не

получится, но все же стоит попытаться.

Кроме того, он любил книжную работу. Ради хлеба насущного он

занимался уламыванием клиентов, выжиманием денег, поиском

выгодных сделок, и все это не доставляло ему никакого

удовольствия. Слишком прозаичные занятия. А вот провести

часок в библиотеке — это уже было делом для души.

Он подумал, с чего начать. Хотел позвонить Мюллеру, но

вспомнил, что тот, должно быть, в этот час уже на работе, а

рабочего телефона Мюллер ему не давал.

Аргайл знал о картине только то, что ее написал художник по

фамилии Флоре — в левом нижнем углу стояла нечеткая, но

достаточно разборчивая подпись. По некоторым признакам

Аргайл определил, что картина написана в 80-е годы

восемнадцатого века и относится к французской школе.

Молодой англичанин начал методично отрабатывать версии —

как Фабриано, только спокойнее. Он начал с «библии»

историков-искусствоведов — со справочника Тима и Беккера.

Двадцать пять томов на немецком языке. К счастью, его

скромных познаний в немецком хватило для того, чтобы понять

главное.

«Флоре, Жан. Художник, умер в 1792 году». Это уже кое-что.

Список картин и музеев. Всего шесть строчек, только самое

основное. Не значительный художник. Статья содержала ссылку

на заметку, опубликованную в газете «Изящные искусства» в

1937 году. Это был биографический очерк некоего Жюля

Гартунга, однако и он прояснил некоторые детали. Жан Флоре

родился в 1765 году во Франции, в 1792-м революционеры

отправили его на гильотину. И правильно сделали, если верить

тексту. Флоре написал серию картин на тему закона для графа

де Мирепуа. Потом, когда произошла революция, он донес на

музее. «Суд Иисуса» пропал много лет назад и считался

утраченным.

«Похоже, старику Сократу придется коротать свой век в

одиночестве, черт бы его побрал», — подумал Аргайл.

Как ни странно, в каталоге не упоминалось, где в настоящий

момент находится «Казнь Сократа». Не указывалось ни имени,

ни адреса владельца. Просто «частная коллекция», и все.

Близилось время ленча, и рвения у Аргайла немного убавилось.

Кроме того, ему нужно было успеть купить продукты до закрытия

магазинов на обед. Сегодня его очередь, а Флавия относится

очень серьезно к таким вещам, как распределение обязанностей.

По идее, владелец картины должен жить в Париже, размышлял

он, поднимаясь по лестнице часом позже. В обеих руках он нес

пакеты, набитые водой, вином, макаронами и фруктами. Может,

проверить? Тогда он смог бы написать к картине

сопроводительную бумагу о происхождении — такая

информация всегда поднимает цену. К тому же Мюллер сказал,

что до него картина находилась в известной коллекции. Ничто

так не привлекает новоявленных снобов, как сообщение, что

вещь принадлежала очень известной личности.

«Вы знаете, когда-то она висела в кабинете герцога

Орлеанского». Подобные фразы оказывают просто магическое

действие на клиентов. Да о чем же он раньше-то думал? Нужно

спросить у Делорме, откуда у него появилась эта картина. Во

первых, из соображений корректности он в любом случае

должен поставить галерейщика в известность о намерении

Мюллера продать картину. А из соображений профессиональной

гордости Аргайлу было приятно сообщить ему, что, порывшись в

библиотеке, он раскопал информацию, которая позволит ему

перепродать полотно вдвое дороже, чем это удалось Делорме.

К разочарованию Аргайла, на его звонок никто не ответил. Когда

нибудь, когда европейское сообщество придет к консенсусу

относительно длины стебля лука-порея, приведет к единому

стандарту форму яиц и запретит все продукты, от которых можно

получить удовольствие, возможно, тогда оно обратит наконец

свое внимание на телефонные звонки и тоже приведет их к

единому стандарту. Пока же в каждой стране существует своя

система. Например, во Франции длинный гудок означает, что вы

прозвонились, в Греции — «занято», в Англии это значит, что

— Да, — в третий раз повторил удивленный Аргайл. — В

некотором роде это так.

— Что значит «в некотором роде»?

Голос был тихий, сдержанный, почти мягкий, но Джонатану он

почему-то сильно не понравился. Было что-то странное в самой

постановке вопросов. Кроме того, этот голос кого-то ему

напоминал.

— Это значит, что я сдал картину на оценку в торговый дом. С

кем я говорю?

Его попытка взять инициативу в свои руки прошла незамеченной.

Человек на другом конце провода — что же это за акцент? —

проигнорировал его вопрос.

— Вы в курсе, что картина — краденая?

Только этого не хватало.

— Я спрашиваю: с кем я разговариваю?

— С сотрудником французской полиции. Из отдела по борьбе с

кражами произведений искусства, если быть точным. Меня

откомандировали в Рим, чтобы вернуть работу владельцу. И я

намерен выполнить задание.

— Ноя…

— Вы ничего не знали. Я правильно вас понял?

— Э-э…

— Возможно. Вы в этом деле лицо постороннее, и я получил

инструкции не привлекать вас к ответственности.

— О, хорошо, если так.

— Но картина нужна мне немедленно.

— Я не могу отдать вам ее прямо сейчас.

В трубке наступило молчание. Очевидно, звонивший не ожидал

такого поворота.

— И почему, позвольте спросить?

— Я же говорю: я сдал ее в торговый дом. Они откроются только

завтра утром. До утра я никак не смогу ее забрать.

— Назовите мне имя человека, который принял ее у вас.

— Не вижу оснований для этого, — с неожиданной твердостью

заявил Аргайл. — Я вас не знаю. Может быть, вы и не из

полиции.

— Я буду счастлив разубедить вас. Если хотите, могу навестить

вас сегодня вечером, и тогда вы сможете удовлетворить свое

любопытство.

— Когда он звонил тебе? — спросила она. Аргайл ответил и

пересказал разговор.

— Он назвался?

— Фамилии он не называл. Сказал только, что зайдет вечером

поговорить о картине.

— Откуда он узнал, что картина у тебя?

Джонатан покачал головой:

— Понятия не имею. Может быть, Мюллер сказал ему? Больше

некому.

— В этом-то как раз и проблема. Мюллер мертв. Его убили.

Жизнь Аргайла и так уже пошла наперекосяк из-за проклятой

картины. Но убийство — это уже слишком. Просто полная

катастрофа.

— Что? — только и смог сказать он. — Когда?

— Предположительно прошлой ночью. Идем. Нужно рассказать о

звонке генералу. О Господи. И я уверяла его, что твое участие в

этом деле — чистая случайность.

Боттандо мирно пил чай, когда они ввалились к нему в кабинет.

Коллеги частенько посмеивались над ним за эту привычку. «Пить

чай! Это так не по-итальянски!» Он пристрастился к чаю

несколько лет назад после недельной командировки в Лондон и

даже не потому, что ему так уж нравился сам напиток, тем более

что итальянцы не умеют по-настоящему его заваривать, — ему

понравилась идея, что посреди суматошного дня можно вдруг

отбросить все заботы и дела и погрузиться в атмосферу тишины

и уюта. Весь его день был размечен маленькими приятными

зарубками: кофе, ленч, чай, рюмочка в баре напротив в конце

рабочего дня. В эти короткие минуты он откладывал в сторону

все бумаги и отрешенно отхлебывал из чашки бодрящий

напиток, глядя в никуда и думая ни о чем.

Он ревниво оберегал свой покой и научил секретаршу, что

отвечать в такие минуты: «Генерал на совещании. Что

передать?». Горе было тому смельчаку, который рискнул бы

нарушить его уединение.

На этот раз таким смельчаком оказалась Флавия. Но у нее

имелось оправдание, которое она захватила с собой и усадила

за столом напротив Боттандо.

— Простите, — повинилась она, чтобы пригладить мгновенно

взъерошившиеся перышки Боттандо, — я не стала бы вам

— Нет, — решительно заявил Аргайл. — То есть мне он не очень

нравится, но надеюсь, я еще не потерял способности отличать

людей бесчестных от людей просто невоспитанных.

Боттандо не разделял его уверенности и пометил у себя в

блокноте: «Попросить Жанэ прощупать Делорме».

— Далее, — продолжил Боттандо. — Флавия рассказывала, что

кто-то пытался похитить у вас картину на Лионском вокзале. Как

вы полагаете, это тоже случайность?

Он задал вопрос абсолютно нейтральным тоном, но не нужно

было обладать особой чувствительностью, чтобы уловить в нем

изрядную долю яда. Флавия прекрасно понимала, что у Боттандо

есть основания сердиться. При желании Фабриано может

устроить всем им «веселую» жизнь, узнав обо всех этих

совпадениях. А желание у него наверняка возникнет.

— Откуда же мне знать? — развел руками Джонатан. — В тот

момент я принял его за мелкого воришку, который

воспользовался ситуацией.

— Вы заявили о происшествии французской полиции?

— Нет, я торопился на поезд.

— Когда будете писать заявление, не забудьте включить в него

все эти мелкие происшествия. Вы можете дать описание

человека, который пытался вас обокрасть?

— Думаю, да. Правда, не знаю, насколько оно поможет.

Среднего роста, среднего телосложения, каштановые волосы.

Две руки, две ноги. Единственная примета — небольшой шрам

вот здесь.

Джонатан коснулся лба над левой бровью, и у Флавии упало

сердце.

— О черт, — пробормотала она.

— Что такое?

— Похоже, этот человек приходил вчера к Мюллеру.

Боттандо вздохнул. Вот что бывает, когда начинаешь защищать

своих дружков.

— Из этого мы можем сделать вывод, что сегодня вечером вам

собирается нанести визит убийца. В какое время он должен

прийти?

— В пять.

— Значит, нужно торопиться, чтобы прийти в квартиру раньше.

Если это — убийца, то он — страшный человек. Вы говорите, что

обойтись с тобой?

— Я просто на всякий случай удостоверился, — попытался

оправдаться Боттандо. — Мы должны отрабатывать любые

версии. Я, собственно, звоню насчет картины. Она что,

действительно украдена?

Жанэ ответил, что пока не знает, но обязательно выяснит и сразу

перезвонит.

— Ну так мы ждем, — напомнил Боттандо на прощание.

Положив трубку, он оглядел апартаменты Флавии.

— А у тебя тут славно, дорогая.

— Вы хотите сказать: какая у тебя крошечная убогая келья, —

влез Аргайл. — Совершенно с вами согласен. Лично я считаю,

что нам необходимо переехать отсюда, и как можно быстрее.

Если он рассчитывал на поддержку Боттандо, то просчитался.

Но не потому, что генерал не был с ним согласен, — просто

звонок в дверь не дал ему ответить. Все замерли. Аргайл

побледнел, полисмен вытащил пистолет и с несчастным видом

смотрел на него. Боттандо спрятался в спальне. Аргайл

огорчился: он присмотрел это место для себя.

— Ну, открывай дверь, — прошептала Флавия. Осторожными

шагами Аргайл направился к двери, каждую секунду ожидая

нападения. Повернул ключ в замке и быстро шагнул в сторону,

чтобы убраться с линии огня. Полисмен нервно размахивал

пистолетом из стороны в сторону. До Флавии вдруг дошло, что

она даже не поинтересовалась, приходилось ли ему когда

нибудь стрелять.

За дверью произошла некоторая заминка, затем она медленно

отворилась, и в дверном проеме появился силуэт мужчины.

— О, это ты, — с облегчением и чуть ли не разочарованием

выдохнула Флавия.

Фабриано, застыв в обрамлении дверной коробки, недовольно

взглянул на нее.

— Похоже, ты не очень-то обрадовалась моему появлению.

Интересно, кого ты ожидала увидеть?

— Тебе тоже ничего не передали?

— А что мне должны были передать?

Флавия объяснила.

— Понятно. — Фабриано потряс свой приемник. — Батарейки

сели. А зачем вы здесь собрались?

убийства Мюллера, поэтому, поднимаясь вместе с ней и

Фабриано на третий этаж отеля, он ожидал увидеть нечто в том

же духе. Фабриано дополнительно подливал масла в огонь,

нагоняя на него страху. Но, войдя в комнату с табличкой «308»,

Аргайл облегченно вздохнул. Если считать, что у каждого убийцы

есть свой стиль, то Мюллера, без сомнения, убил совершенно

другой человек.

Здесь не наблюдалось никакого разгрома: все было чисто и по

домашнему. Одежда жильца, сложенная стопками, лежала на

столе; на телевизоре — аккуратно свернутая газета; из-под

кровати выглядывали ровно поставленные тапочки.

Да и тело занимало предназначенное ему место. Как ни странно,

сцена не вызывала ужаса: даже чувствительный к подобным

вещам Аргайл взирал на нее относительно спокойно. Убитому

было уже немало лет, но для своего возраста он хорошо

сохранился: смерть редко красит человека, однако Эллман

выглядел лет на шестьдесят, при том, что по паспорту ему

исполнился семьдесят один год. Пуля, прошившая тело,

оставила в блестящей лысой голове ровную круглую дырку.

Крови почти не было.

Фабриано хмыкнул, когда Флавия отметила этот факт, и кивнул

на зеленые пластиковые пакеты в углу, набитые чем-то красным.

— Странная вещь, — сказал он. — Мы установили, что Эллман

сидел на стуле, когда убийца подошел к нему сзади. —

Фабриано взял стул, чтобы проиллюстрировать рассказ. — Он

обернул голову жертвы полотенцем и выстрелил в затылок.

Пуля, должно быть, прошла через шею прямо в желудок — мы

не нашли выходного отверстия. Поэтому так мало крови.

Пистолет был с глушителем — поэтому так мало шума. Вы

знакомы с этим человеком, Аргайл? Может, приходилось

продавать ему картины?

— Нет, я никогда не видел его прежде, — ответил Аргайл,

осматривая место преступления с болезненным любопытством.

Он счел ниже своего достоинства обижаться на вызывающий тон

Фабриано. — Вы уверены, что это не тот человек, который

звонил мне?

— Откуда ж мне знать?

— Тогда зачем ему мой адрес? И адрес Мюллера?

— Этого я тоже не знаю, — сквозь зубы процедил Фабриано.

— Хм-м… — прокомментировал Аргайл из своего угла. Не самый

остроумный ответ, но ничего лучше ему не пришло в голову. От

общения с полицейскими Джонатан всегда впадал в ступор. Он

знал за собой эту особенность, отнюдь не восхищался ею, но

ничего не мог с собой поделать.

После реплики Аргайла троица постояла некоторое время,

обмениваясь многозначительными взглядами и действуя друг

другу на нервы. Делу это нисколько не помогло. Наконец Флавия

решила взять инициативу в свои руки и пообещала Фабриано,

что сама примет у Джонатана заявление о картине. Если ему

понадобится задать дополнительные вопросы мистеру Аргайлу,

он может завтра ей позвонить.

В глазах Фабриано она прочитала, что, будь его воля, он не

ограничился бы одними вопросами. Флавия выпроводила

Аргайла за дверь и предложила Фабриано заняться своими

делами, пообещав, в свою очередь, прислать ему копию

протокола допроса Аргайла. Когда она была уже в конце

коридора, Фабриано крикнул вдогонку, что за протоколом заедет

сам. И пусть имеет в виду, что у него обязательно возникнут

дополнительные вопросы. Очень много вопросов.

Навалившееся количество работы слегка вывело Флавию из

равновесия, однако вечерние события почему-то вернули ей

хорошее настроение. Ей уже надоело возиться с позолоченными

кубками, похищенными из церкви, и допрашивать мелких

воришек, специализирующихся на ювелирных изделиях.

Довольно с нее всей этой ерунды. Впервые за много месяцев

она сможет заняться мало-мальски серьезным делом.

Всю дорогу до офиса Флавия жизнерадостно напевала себе под

нос какой-то бодрый мотивчик, и только когда они с Аргайлом

вошли в кабинет, чтобы написать заявление и составить

протокол допроса, она наконец умолкла и попыталась

настроиться на официальный лад. Усадив Джонатана напротив

себя, она начала дотошно расспрашивать его о том, какую роль

он сыграл в этом деле. Думая о своем, она автоматически вела

допрос и делала это настолько профессионально, что Аргайл

невольно задергался; в последний раз она разговаривала с ним

как представитель полиции несколько лет назад, и он уже

подзабыл, какого страху она может нагнать на преступника и

— Но мы ведь здесь не для того, чтобы поговорить о друзьях

моей юности, — заметила Флавия. — Теперь мне все это нужно

перепечатать. Посиди несколько минут тихо.

Аргайл приклеился к стулу и со скукой наблюдал, как она,

прикусив язык и нахмурив брови, стучит по клавишам машинки,

стараясь сделать как можно меньше ошибок.

— Теперь про Рим, — сказала она, и все опять пошло по кругу.

Через час она вытащила листок из машинки и вручила его

Джонатану.

— Перечитай, убедись, что с твоих слов все записано верно и

полностью, — проговорила она официальным тоном. — Но даже

если неверно, все равно подписывай — я не собираюсь

перепечатывать еще раз.

Он состроил ей гримасу и прочитал протокол допроса. Конечно,

там были кое-какие упущения, но, по его мнению,

незначительные. В целом запись соответствовала определению

«верно и полностью». Аргайл расписался в нужном месте и

вернул листок Флавии.

— Ух, слава Богу, с этим покончили, — с облегчением вздохнула

она. — Чудесно, мы быстро управились.

Брови Аргайла поползли вверх.

— Сколько же времени на это уходит обычно?

Он взглянул на часы. Они показывали почти десять: значит,

прошло уже больше двух часов.

— О-о, многие часы. Ты не поверишь. Ладно, пойдем к Боттандо.

Он ждет нас.

Он ждал их мирно и терпеливо, уставившись в потолок. На столе

у него было разбросано множество разнообразных документов.

Первым его побуждением, когда на горизонте нарисовался

Фабриано, было поехать на место происшествия самому и

решительно взять расследование в свои руки. Однако была

причина, удержавшая его от этого шага. Делом уже успели

заняться их вечные соперники карабинеры. Приезд генерала

вызовет у них раздражение, и тогда уж не жди, что они станут

делиться добытой информацией. Лучше послать к ним рядового

сотрудника вроде Флавии. Правда, ее кандидатура тоже была не

самой удачной, поскольку в дело оказался замешан ее

английский друг.

разобралась и не нуждается в нашей помощи.

— Понятно, — буркнул Боттандо, так ничего и не понявший из

объяснений Жанэ. — Но ты можешь в конце концов сказать мне,

каков статус картины? Она чистая или нет?

Вы могли бы уловить пожимание плечами по телефону?

Боттандо смог. Он отлично представил себе, как француз

изобразил этот типично галльский жест.

— По крайней мере официально мы не получали уведомления о

пропаже картины, таким образом, для нас она не является

краденой и не представляет никакого интереса. Вот все, что я

могу тебе сообщить в настоящий момент.

— А ты не можешь сделать одну очень простую вещь: позвонить

владельцу и спросить у него самого?

— Если бы я знал, кто он, я бы так и поступил. Но эту

маленькую подробность нам не сообщили. На месте мистера

Аргайла я бы на всякий случай вернул картину тому, кто ему ее

дал, однако не сочтите это за совет. Мне слишком мало обо

всем этом известно, чтобы давать рекомендации.

И все. Жанэ был загадочен как никогда. Боттандо положил

трубку и крепко задумался. Проклятая картина, он так и не

продвинулся с ней ни на шаг. Но каков Жанэ?! Он просто не

узнавал его. Похоже, в этот раз он не лез из кожи вон, чтобы

помочь своим итальянским друзьям. Обычно он в ответ на

любой вопрос буквально заваливал их информацией. Мог даже

поручить кому-нибудь из своих подчиненных работать

непосредственно на итальянцев. Но только не в этот раз.

Почему? Может быть, занят более важными делами? Это

Боттандо мог понять. Когда на тебя давят сверху, приходится

откладывать менее срочные дела. И все же…

Боттандо снова уселся в кресло, подпер подбородок ладонями и

долго рассматривал картину. Как и сказала Флавия, она была

неплохой, но не выдающейся. Во всяком случае, не такой, чтобы

за нее можно было убить. Скорее всего картина, выражаясь

бюрократическим языком, непричастна к убийству. Тем более что

два часа назад, когда она была доставлена в управление,

специалист из Национального музея осмотрел ее и подтвердил,

что картина является тем, что она есть. Никакого второго слоя,

ничего спрятанного за холстом или в раме. В этом вопросе

Боттандо иногда поражался изобретательности людей. Много лет

оружие связывает второе и третье. Мюллера перед смертью

пытали, и если убийца не был сумасшедшим, то он хотел что-то

вызнать у жертвы. Картины в квартире Мюллера были изрезаны

в куски; вскоре после убийства некто позвонил Джонатану и

интересовался «Сократом».

— Да, — терпеливо подтвердил Боттандо. — И что из этого

следует?

— Да в общем, ничего, — признала Флавия.

— Еще одна маленькая деталь, — подал голос Аргайл.

Раз уж все так осложнилось, то почему бы и ему не внести свою

лепту и не попытаться помочь?

— Какая?

— Откуда этот человек узнал о Мюллере? И откуда ему было

известно, что я поеду на Лионский вокзал? Я ни с кем не

делился своими планами. Значит, информация могла поступить

только от Делорме.

— С вашим коллегой у нас еще будет беседа, — заверил его

Боттандо. — Я чувствую, нам предстоит немало работы. Завтра

сюда прилетает сестра Мюллера, и кто-то должен отправиться в

Базель.

— Я могу поговорить с сестрой и потом поехать в Базель, — с

готовностью предложила Флавия.

— Я бы не хотел поручать это тебе.

— Почему?

— Из этических соображений, — назидательно сказал он. — Вот

почему.

— Секундочку…

— Нет. Говорить буду я. Ты должна понимать, что тебе сейчас

нужно как можно меньше светиться. Мистер Аргайл мог

пребывать в полной прострации и не догадываться, что картина

краденая, однако сущности дела это не меняет. Мистер Аргайл

является важным свидетелем; и эту информацию ты сознательно

утаила от карабинеров.

— По-моему, вы сгущаете краски.

— Я выбираю те краски, которыми воспользуется Фабриано или

мои многочисленные недоброжелатели. И по этой причине я не

хочу вовлекать тебя в расследование.

— Но…

— По крайней мере поручать его тебе официально. Но у нас

отдай им заявление Аргайла. Заодно попытайся выведать, что

нового им удалось накопать. Ты ничего не найдешь в Базеле,

если не будешь знать, что искать.

— Уже почти одиннадцать, — заметила Флавия.

— Придется поработать сверхурочно, — безжалостно отрезал

Боттандо. — Дорожные бумаги я подготовлю к утру. Перед

отъездом зайдешь за ними.

ГЛАВА 7

Шесть часов утра. Семь часов сорок пять минут с того момента,

как он вошел в дом, семь пятнадцать с того момента, как лег

спать. За всю ночь он не сомкнул глаз, и Флавия тоже. Вернее

говоря, она вообще не ложилась. Чем она, черт побери,

занимается в такое время? Ушла куда-то с карабинерами, и с

концами. Обычно Аргайл отпускал ее со спокойной душой, но

сегодня мысль о Фабриано не давала ему уснуть. Его

вызывающе мужественный вид, мускулистая фигура,

занимающая слишком много пространства, постоянное

фырканье и позерство действовали Аргайлу на нервы. И что

только она могла в нем находить? — в десятый раз спрашивал

он себя. Но, очевидно, что-то находила. Он перевернулся на

другой бок и открыл глаза. Если бы Флавия была сейчас здесь,

она бы сказала, что он не может заснуть от перевозбуждения.

Слишком много всего свалилось в последнее время на его

голову: убийства, ограбление, допросы… Она посоветовала бы

ему выпить стаканчик виски и забыться спокойным сном.

Он был согласен с ее диагнозом и соглашался с ним всю ночь,

ворочаясь с боку на бок. «Спи! — говорил он себе. — Не будь

смешным». Но ничего не мог с собой поделать и, когда понял,

что больше не может слышать, как ограниченный птичий

контингент центрального Рима приветствует наступление утра,

признал свое полное и окончательное поражение. Он встал с

постели и начал размышлять, что делать дальше.

Ему велели ехать в Париж, и, очевидно, тянуть с этим не стоит.

И раз Флавия позволяет себе уходить без предупреждения на

всю ночь, он продемонстрирует ей, что это не только ее

монополия. Кроме того, чем быстрее он отделается от

злополучной картины, тем лучше. Джонатан поставил кипятиться

Эллмана утром перед убийством, — дама не смогла сообщить

ничего существенного, зато громко жаловалась, что опоздала на

самолет, и заканчивая синьором Зеноби, который, смущаясь,

признался, что развлекался с девушкой и ничего не слышал.

Синьор просил не сообщать об инциденте его супруге.

После долгих часов напряженного чтения Флавия наконец

сдалась и пошла домой. Она надеялась успеть переброситься

парой слов с Аргайлом до его отъезда во Францию.

— Джонатан? — тихонько позвала она. — Ты уже встал?

Джонатан? — позвала она громче. — Джонатан! — крикнула она,

так и не добившись ответа. — Ну вот, — сказала она, увидев на

столе записку.

Зазвонил телефон. Боттандо сказал, что ждет ее в офисе, и

просил поторопиться.

Генерал размышлял над проблемой, которая возникла почти

сразу же, как он внес последние штрихи в тщательно

продуманный план отстранения Флавии от расследования.

Проблема носила лингвистический характер: из Торонто

прилетела сестра убитого Хелен Маккензи, которая говорила на

английском и немного на французском. Джулио Фабриано,

намеревавшийся допросить ее лично, не владел ни тем, ни

другим — этот недостаток, на который ему неоднократно

указывали, сильно тормозил его карьеру в эпоху

общеевропейской интеграции. Надо отдать ему должное, он

пытался преодолеть этот барьер: слушал кассеты, занимался по

книгам, развешивал по стенам листки с новыми словами, но

практических успехов так и не достиг. Согласно проведенным

исследованиям, шесть процентов населения в принципе не

способны освоить иностранный язык, сколько бы они ни

занимались. Очевидно, Фабриано, к несчастью для себя,

относился к этому немилосердно преследуемому меньшинству.

Боттандо в этом отношении был способнее, зато не имел

желания овладеть каким-либо иностранным языком в

совершенстве: в его возрасте и при его положении это уже не

имело значения. Он мог нацарапать несколько предложений на

французском и сказать слово-другое на немецком. Если же для

дела требовалось более профессиональное знание языка, он

всегда мог прибегнуть к услугам Флавии, которая говорила почти

преступления связаны между собой.

— Не извиняйтесь, — успокоила ее Хелен Маккензи. — Я

отлично все понимаю и только приветствую подобную

оперативность. Вы расскажете мне, как погиб Артур?

Ах, подумала Флавия. Меньше всего на свете ей хотелось

посвящать эту милую женщину в ужасные подробности убийства.

Тем не менее она имела на это право. Сама Флавия, окажись

она на ее месте, предпочла бы остаться в неведении.

— Он был избит и затем застрелен.

Она решила ограничиться этой скупой фразой.

— Ох, бедный Артур. А вы не знаете, почему его убили?

— К сожалению, нет, — честно ответила Флавия. — Есть

вероятность, что убийство каким-то образом связано с картиной,

которую он приобрел за день до этого. Днем раньше некто

пытался похитить ее у курьера на Лионском вокзале. В день

убийства этого человека заметили у квартиры Мюллера. Как

видите, нам известно не много. Боюсь, что пока у нас есть

только очень неопределенные версии, которые требуют

серьезной проработки. В настоящий момент зацепиться не за

что — мы не обнаружили ничего необычного в его работе,

знакомствах, в состоянии банковского счета. Похоже, он был

образцовым гражданином.

Миссис Маккензи согласно кивнула.

— Так и есть. Он жил странной жизнью — в ней не было места

удовольствиям. Какое-то бессмысленное существование. Он

ничем не интересовался, не имел друзей. Наверное, поэтому его

устраивали вечные командировки и переезды из одной страны в

другую. Его ничто не удерживало дома.

— Я хотела поговорить о картине, — напомнила Флавия. —

Мюллер упоминал, что она принадлежала его отцу. Кем он был:

его — и ваш — отец?

Женщина улыбнулась.

— Это два разных вопроса. Моим отцом был доктор Джон

Мюллер, он умер восемь лет назад. Артур был усыновленным

ребенком. Его отцом был француз по имени Жюль Гартунг.

Флавия начала записывать.

— Когда он умер?

— В сорок пятом. Его признали военным преступником, и

незадолго до суда он повесился.

и желали Артуру только добра.

Психологи говорят, что это неправильный путь: дети должны

знать, кто они и кем были их родители. Им легче принять самую

тяжелую правду, чем не знать ничего.

Пытаясь заполнить пробелы своей биографии, Артур

нафантазировал себе целую историю. В этих фантазиях его отец

был великим человеком — героем, который погиб в бою,

защищая Францию. Он даже нарисовал карту и отметил на ней

место битвы, где отец погиб в окружении безутешных

товарищей. Артур полагал, что его отец погиб на руках

преданной и любящей жены. Правду он узнал в десять лет, и,

как я теперь понимаю, момент был выбран крайне неудачно: в

этом возрасте дети очень впечатлительны.

— И в чем заключалась правда?

— Его отец был изменником и убийцей. Он сочувствовал

нацистам, шпионил на них и в сорок третьем году выдал им

участников французского Сопротивления. Его жена, родная мать

Артура, была среди тех людей, которых он предал. Она была

арестована и казнена, а он и пальцем не пошевелил, чтобы ее

спасти. Когда вскрылась его роль в этой истории, он бежал из

страны, а после освобождения Франции от оккупантов вернулся.

Его узнали, арестовали, но незадолго до суда он повесился. У

него даже не хватило мужества ответить за содеянное.

Я не знаю, кто сказал Артуру правду. И уж тем более не

понимаю, каким образом она стала известна его товарищам по

школе. Дети бывают иногда жестоки, а тогда шел пятидесятый

год, воспоминания о войне были очень болезненны.

Одноклассники начали издеваться над ним. Школа стала для

Артура настоящим адом, а мы ничем не могли ему помочь.

Трудно сказать, кого он ненавидел сильнее: своего отца — за то,

что он сделал, одноклассников — за их издевательства или нас

— за то, что скрыли от него правду. Нос тех пор он хотел только

одного — уехать. Сначала из города, где мы жили, потом из

Канады — подальше, прочь.

Его желание сбылось, когда ему исполнилось восемнадцать. Он

поступил в американский университет, а потом нашел там

работу. Он больше никогда не возвращался в Канаду и

практически не общался ни с кем из нас; лишь изредка звонил

или присылал открытку. Думаю, с возрастом он осознал, что мои

он не выпускал его из рук в течение всего путешествия через

Атлантику.

— И что было в письме?

— На мой взгляд, ничего особенного. Это было письмо

Генриетты Гартунг к ее друзьям в Аргентине, куда поначалу

отправили Артура. Она благодарила их за заботу о сыне и

обещала забрать его, когда жизнь в Европе станет безопаснее.

Она писала им, что Артур — послушный, добрый мальчик и

очень похож на своего отца — сильного, мужественного героя.

Еще она выражала надежду, что он вырастет таким же честным

и прямым человеком, как его отец.

Миссис Маккензи умолкла и слабо улыбнулась.

— Наверное, поэтому он возвел Жюля Гартунга в герои, а мои

родители решили спрятать письмо подальше. Слишком горько

было сознавать, как жестоко заблуждалась его мать.

Флавия кивнула.

— А что писал отец?

— Письмо было написано на французском. Артур сел на пол и

стал его читать. Чем-то оно сильно его взволновало и ужасно

рассердило.

— И что же в нем было?

— Письмо датировалось концом сорок пятого года, значит,

написал он его незадолго до того, как повесился. Мне, как

человеку постороннему, не показалось, что оно высвечивает

события как-то иначе. Однако Артур был склонен трактовать

любые сведения в пользу отца. Он интерпретировал содержание

письма так и этак до тех пор, пока оно не обрело тот смысл,

который ему хотелось бы в нем видеть.

Лично меня письмо ужаснуло своей холодностью. Гартунг

называл Артура просто «мальчиком». Он писал, что не чувствует

себя ответственным за его воспитание, однако примет на себя

заботу о нем, когда имеющаяся проблема будет улажена. Он не

сомневался в том, что ему это удастся, если он получит в свое

распоряжение некие бумаги, которые спрятал во Франции перед

тем, как покинуть страну. Я полагаю, он надеялся откупиться от

правосудия. В письме он жаловался, что некий человек во

Франции обвинил его в измене родине. Еще он говорил, что

высший суд оправдает его. Однако подобный оптимизм не помог

ему избежать осуждения.

Флавия задумалась. Во время осмотра квартиры они не нашли

ни папки, ни писем.

— Я попрошу проверить все еще раз, — сказала она, но почему

то была уверена, что ничего не найдут. — Простите, я перебила

вас. Пожалуйста, продолжайте.

— Боюсь, что больше мне нечего рассказать, — пожала плечами

Хелен Маккензи. — Наши встречи и разговоры с Артуром были

очень краткими и редкими. Я сумела вам как-то помочь?

— Не знаю. Возможно. Конечно, ваша информация нам

пригодится, вот только вопросов после нашей с вами беседы

стало еще больше.

— Например?

— Например, — пока это только предположение, которое может

оказаться ошибочным, — каким образом с убийством связана

картина. Вы, кажется, сказали, что Артур считал очень важной

ссылку на Высший суд.

— Да, это так.

— Хорошо. Картин, объединенных темой суда, было несколько.

Точнее — четыре.

— О-о.

— Вероятно, ваш сводный брат полагал, что в картине может

быть спрятано какое-то свидетельство, Вот только…

— Да?

— В ней ничего не было. Значит, либо он ошибался, а вы были

правы, считая, что он фантазирует, либо… конечно, это тоже

всего лишь догадка, — кто-то успел забрать то, что в ней было

спрятано. С другой стороны, Джона… курьер, который доставил

картину, говорит, что мистер Мюллер был крайне взволнован,

когда получил картину, но буквально через несколько минут

разочаровался и сказал, что она ему больше не нужна.

Подобное поведение можно объяснить только тем, что его

интересовала не сама картина, а то, что в ней было спрятано. И

этого там не оказалось. При осмотре квартиры мистера Мюллера

мы не нашли никакой папки.

Флавия из последних сил боролась со сном и чувствовала, что

сама начинает фантазировать, теряя ощущение реальности. Она

встряхнулась и заставила себя сосредоточиться.

— Мы были бы очень признательны, если бы вы смогли зайти

попозже и подписать протокол допроса, — сказала она. —

— Должно быть, так. Я только очень надеюсь, что он не станет

совать свой нос туда, куда его не просят.

— Как вы думаете, стоит мне еще раз взглянуть на картину?

Может быть, после Базеля мне тоже заехать в Париж? Вы могли

бы попросить Жанэ собрать для меня кое-какую информацию.

— Например?

— Например, сведения о Гартунге. Также неплохо было бы

узнать, кому раньше принадлежала картина. Мы очень мало

знаем об Эллмане. Вы могли бы попросить швейцарцев…

Боттандо вздохнул.

— Хорошо, хорошо. Что-нибудь еще?

Она покачала головой:

— Нет, пожалуй, все. Да, и пошлите, пожалуйста, Фабриано

копию допроса миссис Маккензи. Я схожу домой, приму душ и

соберу вещи. Самолет улетает в Базель в четыре часа, и я не

хочу опоздать.

— Я сделаю все, о чем бы ты ни попросила, дорогая. Да,

кстати…

— Хм-м?

— Не будь такой беспечной. Произошло уже два убийства, и я

не желаю, чтобы тебя или даже мистера Аргайла постигла такая

же участь. Береги себя. Ему я собираюсь сказать то же самое,

когда он вернется.

— Не беспокойтесь, — успокоила генерала Флавия. — Я не

чувствую ни малейшей опасности.

ГЛАВА 8

Несмотря на любовь к путешествиям на поезде, недоверие к

воздушному транспорту и хроническую нехватку средств, Аргайл

решил лететь в Париж самолетом. Это лишний раз

свидетельствует, насколько серьезно он отнесся к возложенному

на него поручению — настолько, что решился воспользоваться

кредитом, предоставленным ему банком, прекрасно зная, что

возместить долг сможет не скоро. В конце концов, его вынудили

к тому ужасные обстоятельства, и раз банк готов поверить ему в

долг, то кто он такой, чтобы оспаривать его мнение?

Джонатан страшно не любил самолеты, однако не мог не

признать, что они перемещают в пространстве несколько

тех, где имеются сейфовые комнаты.

Усевшись на стул, Аргайл задумался, как убить время до

понедельника. Он снова позвонил в офис Флавии, но на этот раз

ему сказали, что она уже ушла. Однако дома он ее также не

застал. В общем, денек выдался тот еще.

Чуть позже он столкнулся с новым препятствием, когда явился в

галерею Жака Делорме расспросить о картине. Учитывая,

сколько неприятностей он претерпел от этого француза, Аргайл

считал себя вправе рассчитывать на его помощь. Несколько

тщательно продуманных фраз он заготовил еще в самолете и

скрупулезно перевел на французский, желая донести их до

адресата в неизмененном виде. Нет ничего хуже, чем выражать

негодование, путаясь в падежах. Он не доставит Делорме

удовольствия похихикать над его гневной речью из-за

неправильно употребленных предлогов. Французы придают

слишком большое значение подобным мелочам, в отличие от

итальянцев, которые относятся к ошибкам иностранцев гораздо

терпимее, во всяком случае, не осыпают их язвительными

насмешками.

— Вы оказали мне медвежью услугу, — ледяным тоном начал

Джонатан, войдя в галерею. Делорме радостно бросился ему

навстречу. Первая ошибка. Должно быть, фразеологический

словарь что-то наврал. Нужно будет написать издателю жалобу.

Судя по реакции Делорме, тот воспринял его слова как

искреннюю благодарность.

— О какой услуге вы говорите?

— Я говорю о картине.

— А что с ней такое?

— Как она к вам попала?

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Потому что картина, судя по всему, краденая и имеет

отношение к серии жестоких убийств. А я по вашей милости

контрабандой вывез ее из страны.

— Но при чем же тут я? — возмутился француз. — Я ни о чем

вас не просил. Вы сами предложили. Это была ваша

собственная идея.

В самом деле, галерейщик прав.

— Как бы там ни было, — продолжил Аргайл, — мне пришлось

привезти ее обратно, чтобы сдать в полицию. Поэтому я хочу

чист.

— А я — нет. Я увяз в этом деле по уши.

— Примите мои сожаления. — Делорме развел руками. Он

изобразил сочувствующее лицо так натурально, что на миг

Аргайлу показалось, будто он и впрямь говорит то, что думает.

Наверное, не такая уж черная у него душа. Просто он не очень

честный человек.

— Я полагаю, — надменным тоном сказал Аргайл, — что вы

чертовски хорошо понимали или по крайней мере догадывались,

что дело обстоит нечисто. Вам нужно было избавиться от

сомнительной вещи, и вы взвалили эту миссию на меня. Не

очень красивый поступок.

— Я же говорю, что жалею о нем. Кстати, свои обязательства я

выполнил — отправил ваши рисунки в Калифорнию.

— Спасибо.

— Видите ли, мне позарез нужны были деньги. Я попал в очень

трудное положение. Благодаря картине мне удалось отсрочить

на некоторое время выплату долга. Поверьте, меня толкнуло на

этот поступок отчаяние.

— Вы могли продать свой «феррари».

Страсть Делорме к крошечным красным автомобилям была

хорошо известна в среде торговцев картинами. Аргайл никогда

не понимал, что за радость — иметь машину, в которую с трудом

втискиваешься.

— Продать «ферра…». О, шутка, понимаю, — ответил француз

после секундного замешательства. — Нет, деньги нужны были

срочно.

— И сколько вам заплатили?

— Двенадцать тысяч франков.

— За доставку?! И после этого вы сможете поклясться на

Библии, стоя перед судьей, что, дескать, да, господин судья, я

понятия не имел, что с картиной что-то не так?

Делорме отвел глаза:

— Ну…

— И, как я теперь понимаю, вы страшно торопились побыстрее

вывезти картину из страны. Почему?

Делорме потер кончик носа, хрустнул костяшками пальцев,

потом снова потер кончик носа.

— Ну, видите ли…

темно-каштановые волосы, очень густые, небольшой шрам…

— Над левой бровью?

— Да. Он вам знаком?

— Знаком, но не в качестве полицейского. Он показывал вам

удостоверение?

— Ах, нет. Точно, не показывал. Но это еще не значит, что он не

из полиции.

— Нет, только на следующий день он пытался украсть у меня

картину на железнодорожном вокзале. Если бы это был

полицейский, он просто предъявил бы мне удостоверение и

препроводил в участок. Кажется, вам здорово повезло.

— Почему?

— Потому что после того, как его постигла неудача со мной, он

отправился к Мюллеру, зверски пытал и убил его. Потом

пристрелил еще одного человека. Наверное, вам не пришлось

бы по нраву подобное обращение.

К великому удовлетворению Аргайла, Делорме смертельно

побледнел, хотя, по мнению Джонатана, это была слишком

ничтожная месть, учитывая бессовестное поведение

галерейщика. На этой мажорной ноте Аргайл покинул Делорме.

Примерно в то же время, когда Аргайл открывал для себя

неприглядные стороны человеческой натуры, Флавия

приземлилась в базельском аэропорту и пристроилась к длинной

очереди, намереваясь обменять деньги и купить карту города.

Она рвалась в бой — кровь ее кипела и требовала

деятельности. Мысль о том, что ей необходимо найти гостиницу,

принять душ, переодеться и пообедать, лишь на миг мелькнула у

нее в голове. Сначала — работа, потом — остальное. Она

надеялась управиться со всеми делами в Базеле за один день и

тем же вечером махнуть в Париж, чтобы взглянуть еще раз на

картину. Бессмысленное стояние в очереди никак не входило в

ее планы, но с этим ничего поделать было нельзя.

Желание Флавии посетить Швейцарию укрепилось после

тщательного изучения материала, собранного карабинерами. Как

и обещал Фабриано, карабинеры методично собирали

информацию, они умели это делать. Но Флавия не могла ждать,

когда из Швейцарии придет ответ на их официальный запрос, —

они всегда присылали кучу бумаг, но по прошествии очень

— Да, — ответила Флавия, осматриваясь по сторонам и пытаясь

уловить атмосферу дома. Скромная обстановка, ничего

выдающегося. Обычная современная мебель, преимущественно

ярких расцветок. Всего две репродукции популярных картин. В

маленькой гостиной доминировал огромный телевизор. Квартира

была тщательно убрана, но едва ощутимый специфический

запах выдавал присутствие в доме кошки.

— Я прилетела всего час назад, — сказала Флавия. — Простите,

что свалилась вам на голову без предупреждения.

— Ничего страшного, — успокоила ее мадам Руве.

Смерть хозяина в должной мере опечалила ее. Мадам Руве

деловито внесла скорбь по работодателю в распорядок дня,

поместив ее где-то между походом в магазин и глажением белья.

— Чем могу быть полезна? — спросила она. — Известие о

гибели мистера Эллмана потрясло меня.

— Не сомневаюсь, — кивнула Флавия. — Такое ужасное

событие. Вы, конечно, понимаете, что мы хотим собрать как

можно больше информации, чтобы разобраться в случившемся.

— Вы уже знаете, кто убил его?

— Пока мы можем только строить предположения. Есть

некоторые догадки, но… нам нужны факты. Как я уже сказала, в

настоящий момент мы занимаемся сбором информации.

— Конечно, я постараюсь помочь, хотя и не представляю, кто

мог желать смерти мистеру Эллману. Он был таким добрым,

щедрым, милым человеком. Так любил свою семью и ко мне

относился очень хорошо.

— У него была семья?

— Сын. Откровенно говоря, беспутный человек. Пустой и очень

жадный до денег. Вечно являлся сюда с протянутой рукой.

Никогда не имел приличной работы. — Лицо ее приняло

неодобрительное выражение при воспоминании о сыне

Эллмана.

— А где он сейчас?

— Уехал в отпуск. В Африку. Вернется завтра. Обычная история

— его не бывает именно тогда, когда он нужен. Вечно бросается

деньгами — чужими, конечно. А его бедный отец не умел сказать

«нет». Я бы сумела, будьте уверены.

Беседа ненадолго прервалась: Флавия записала сведения о

сыне и его местонахождении. Кто знает? Жадный до денег сын

— Ну… — женщине не хотелось, чтобы у итальянки сложилось

впечатление, будто она имеет привычку подслушивать разговоры

хозяина, — совсем чуть-чуть.

— И?..

— Да ничего интересного. Мистер Эллман больше молчал. Я

только слышала, как он спросил: «Насколько важен вам этот

Мюллер?» и…

— О-о, вот как, — перебила ее Флавия, — Мюллер. Он сказал

«Мюллер»?

— Да, я уверена.

— Это имя вам что-нибудь говорит?

— Ничего. У мистера Эллмана было так много контактов по

бизнесу…

— Но вам приходилось слышать это имя раньше?

— Нет. Потом он выразил уверенность, что справится с

поручением, и упомянул какую-то гостиницу.

— «Рафаэль»?

— Возможно, что-то в этом роде. Он мало говорил, больше

слушал.

— Понятно. Вы не знаете, с кем он говорил?

— Нет. Боюсь, ничем не смогла вам помочь.

— Напротив, вы нам очень помогли.

Мадам Руве просияла и улыбнулась.

— А откуда вы знаете, что звонили из Франции?

— Он сказал, что проблему нужно было сразу решать в Париже,

тогда все было бы гораздо проще.

— Ах вот как.

— А на следующее утро он объявил, что уезжает в Рим. Я

посоветовала ему не переутомляться, а он ответил, что,

возможно, это его последняя командировка.

«И не ошибся», — подумала Флавия.

— Что он хотел этим сказать? — спросила она вслух.

— Не знаю.

— А мистер Эллман был богатым человеком?

— О, нет. Он жил на пенсию. Этого ему хватало, но никаких

излишеств он себе не позволял. К тому же он очень много

отдавал сыну. Гораздо больше, чем следовало. Неблагодарный.

Вы можете себе представить: в прошлом году, не получив

очередного чека, он набрался наглости и заявился прямо сюда,

кто знает, как организм проявит себя в следующую минуту. К

тому же ей не хотелось разбирать бумаги под любопытными

взглядами экономки.

Первым делом она занялась шкафом. Бланки налоговых

деклараций, счета за газ, телефон (ни одного за переговоры с

Римом), электричество. Письма к арендодателям — квартиру

Эллман снимал. Все эти счета свидетельствовали о

добропорядочности убитого и среднем уровне достатка.

Ежемесячные банковские уведомления также не представляли

большого интереса. Эллман жил по средствам, в долги не

влезал, и, судя по цифрам, его доходы были именно таковы,

какими он их представлял в налоговых декларациях.

Тем удивительнее показался Флавии один документ. Это был

годовой банковский отчет о состоянии счета за прошлый год.

Согласно этому документу, некая компания, связанная с

финансовыми операциями, ежемесячно переводила на счет

Эллмана пять тысяч швейцарских франков. Название компании

Флавии ничего не говорило. Флавия уставилась в потолок,

подсчитывая, сколько это получается в год. Шестьдесят тысяч

швейцарских франков — немалая сумма. В налоговой

декларации ничего такого не значилось. Флавия продолжила

поиски и наткнулась на чековую книжку Эллмана. Несколько

чековых квитков, выписанных на имя Бруно Эллмана. Весьма

солидные суммы. Должно быть, Бруно — это сын.

Вернулась мадам Руве.

— Бруно Эллман — сын вашего хозяина?

Женщина кивнула:

— Да.

— Он возвращается в Базель завтра? Или самолет приземлится

в Цюрихе?

— О нет. Он прилетает в Париж. Из Парижа он улетел три

недели назад и туда же возвращается.

«Ну вот, еще один повод съездить во Францию», — подумала

Флавия. Внезапно она почувствовала страшную усталость и,

спускаясь по лестнице, без конца зевала. Все так же зевая, она

купила билет в спальный вагон на поезд, отправляющийся в

12.05 в Париж, а в 12.06 уже спала беспробудным сном.

коллекционера не упоминалось. Это обычная музейная

практика, принятая из соображений безопасности: дабы не

наводить на владельцев грабителей. Однако картину все-таки

украли: значит, вор смог и без подсказки найти владельца.

«Как здорово, что у меня такой богатый опыт по розыскной

части», — думал Джонатан, усаживаясь в такси. В римской

библиотеке он догадался записать фамилию организатора

выставки и запомнил, что тот работает в музее «Пти Пале».

Шансы застать его на рабочем месте были невелики, и по

хорошему следовало сначала позвонить и договориться о

встрече. Но Джонатан располагал свободным временем, делать

ему все равно было нечего, а поездка к Пьеру Джинемеру

создавала хотя бы видимость деятельности.

На этот раз удача ему улыбнулась. Женщина за

администраторской стойкой строго посмотрела на него и

напомнила, что музей уже закрывается, но все же согласилась

узнать, не примет ли месье Джинемер позднего посетителя.

Получив положительный ответ, женщина объяснила Аргайлу, как

найти нужный кабинет. Джонатан долго шел по обширным залам

музея, отзывающимся гулким эхом, затем с