+
Наивный американец приезжает в Россию, чтобы помочь в защите прав человека, а заодно узнать о судьбе колчаковских денег, которые ныне, будучи найдены, могут обернуться многими миллионами долларов. Поиск давно пропавших купюр приводит его в далекую Кандымскую зону, где сидят совсем не наивные люди. Они давно приватизировали свою зону, они знают, что стало с деньгами, и на свой лад знакомят американца с великим принципом, на котором стоит не только зона, но и вся Россия: «Делиться надо!».
РЕЗУЛЬТАТ ПРОВЕРКИ ПОДПИСИ
Данные электронной подписи
Ссылка на политику подписи
Закрыть

 

 

Юлий Дубов

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Варяги и ворюги

 

- 2 -

 

 

 

 

 

В лагере убивает большая пайка, а не маленькая.

Варлам Шаламов. «Заговор юристов»

 

 

 

Благодарности

 

Всем спасибо.

Издательству «Вагриус» и тем, кто прочел «Большую пайку», —

спасибо. Я вас всех очень люблю.

Мою жену Ольгу, первую и самую взыскательную читательницу,

— люблю. Родным и друзьям, переживающим нашу

вынужденную эмиграцию дома, в России, — благодарность и

низкий поклон.

Держитесь, ребята!

Великолепной ученой женщине Ире Шикановой, рассказавшей

мне потрясающую историю о колчаковых деньгах и снабдившей

необходимым для работы историческим материалом, —

огромное спасибо.

Отдельно хочу сказать об ушедшем от нас замечательном

русском писателе Юрии Давыдове. Мы были знакомы,

встречались, много выпивали, и именно он принес мне папку с

документами Вятлага. Если бы не Юрий Владимирович,

«Варягов» бы не было.

И еще несколько слов про Виталия Бабенко. Он прочитал

первый вариант рукописи и совершенно неожиданно для меня

произнес: «плутовской роман». Я начал вспоминать известные

мне плутовские романы. «История Жиль Блаза из Сантальяны».

«Двенадцать стульев». «Прогулки с Владимиром Путиным».

Ничего не понял, но на всякий случай переписал финал.

Плутовского романа все равно не получилось.

Виталик! За то, что получилось, — спасибо.

Юлий Дубов

- 3 -

Короткое предисловие

 

Я человек ленивый и нисколько не стыжусь в этом признаваться,

поскольку всегда считал, что любая целенаправленная

деятельность привносит в жизнь ненужную суету, а потому

бесполезна. Сказано же в Евангелии от Матфея:

 

«Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на

один локоть?»

 

Но чем старше я становился, тем отчетливее понимал, что

целенаправленная деятельность не просто бесполезна, а еще и

вредна.

Когда-то я написал книжку «Большая пайка», отнес ее в

издательство и еще дал почитать родным и друзьям. Все

немедленно начали советовать мне изменить название. Слово

«пайка», дескать, взято из лексикона зоны, лагерные ассоциации

всем осточертели, продвинутой молодежи слово «пайка» в

первоначальном значении незнакомо, и ни на один иностранный

язык оно не переводится.

А и черт бы с ним — с иностранным языком! Название я не

изменил.

Это странное словосочетание позаимствовано мной из

знаменитого закона, сформулированного в свое время Варламом

Шаламовым и открытого эмпирически, в ходе наблюдений за

окружавшей его действительностью. Закон этот изложен на

предыдущей странице, и я очень рекомендую с ним еще раз

ознакомиться. Он как раз и означает, что ежели кому-то вдруг

втемяшилось превратить меньшее в большее, то есть совершить

целенаправленное деяние, то следует ожидать неприятностей.

Поскольку наблюдения за действительностью, окружавшей меня,

убедительно подтверждали, что закон Шаламова продолжает

работать, я испытал некоторое потрясение, послужившее

исходным толчком для написания «Большой пайки».

При этом я прекрасно понимал, что у любого сколь угодно

общего закона есть своя область применимости, за пределами

которой он перестает быть справедливым.

Именно поэтому мне захотелось сделать еще один шаг и

- 4 -

попытаться хотя бы приблизительно очертить область действия

шаламовского закона. Некоторым образом, Территорию Закона.

Так появилась на свет предлагаемая вашему вниманию история

про великую и обильную Кандымскую зону.

Она — эта зона — и есть самый главный персонаж. А вовсе не

Адриан Тредиллиан Диц.

Юлий Дубов

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

- 5 -

Глава 1

Происхождение героя

 

Он считал себя стопроцентным американцем. И, безусловно,

был им. Звали его Адриан (почти по-русски) Тредиллиан (с

ударением на втором слоге) Диц (родовая фамилия почтенной

семьи).

Дед его, Адольф Диц, появился в Штатах еще до Первой

мировой, году эдак в девятьсот шестом или седьмом. И был

дедушка Адольф в то далекое время сопливым и орущим

свертком, вывезенным из морозной России, с берегов широкой

русской реки Волги, из фамильных семейных угодий, на которых

немцев расселила русская царица Екатерина Великая. А может,

кто другой расселил. Но запомнилась именно Екатерина.

Русско-немецкая семья Дицев была велика и обильна. И был в

ней порядок, чего нельзя сказать про окружавшую их державу

Российскую. В державе порядка не было. Отсутствие порядка в

державе привело к тому, что взбунтовавшееся в пятом году

крестьянство все вокруг пожгло и пограбило. В том числе и

немецких хуторян.

В результате среди многочисленных Дицев обнаружилось

несогласие. Младший брат Иоганн возглавил тех, кто остался

восстанавливать порушенное хозяйство, а старший — тоже,

кстати говоря, Адольф, прадед Адриана, — забрал жену и

младенца и подался за океан.

Здесь, пожалуй, надо упомянуть, что в семействе Дицев с

незапамятных времен старшего сына всегда называли

Адольфом. Так же назвали и отца Адриана Тредиллиана. Так же

должны были назвать и самого Адриана Тредиллиана,

родившегося в тысяча девятьсот семидесятом. Но папа Адольф,

хоть и не воевавший, но знакомый по кино и книгам с

художествами своего печально известного тезки, эту семейную

традицию поломал.

Поэтому получился Адриан. А второе имя — Тредиллиан —

досталось ему от матушки, тоже стопроцентной американки, в

семье которой это странное и с трудом произносимое

звукосочетание кочевало из поколения в поколение.

Традиции — штука великая. Сильная вещь. Их в семье Дицев

было несколько.

- 6 -

Первым делом, в семье Дицев принято было, помимо

английского, в совершенстве владеть языками первой

исторической и второй обретенной родин. Поэтому ежевечерне,

по часу, не менее, в семье разговаривали исключительно по

русски, а по воскресеньям — исключительно по-немецки. Кроме

того, самый старый и давно уже скончавшийся от болезней

прадед Адольф завещал и передал всем своим настоящим и

будущим потомкам неистребимую любовь к свободе, гуманизму

и всяческим правам человека.

Сам он начинал свою американскую жизнь с работы на ферме в

Оклахоме. Но с сельским хозяйством у него не заладилось, он

перебрался в город и устроился клерком в компанию «Юнайтед

Принтерс», печатавшую бланки всяческих ценных бумаг. На

службе продвинулся, стал в компании фигурой заметной и году

эдак в двадцать третьем даже смог пристроить туда очередного

Адольфа, деда Адриана. Того самого, которого он вывез из

далекой России. Дед Адольф по службе тоже продвинулся и

стал в «Юнайтед Принтерс» начальником архивной службы. Его

сын, папа Адольф, в «Юнайтед Принтерс» уже не пошел,

занялся бизнесом самостоятельно, раскрутил основанный дедом

торговый дом и серьезно поднялся. Он же, руководствуясь

воспоминаниями об активной жизненной позиции отца и деда и

желая облагодетельствовать угнетенное человечество, и основал

фонд защиты свободомыслия. Фонд этот существовал

исключительно на средства торгового дома Дицев и числил в

своих активах много славных дел. Как то: издание «Черной

Книги», посвященной кровавым событиям в Венгрии в пятьдесят

шестом, материальную поддержку отдельных кубинских

эмигрантов, не ужившихся с Фиделем Кастро, разоблачение

кровавых безобразий на Гаити. И так далее. Не бог весть что, но

времени отнимало много.

Теперь папе Адольфу было уже довольно много лет. На покой он

вовсе не собирался, но возраст давал знать о себе, и морока с

необдуманно затеянным правозащитным движением была для

него явно лишней. Поэтому он и решил передать руководство

фондом сыну Адриану Тредиллиану, который имел гуманитарное

образование и вполне соответствовал высокой цели.

Это ничего, если в дальнейшем я буду Адриана Тредиллиана

называть просто Адрианом? Во-первых, мне так удобнее.

- 7 -

Во-вторых, вы все равно понимаете, кого я имею в виду. А кроме

того, ему уже без разницы.

Знаете, до чего додумался Адриан?

Он где-то прочел, что в далекой России, которую великий

президент Рейган назвал в свое время империей зла,

ускоренными темпами развиваются демократические процессы и

светлые силы свободы одерживают победу за победой над

мрачным наследием прошлого. А где же должен быть истинный

борец за права человека, как не на переднем крае этой самой

борьбы?

Тут надо вот о чем сказать. Папа Адольф хоть и вполне искренне

боролся за свободу, но предпочитал делать это на расстоянии.

Чтобы издать «Черную Книгу», вовсе не обязательно лезть под

советские танки на площадях Будапешта. Да и разоблачать

безобразия диктатора Дювалье как-то сподручнее на приличном

от его головорезов расстоянии. Поэтому первоначально идея

Адриана его не обрадовала. А потом он поразмыслил и

неожиданно согласился. Совсем не потому, что пересмотрел

тактику защиты прав человека. А потому, что был у папы

Адольфа в России некий неоформленный интерес, уже

несколько лет не дававший ему спать спокойно. Интерес этот

требовал, чтобы на месте оказался надежный человек, разузнал

все, а при необходимости и предпринял соответствующие шаги.

Под прикрытием фонда защиты свободомыслия очень даже

может получиться.

Про интерес этот папа Адольф сыну решил до поры не говорить,

но благословение на поездку дал.

Адриан выключил компьютер и стал собираться в дорогу.

 

Глава 2

Чем нехороша Караганда

 

Вам никогда не приходило в голову задуматься над тем, что же,

на самом деле, помнят дети. Это очень непростой вопрос.

Попробуйте-ка вернуть воспоминания, которые были у вас года

эдак в два… три… четыре… Что можно помнить в три года?

Мокрую постель, за что уже бывает смертельно стыдно.

Узловатые корни сосен под ногами, противный писк комаров,

врезающиеся веревки гамака, набитую шишку, теплые руки

- 8 -

матери, запах ее подушки, когда просыпаешься после

непонятного ночного кошмара. Но это не все. Есть что-то, о чем

пытаешься спросить у взрослых, не научившись еще как следует

выговаривать слова, а взрослые не понимают и отправляют тебя

поиграть в мяч или же снисходительно ставят на место

раскатившиеся по полянке кегли, запускают в правильном

направлении желтый деревянный шар и, ласково проведя по

голове, возвращаются к своим взрослым разговорам, к пиву или

клубнике, поглощаемой с топленым молоком, от которого тошнит

хуже, чем от пенок. И ты остаешься один, и вопрос повисает в

воздухе, а потом уходит куда-то далеко и уже не возвращается

обратно, и ты теряешь что-то тайное, невероятно ценное, что

живет на свете только благодаря тебе и только до тех пор, пока

ты это помнишь.

Взрослые тоже это теряют, потому что они заняты своими

взрослыми делами, и копошащаяся у их ног детская жизнь

воспринимается ими как их далекое будущее, а вовсе не как их

прошлое.

Сейчас попытаюсь объяснить, что я имею в виду.

Есть один вопрос, который я в свое время пробовал задать

родителям. Ответа я, понятное дело, практически не получил и

забыл бы про вопрос, как забыл про многое другое, если бы в ту

ночь мама не взяла меня к себе в постель, потому что мне

привиделась во сне очередная мохнатая гадость на

перепончатых лапах. Я не успел уснуть до того, как прибежала

разбуженная шумом бабушка, но лежал тихо и слышал, как они

переговариваются шепотом.

Вопрос был странный. Уже несколько дней я видел картинку —

будто я стою на лестнице у заляпанного чем-то белым окна и

мну в руке что-то зеленое, неприятно пахнущее и мягкое,

прилипающее к пальцам. А рядом — я это чувствовал, но не

видел — стоит какая-то тетя и говорит мне: «Это лепин, лепин,

тебе нравится?»

— Что такое лепин? — спрашивал я у мамы за ужином, языком

выталкивая изо рта противную манную кашу. — Что такое

лепин?

— Глупость какая, — отвечала мне мама, возвращая кашу на

место. — Ешь, как следует.

Но я не унимался. Я пытался рассказать маме про замазанное

- 9 -

краской окно, про темную лестницу, про тетю и про странный

запах, я помнил все это и хотел услышать ответ, но получал

лишь ложку с комковатой белой массой, которая скапливалась у

меня во рту и от которой меня в конце концов стошнило, после

чего я был отправлен спать. Вот тогда-то мне и приснилось

мохнатое на лапах.

— Ты ему чаю на ночь дала? — строго спросила бабушка. — С

сахаром? Или так и отправила?

— Ты ведь знаешь, — ответила мама, поправляя сползшее с

моего плеча одеяло. — После шести часов мы ему пить не даем.

Чего ж спрашиваешь?

Бабушка молча постояла рядом, и я видел сквозь ресницы, как

она перебирает темными потрескавшимися от копания в земле

пальцами перед ночной рубашки.

— Хоть бы поговорила с ним о чем, — сказала она наконец. —

Или ты думаешь, что самое главное — это покормить? О чем он

тебя спрашивал, пока ты ему ложку пихала?

— Господи! — Мама перестала меня укутывать и залезла под

одеяло. — Иди спать наконец! Очередное словечко придумал.

Спрашивал, что такое лепин. Откуда я знаю!

Я вдруг перестал видеть бабушку. Наверное, она села к нам с

мамой на кровать, потому что кровать нагнулась и заскрипела.

— Как ты сказала? — спросила бабушка странным и не своим

голосом. — Как? Лепин?

— Лепин, лепин, — ответила мама, просовывая левую руку под

подушку и подтягивая меня к себе. — А что?

— А ты не помнишь?

Наверное, мама вспомнила, потому что перестала меня

обнимать и поднялась на локте.

— Тетя Надя?

— Да, — сказала бабушка. — Тетя Надя. Она же тебе первую

коробку пластилина подарила. И учила лепить, тогда, в

Караганде… Помнишь, как ты его называла лепином? Зачем ты

ребенку про это рассказываешь? Хочешь, чтобы вся улица

знала?

Потом они долго говорили шепотом, мама вроде бы

оправдывалась в чем-то, я устал слушать и заснул, а проснулся,

когда мамы рядом уже не было. Солнце вовсю горело на

дощатой стене, пробив себе путь сквозь кружевные занавески.

- 10 -

Историю про неизвестную мне тетю Надю, обучавшую когда-то

маму обращаться с пластилином, я благополучно забыл и только

через несколько лет вспомнил при случайных обстоятельствах.

Наша большая и дружная семья всегда собиралась по

праздникам. На Первое мая, на Седьмое ноября, само собой —

на Новый год. Происходило это всегда у нас, в большой комнате,

под круглым зеркалом в деревянной позолоченной раме, которое

отец вывез из капитулировавшей Германии вместе с набором

ножей и вилок и никогда на моей памяти не работавшим

пылесосом известной фирмы «Мерседес». Я сидел за столом

вместе со взрослыми, с нетерпением ожидая, когда отец кивнет

в мою сторону и мне можно будет развести несколько капель

вина с загадочным названием «Прикумское» в стакане с водой.

Отец же, выждав минуту, доставал из буфета бутылку с синей

этикеткой и темной жидкостью, придирчиво изучал этикетку,

смотрел жидкость на свет, потом ставил бутылку на стол и

торжественно провозглашал:

— Коньяк азебирджанский. Четыре звездочки.

Все с пониманием замирали, хотя коньяк, кроме отца и его брата

дяди Бори, никто не пил. Мамины кузены предпочитали водку. За

столом произносились тосты, рассказывались, с осторожной

оглядкой в мою сторону, анекдоты, ближе к концу вечера

начинались разговоры о политике. Обычно их заводил дядя

Леша, двоюродный брат мамы.

Теперь мне было бы чрезвычайно интересно восстановить

хронологическую последовательность этих разговоров. Я думаю,

что самые первые мои воспоминания о них относятся примерно

к пятьдесят первому — пятьдесят второму годам. Позже

разговоры стали более громкими, я впервые услышал фамилию

Маленкова. А еще через год-два дядя Леша, белый от водки и

ярости, кричал отцу:

— За что мать моя, Надежда Тимофеевна, безвинно погибла? За

что? Сколько еще косточек по Караганде разбросано?

Мне сейчас трудно вспомнить, с чего это дядя Леша всегда

привязывался к отцу и почему именно отец должен был отвечать

за разбросанные по Караганде косточки. Но слово «Караганда»

вдруг оживило старую детскую картинку, я вспомнил мамину

подушку, странное слово «лепин» и бабушкины слова про тетю

Надю, подарившую маме коробку пластилина.

- 11 -

Мне страшно захотелось узнать, в чем тут дело.

Но семья наша воспитана была в лучших традициях того

времени и хорошо умела хранить семейные тайны. Только когда

я уже вырос, мне с огромным трудом удалось узнать, что у

бабушки была сестра Надя, очень красивая, и ухаживал за ней

замнаркома какой-то промышленности Рифштейн. Хотя к

моменту появления Рифштейна на горизонте Надя уже была

замужем и даже родила троих сыновей. Так как бабушка вместе

с дедом, которого я так никогда и не видел, строила на Урале

какую-то электростанцию, мама моя тоже жила у бабушкиной

сестры. Их всех вместе и взяли, после того как Рифштейн был

окончательно изобличен в заговоре против Советской власти и

былом сотрудничестве с японскими оккупантами на Дальнем

Востоке. Муж Надежды Тимофеевны немедленно заявил, что

знать ее не знает и знать не хочет. И детей тоже. Его это не

спасло, потому что через какое-то время и до него дошла

очередь. А вот Надежду Тимофеевну спасло, и вместо лагеря —

как жена врага народа — она угодила на поселение в Караганду.

Вместе с сыновьями и моей мамой, так как разбираться, кто чей

ребенок, в те годы было некогда. Бабушка сперва ничего про это

не знала, потом, не получая известий из Москвы, всерьез

встревожилась, выяснила окольными путями, что к чему, и

подключила деда.

Короче говоря, бабушке дали свидание с сестрой и разрешили

забрать дочь. За компанию отдали и дядю Славу, младшенького,

потому что у него в легких нашли туберкулезные очаги и

отягощать им одну из двух имеющихся в Караганде больниц

никакого смысла не было. А к началу войны вернули и двух

других сыновей: бабушкина сестра умерла, и вопрос был

исчерпан.

История обычная, известная, у нас через такое каждая третья

семья прошла, так что вспоминать особо нечего. Если не

считать, конечно, того, что пластилин покупали не мне, а маме, и

покупала его тетя Надя, которую я в глаза не видел, даже на

фотографиях, и именно маму мою, а вовсе не меня, эта самая

тетя Надя учила лепить в далекой Караганде, куда коробка

пластилина была вывезена каким-то чудом, и маме, а не мне,

тетя Надя говорила — это лепин, лепин, тебе нравится?

Но мама моя, к тому моменту, когда я узнал эту историю, про

- 12 -

слово «лепин» забыла напрочь и только пожимала плечами. А я

про него помню и сейчас.

Помните, был такой кумачовый трюизм: «Дети — наше

будущее»? А я вам скажу, что дети — это наше прошлое.

Если не будете как дети, то не узрите Царствия Небесного. А

если не помните прошлого, то не поймете настоящего, да и с

будущим будут проблемы. В один распрекрасный день

почувствуете приставленный к горлу нож, увидите опущенные в

уголках голубые глаза с веселым прищуром под густыми

бровями и в последнее отпущенное вам мгновение будете

лихорадочно соображать — что же это такое жуткое вас

стукнуло?

Отсутствие исторической памяти, братцы-варяги, отсутствие

исторической памяти.

 

Глава 3

Последнее напутствие

 

— Хэллоу, сынок, — сказал Адольф Диц, закуривая длинную

ароматную сигару и разливая виски по двум широким стаканам,

заполненным доверху кубиками льда.

— Хэллоу, дэдди, — ответил ему вошедший сквозь

задрапированную бархатными портьерами дверь Адриан,

пригубил виски и сморщился. — Как ты можешь это пить, дэдди?

Это же ужасно! Виски надо разбавлять содовой. Где у нас

содовая?

Адольф Диц с неудовольствием посмотрел на сына и кивнул в

сторону вделанного в стену бара. Адриан открыл отделанную

красным деревом дверцу, достал бутылочку с содовой,

покосился на отца, незаметно выплеснул половину своего

стакана в камин и долил воды.

— За твое здоровье, дэдди, — сказал Адриан и пригубил.

— За твое здоровье, сынок, — ответил Адольф и выпил почти до

дна. — Ну что, сынок? Будешь бороться за права человека и

гражданина в большевистской России?

— Она уже не большевистская, папа, — обиделся Адриан. —

Это уже совсем другая страна. Там теперь свобода. Там частная

инициатива. Там есть парламент.

— Да, — сказал Адольф. — Я слышал. Только эта страна

- 13 -

по-прежнему называется Советский Союз. Не забудь про это,

сынок.

— А вот и нет, — возразил Адриан. — Там где-то и вправду есть

Советский Союз. Но Россия — это не Советский Союз. Она уже

давно объявила, что она независима от Советского Союза. У

России есть своя Декларация независимости. Как у нас.

Адольф удивился.

— Я про это не слышал. А где же тогда Советский Союз?

— Не знаю, — признался Адриан. — Но он, кажется, есть. Во

всяком случае, президент Советского Союза есть. Или был. Нет,

есть! Его зовут Горбачев.

— О! — сказал Адольф. — Я слышал про этого парня. Увидишь

его, пожми ему руку, сынок. У него есть драйв.

— У кого? — спросила мама Адриана Мэри, неожиданно

появившись в комнате.

— У Горбачева, — хором ответили Адольф и Адриан.

— Поляк? — заинтересовалась Мэри. — Из Бруклина?

— Нет, — сказал Адриан. — Это президент Советского Союза.

— Это то самое место, куда ты едешь, сынок? — озаботилась

Мэри. — Ты должен беречь себя, сынок. Мне говорили, что там

очень много коварных и нехороших женщин. Они сотрудничают с

КГБ, и их называют русским словом… — Она на секунду

задумалась и неуверенно произнесла по-русски: — Можжьно…

— Где много женщин?

В комнате возникла невеста Адриана, журналистка по

профессии, ослепительная рыжая красотка… (стоп! имя «Мэри»

я уже использовал; как же ее зовут? ну! ну! ах да! был ведь

фильм… «Остров сокровищ»… конечно же, Дженни). Дженни

подпорхнула к Адольфу, отхлебнула виски из его стакана и

затянулась его сигарой.

— Вы ошибаетесь, Мэри, — фамильярно обратилась она к Мэри.

— В России женщины ничего не понимают в сексе. Мне кто-то

рассказывал, что у них в стране секса нет.

Адриан покраснел.

— Этого не может быть, — возмутилась Мэри. — Не может быть,

чтобы этого не было. И вообще, Дженни, как вы можете говорить

о таких вещах при Адриане! Он еще ребенок!

Адриан покраснел еще гуще. Дженни дерзко расхохоталась.

— Пойдем погуляем, бэби, — предложила она Адриану. —

- 14 -

Проведем вместе последний вечер. Прошвырнемся по Бродвею.

Зайдем в бар. Или поужинаем в шикарном ресторане на Пятой

авеню. Я угощаю.

Когда дверь за ними закрылась, Мэри повернулась к Адольфу.

— Я так боюсь за нашего мальчика. Мне кажется, эта девушка

ему не пара. Она слишком бойкая. А он у нас такой чистый. Тут

еще эта поездка…

— Не беспокойся, Мэри, — ответил Адольф и снова налил себе

виски. — За ним присмотрят. Я рекомендовал ему найти там в

России кого-нибудь из нашей семьи. Кто-нибудь должен был

остаться.

 

Глава 4

Племя бичей

 

Происхождение якутских бичей исследовано недостаточно

хорошо.

Постараюсь заполнить этот пробел. Часто ряды бичей

пополнялись за счет освободившихся заключенных, которых на

Большой Земле уже никто не ждал или которым неохота было

тащиться за семь верст киселя хлебать. В Якутске они

чувствовали себя, во-первых, дома, а во-вторых, среди

единомышленников. Другой мощный резерв состоял из

завербовавшихся на Север, но по разным причинам не

прижившихся в трудовых коллективах. Были и идейные бичи,

принципиально не признававшие ничьих авторитетов и никакой

дисциплины и считавшие бичевание единственно возможным

для свободного человека способом существования. К ним

относились с уважением.

Когда весной становилось тепло, посланцы армии бичей

вываливали на улицу и шли вербоваться в тайгу. За каждым

посланцем, уполномоченным вести переговоры, стояло человек

десять или двадцать, которые на людях показаться не могли, что

будет объяснено ниже. Бичи соглашались на любую работу, но

при выполнении следующих обязательных условий: бригада

должна состоять только из своих, бугор должен быть только

своим, никаких подъемных — только экипировка и

окончательный расчет по осени.

Вербовка шла не более недели. После этого бичи исчезали из

- 15 -

города.

Появлялись они ближе к концу сентября, когда не за горами уже

были первые заморозки, и получали честно заработанные

деньги. Вот тут-то и начиналось.

В принципиальном плане загул бичей мало чем отличался от

обычных картин, наблюдаемых в рабочих поселках в дни выдачи

аванса или получки. Разница была только в масштабе.

Но именно она и была решающей. Сколько может пропить

обычный работяга? Ну сто рублей, ну двести. Черт с ним —

пусть триста! А если у меня на кармане шальные тысячи? Да не

только у меня, но и у каждого кореша? Тогда как?

Но, шикуя в городских кабаках, швыряя налево и направо

бешеные деньги, просаживая тысячи в «очко» и в «железку» и

щедро одаривая сорокалетних куртизанок с челюстями из

нержавеющей стали, дальновиднейшие из бичей ни на секунду

не забывали о том, что все не вечно под луной и что впереди

тяжелые времена. И бичи принимали меры предосторожности.

Я не застал эпоху знаменитых парчовых и бархатных портянок

— мода на портянки закончилась задолго до моего рождения. А

вот полупудовые бостоновые штаны застал.

Хозяйственный бич, появившись в Якутске с честно нажитым

капиталом, первым делом навещал промтоварный магазин. Там

приобретался отрез самого лучшего и дорогого материала —

бостона, шевиота или еще чего-нибудь. Из этого отреза в

городском Доме быта за ночь шились многослойные брюки в

количестве одна штука. Брюки эти напоминали две сходящиеся

вверху колонны Большого театра, перетянутые широким

армейским ремнем с начищенной до блеска пряжкой. На

деревянном тротуаре Якутска упакованный в бостоновые брюки

бич не помещался, и ему приходилось спускаться на проезжую

часть, каковую он занимал наполовину, гордо, но с трудом

переставляя слоновьи ноги.

Заимев брюки, бич немедленно пускался во все тяжкие, пил сам

и поил полгорода, пока не кончались деньги. Потом еще

некоторое время пил на деньги корешей. Потом пил в долг. А

потом наступали черные времена. Тогда привлекались скупщики,

уже поджидавшие своего часа, с брюк, как с кочана капусты,

срезался верхний, слегка потерявший первоначальную окраску

слой и тут же продавался за наличные.

- 16 -

Загул получал новую подпитку.

Потом срезался второй слой.

Когда же оставалась только прикрытая последним фиговым

слоем кочерыжка, дружная кучка бичей во главе с обладателем

Последних Штанов шла устраиваться на работу в котельную.

Здесь уже вопрос об авансе и качестве спецодежды ставился

предельно жестко — с ссылками на КЗОТ и профсоюз. В конторе

бичи переодевались во все новое, сдавали полученный аванс в

общий котел, добавляли туда сумму, вырученную за Последние

Штаны, забирали на все наличные в ближайшем магазине водку,

тушенку, лук, чеснок и курево и шли в котельную, которой

предстояло быть их общим домом на всю долгую полярную зиму.

В котельной бичи немедленно раздевались до исподнего — у

кого оно было, бережно сворачивали и складывали по углам

ватники, комбинезоны и валенки и выбирали бугра. Обычно им

оказывался владелец Последних Штанов. К Новому году вся

спецодежда уже оказывалась выменянной на водку и курево.

Вся — кроме одного-единственного комплекта, принадлежавшего

бугру. Он не продавался никогда — даже в самые тяжелые

времена, ибо это означало бы полную утрату связей с внешним

миром и неизбежную голодную смерть. Бугор исправно

появлялся в городе, получал за всех честно заработанное,

выбивал кое-какие старые долги, закупал провиант, а по весне

шел вербоваться в тайгу, представляя всю засевшую в котельной

голозадую команду.

И все повторялось по новой.

В хрониках остались обрывочные сведения об отдельных

представителях великого племени бичей, которые пытались

разорвать этот порочный круг. Наиболее известен был некто

Иван Иванович Диц, наполовину немец, избежавший каким-то

образом общей судьбы своих поволжских соотечественников,

вдоволь повоевавший в Крыму и под Одессой и вычищенный

уже после войны по простой случайности — запоздавшая

награда за бои под Севастополем, как водится, нашла героя,

подняли, естественно, личное дело, с ужасом убедились, что

проморгали в свое время матерого врага, и тут же заткнули его

куда подальше.

Среди бичей — авантюристов и гуляк — Иван Иванович

выделялся особой немецкой хозяйственностью, дотошностью и

- 17 -

плохо скрываемым нежеланием все валить в общий котел и тут

же немедленно пропивать. Выпить и погулять он, правда, любил,

но при этом сильно напрягался и явно высчитывал постоянно,

кто сколько заплатил и сколько при этом употребил. Так что

особого удовольствия от общения с Иваном Ивановичем прочие

бичи не испытывали, но держали его за своего, надеясь втайне,

что жизнь и не таких обламывала.

Так или иначе, но в один распрекрасный день разнеслась молва,

будто бы Ивана Ивановича видели в аэропорту. И по слухам,

был у него с собой билет в один конец. куда-то на юга. Как

водится, стали вспоминать тут же, не замечалось ли за Иваном

Ивановичем чего-нибудь странного последнее время, не говорил

ли он кому чего и так далее, а потом махнули рукой. Немец и

есть немец, что с него взять. Тем более что не до него было —

сезон подходил, и тайга ждала своих героев.

А когда первые бригады вернулись в город и уже были пошиты

первые бостоновые штаны, Иван Иванович неожиданно

объявился и покаялся прилюдно.

Оказалось, что Иван Иванович вынашивал мечту об эмиграции

на Большую Землю уже много лет и, тщательно скрывая эти

замыслы от собратьев, скопил в секрете от всех очень большие

деньги. Таился он не зря, поскольку отлично понимал, что такого

черного предательства ему не простят — мало того? что держал

заначку от корешей, так еще и продал их великое братство,

променяв его на… на черт знает что… Но, скопив нужную сумму

и устав от конспирации, решил — пора. И махнул в Севастополь,

где после войны так ни разу и не был.

Он-то думал, что прикупит под Севастополем домик, обзаведется

хозяйством, оглядится, потом, возможно, вызовет к себе старую

зазнобу, ежели она, конечно, еще не пристроена, и сложит по

кирпичику ту жизнь, которая была когда-то у его фатера в

Поволжье и о которой он смутно, но с тоской вспоминал. А

Север останется просто воспоминанием, о котором он будет

рассказывать соседям за бутылкой белого крымского вина.

Но главное — главное! — он никогда более не будет так глупо и

бессмысленно разбрасывать деньги, потому что в них и есть

кровью и потом заработанное будущее. Только они могут

обеспечить ему нормальную и спокойную жизнь.

Поэтому, садясь в самолет, Иван Иванович уже ощущал себя не

- 18 -

бичом по кличке Немец, а настоящим немцем из почтенного

рода Дицев. И отряхивал с ног своих прах столицы бичей.

Но все сложилось не так, как мечтал Иван Иванович. Началось с

того, что ни в одной севастопольской гостинице для гостя с

Севера не нашлось места. Даже предъявление в горкоме партии

документов, однозначно свидетельствовавших, что гость сперва

сдавал Севастополь фашистам, а потом отбирал его обратно и

при этом был ранен, ситуацию никак не изменило. Можно было,

конечно, устроиться в частном секторе, но от одной только

мысли об этом Ивану Ивановичу становилось как-то не так.

Оказалось, что за долгие годы на Севере в его подсознании

прочно укоренилась странная мечта о гостиничном номере люкс

с нейлоновыми занавесками на окнах, видом на море,

телефоном на прикроватной тумбочке и завтраками в постель.

Поэтому он упрятал подальше военные регалии, вернулся в

гостиницу и решительно протянул администратору паспорт с

вложенной в него сторублевкой.

Номер нашелся мгновенно — как раз такой, о каком мечталось: с

видом на море, занавесками и телефоном на тумбочке.

Вторую сторублевку Иван Иванович скормил проводившему его в

номер халдею — мелких не было. Правда, при этом что-то

кольнуло в сердце, и как предупреждение прозвенели в ушах

начальные строчки песни про Ванинский порт, которую любили

тянуть коротающие в котельной полярную зиму бичи.

Но мелких-то не было.

Через каких-нибудь полчаса телефон на тумбочке взорвался

звонком и более не умолкал. Тонкие девичьи и нежные женские

голоса наперебой интересовались, надолго ли дорогой гость

пожаловал в город и как собирается проводить свободное время.

И Иван Иванович осознал, что где-то рядом с мечтой о своей

первой любви, которая поможет ему скоротать старость,

надежно укрыты видения некоего невиданного разврата и

противостоять им он не может.

Двум наиболее настойчивым Иван Иванович тут же и назначил

встречу в гостиничном ресторане и так и не смог понять, почему

вместо двоих заявилось пятеро. Выгнать лишних он не решился,

накормил всех до отвала икрой, напоил коньяком и шампанским,

а потом, стараясь держать походку, прошествовал к

администратору, небрежно перебросил через стойку очередную

- 19 -

бумажку с портретом вождя мирового пролетариата и

потребовал еще один люкс.

Двух девочек Иван Иванович забрал с собой, а остальных

поселил в немедленно выделенные апартаменты, предупредив

строго, что в скором времени навестит.

К концу недели Иван Иванович все еще обретался в своем

номере, а половину этажа занимал его персональный гарем. Но

здесь Ивана Ивановича постигла обычная судьба арабских

шейхов, населяющих свои дворцы неземной красоты гуриями, но

выступающих при этом в роли собаки на сене. Потому что,

несмотря на вполне приличное здоровье, предложение в

несколько раз превышало спрос.

Но если у шейхов были дворцовые стражники и верные евнухи,

строго следившие за нравами в гареме, то в севастопольской

гостинице ничего подобного не наблюдалось. И как-то ночью

Иван Иванович с гневом обнаружил, что временно оставленные

в небрежении гурии затащили в оплаченный им номер

черноусых красавцев и предались разнузданным безобразиям.

Выгнав распутниц и откупившись от вызванного наряда милиции,

Иван Иванович произвел смотр личного состава, отобрал восемь

наилучших и уже на следующий день отплыл с ними в сторону

Сухуми на специально зафрахтованном лайнере, разумно

рассудив, что в море соблазнов будет поменьше и хранить ему

верность девушкам будет не так уж и затруднительно…

— Ну что, Немец? — строго вопросили его вернувшиеся с

промысла и уже отгулявшие свое бичи, обнаружив Ивана

Ивановича в котельной. — Понял, сукин сын, что значит малая

родина? Что есть такое настоящие друзья-товарищи? Или

просто деньги кончились?

Ничего не ответил им Иван Иванович, только склонил седую

голову и уронил слезу, навеки похоронив память о беззаботной и

упорядоченной жизни своего поволжского фатера. И понял он

раз и навсегда, что Родина его — Север, а национальность —

великое и разгульное племя бичей. А еще понял он, что

единожды попавший сюда — все равно как здесь родившийся и

что клеймо бича ставится навечно.

— Да что там! — ответил он друзьям-товарищам и лихо сплюнул

в сторону двери. — Погулял малость. Гляжу — три тыщи

осталось. Чего уж тут пить-то… Вот и вернулся…

- 20 -

Вот такая история. Не знаю, заметили вы или нет, но родовое

имя Иоганн, или по-нашему Иван, в русской части семьи Дицев

тоже передавалось из поколения в поколение.

 

Глава 5

Полет первым классом

 

— Ну как там?

— Ужас, — ответила стюардесса по имени Жанна. — Кошмар

какой-то. Выступает.

— А что ему еще нужно?

— Откуда я знаю? — На глазах у Жанны выступили слезы. —

Требует командира. Грозится написать куда-то. Блокнот достал и

уже пишет. Спросил фамилию.

— А ты что?

— А что я? Что я могу?

— Выпить ему предложи.

— Предлагала. Говорит, что не пьет. Потом водки взял,

потребовал содовую. Где я ему содовую возьму? Налила

«Ессентуков», он попробовал, весь скорчился. Потом в туалет

побежал. Вернулся — говорит, почему у вас в самолете курят. И

все про свой первый класс долдонит.

— Так он же в первом классе и сидит.

— Да я ему сто раз говорила, что он в первом классе. А он не

верит. Кричит, что его обманули.

— Ладно, — приняла решение старшая стюардесса Надя. —

Пойду командиру скажу.

И вправду, какого еще рожна надо было Адриану! Российские

экономические свободы подняли интерес к бывшей империи зла

на невиданную высоту. И самолеты из Штатов в Москву и

обратно неизменно летели забитыми до отказа. Причем все

летевшие требовали первый класс. А где его было взять — этот

первый класс, да еще в таком количестве, если в каждом

самолете головной салон имел максимум шесть рядов до

перегородки, а других самолетов не было? Да если подумать —

что такое первый класс? Такое же сиденье под задницей.

Пепельница, вделанная в подлокотник вашего кресла.

Обеденный столик. О! В первом классе икру дают и выпить. Вот

вам и решение проблемы. Сколько у нас заявок на первый класс

- 21 -

в листе ожидания? Семьдесят четыре? Отсчитываем семьдесят

четыре кресла, вот вам, девочки, скотч, веревочку крепите здесь,

по краям, хорошенько только, чтобы не оторвалась в полете, и

занавесочку, вот так, вот так. Теперь ты возьми чистый листик

бумаги и начерти аккуратненько — сюда стрелочка, это первый

класс, а сюда — экономический. Знаешь, как это по-английски

будет? Ну и ладненько. И чтобы всем семидесяти четырем икры

и выпить — по первому классу.

Адриан сидел прямо перед оторвавшейся еще при взлете

занавеской, чудом державшейся на одном из уцелевших

креплений. На почти упирающихся в подбородок коленях он

держал блокнот с желтыми листами бумаги и пытался сочинить

гневный протест.

 

«Командиру лайнера, пилоту первого класса господину… как,

черт возьми, его долбаная фамилия?» (зачеркнуто).

«Президенту авиакомпании „Аэрофлот“» (зачеркнуто).

«Президенту Майклу С. Горбачеву» (зачеркнуто).

 

— Брось ты, — сказал Адриану русский сосед, топивший

разочарование в регулярно приносимом запуганной стюардессой

Жанной коньяке. — Бесполезно. Считай, попали мы. Вон там

мои сзади сидят, — он махнул рукой и чуть не сорвал занавеску

окончательно, — зубы скалят. Они мне все завидовали, что я в

первом классе лечу, а теперь зубы скалят. Затарились в

аэропорту спиртным за пятнадцать баксов и гуляют всю дорогу.

А я все то же самое имею за лишних триста.

Адриан упрямо сжал челюсти, встал и направился в туалет.

Дома он много слышал про исключительное качество русской

водки, но ничего подобного не ожидал. Да еще в сочетании с

этой странной русской содовой. От интересного сочетания во рту

у него был невероятно противный йодистый привкус, и вдобавок

началась изжога.

Командир корабля, призванный на усмирение взбунтовавшегося

американца, не обнаружил мятежника на месте. Но услышал

доносящийся откуда-то из хвостовой части грохот. Проследовав

по направлению к источнику шума, командир понял, что с

американцем дело плохо. Не иначе как напился до зеленых

чертиков. Виданное это дело — чтобы трезвый человек сам не

- 22 -

мог из туалета выйти? Причем не просто не мог выйти, но еще и

сделал с дверью что-то такое, что ее напрочь заклинило.

Пришлось вызывать подмогу.

Однако чертова дверь никак не поддавалась.

— Эй! — позвал командир, прижавшись к двери губами. — Ду ю

спик инглиш?

— Можно по-русски, — донесся изнутри слабый голос Адриана.

— Вы сломали дверь, — объяснил командир. — Во время

полета ничего сделать не можем. Через час сядем в Шенноне,

вызовем механиков. Продержитесь?

— Постараюсь, — проскрежетал Адриан.

— Во время посадки руками упритесь в стенки и не вздумайте

вставать, — посоветовал командир.

Возвращаясь в кабину, командир сказал Жанне через плечо:

— Ничего. Часок в сортире посидит, опомнится. Придет в себя.

— Правильно, Левон Ашотович, — согласилась Жанна. — А то

замучил совсем. Они все думают, что если у них долларов

полные карманы, то им все можно. Хозяева нашлись!

В Шенноне появившиеся на борту механики за пятнадцать минут

сняли дверь туалета с петель, а потом, выпустив узника,

внимательно изучили проржавевшие болты крепления, один из

которых был сломан пополам. Наконец старший ссыпал болты в

ладонь командиру и покачал головой.

— Что будем делать, Левон Ашотович? — спросила стюардесса

Жанна, глядя на лежащую на полу дверь.

— Как что? Берешь, значит, скотч. Веревочку. Крепишь сюда на

проем и вот сюда. И занавесочку.

— А где же занавесочку взять?

— Почему я об этом думать должен? — окрысился Левон

Ашотович. — Обо всем я думать должен. Вот ту занавесочку

возьмешь, с первого класса, она там уже не нужна, и сюда, вот

так, вот так, аккуратненько приделаешь. Поняла?

 

Глава 6

Кадаши

 

Был когда-то в блаженных семидесятых такой забавный

фильм… Не помню, ей-богу, ни как назывался, ни про что был,

ни кто играл. Сидели там несколько мужиков за столом, пили они

- 23 -

что-то эдакое, трепались о своем, о девичьем. А потом один из

них и говорит: «Приходилось ли вам, ребята, с негром в бане

париться? А мне вот приходилось.» И на этом самом месте

зрительный зал заходился в хохоте. Понятно почему —

попробуйте представить себе натурального черного негра в

нашей русской парной. Мы, конечно, не расисты какие-нибудь,

не в Америке живем, слава Богу, но негр в парной — это уж

слишком. Это все равно как ихнее шампанское квашеной

капустой закусывать. Законам природы не противоречит, и если

о шампанском говорить, то не так и противно, особенно если с

огурцами, могу засвидетельствовать, но все ж таки странновато.

Потому и смеялись все.

Так вот. Прошло сколько-то лет. И году эдак в каком-то захожу я

в Кадаши. Я знаю, вы сейчас подумаете, что там в парной негр

сидит. С веником. Нет, братцы вы мои. Он там банщиком

работает. И тут не то что расизм какой или еще что другое, а

просто полное торжество демократии. Потому что негр этот

нормально лопочет по-русски, раздает простыни, впаривает

нуждающимся веники и торгует из-под полы пивом и водкой.

Причем делает это бойко, весело, скалит зубы, каждого

называет «товарищ», напевает что-то под Африка Симона и при

этом пританцовывает, размахивая коленками. А у каждого, кто

заходит, забирает документы, ценные вещи и деньги и прячет в

сейф.

Вот, скажем, пришел ты попариться и ничего ему не сдал. Хоть

ты в мумию от жажды превратись — ни черта не получишь. Ни

водки, ни пива. В душе можешь похлебать чего-нибудь или из

под крана. А если сдал, то он тебе лучший друг и каждые пять

минут рядом. Звал, не звал — все едино.

И ведь что характерно — наш русский банщик, когда ты у него

пива, к примеру, просишь, либо сразу у тебя денежку возьмет,

либо принесет кружку, но, пока не расплатишься, из рук ее не

выпустит. А негр вроде как в кредит носит. Две кружки, четыре,

шесть, четвертинку, поллитра — неважно. Носит и денег не

берет. Он потом возьмет, когда из сейфа тебе твое отдавать

будет.

Запад, братцы, просто Запад! Дожили! В кредит наливают!

Мне рассказывали, что один дух столько у банщика-негра в

кредит набрал, что у него потом в сейфе не хватило чем

- 24 -

расплатиться. И что вы думаете? Негр перед ним раскланялся,

как перед родным, — заходите, говорит, еще, в следующий раз

рассчитаетесь. Мужик просто на седьмое небо от счастья

залетел. Обнимал этого негра, клялся завтра занести, еще пару

кружек взял и негра же угостил. В кредит, понятное дело.

А когда этот дух до дома добрался, то и понял тут же, почему

негр такой добрый. Оказалось, что негр из его паспорта,

положенного в сейф, зафиксировал прописку, и, когда дух в

подъезд вошел, его уже трое ждали. Объяснили, что денежки

лучше сразу вынести, а то могут быть серьезные проблемы.

Ребята! Может, банщики из негров и ничего получаются, но

рэкетиры из них просто никакие. Пока негритянские приятели на

лестнице ждали, мужик позвонил свояку из отделения милиции.

Приехал наряд на двух машинах, сперва этих троих замели,

отмутузив на лестнице, а потом поехали в Кадаши.

Короче. Где-то в конце девяносто второго сижу смотрю

телевизор. А там вроде как диковинку показывают. Как судят у

нас — елки-палки — не Петрова или Сидорова, а натурального

негра, и дают ему сколько-то там лет. Смотрю — и вижу банщика

нашего, из Кадашей.

Братцы мои! Если уж вы так надрывались, когда вам с экрана

про негра в парной рассказывали, то представьте себе такого же

негра, но в нашей российской тюряге.

Вам еще смешнее будет.

Я прекрасно понимаю, что у каждого нормального человека в

этом месте должен возникнуть простой и очевидный вопрос —

при чем здесь банщик-негр из Кадашевских бань и что вся эта

аллегория должна обозначать? Отвечаю — ничего она

обозначать не должна, и банщик-негр тут совершенно ни при

чем.

Ровно то же самое можно сказать и другими словами.

Не зря ведь в православных храмах молитву возносят — о

богохранимой земле нашей. Вы вдумайтесь. Один только народ

есть — богоизбранный. Это не мы. И одна страна —

богохранимая. Вот это уже мы. Не знаю, как там в иных странах,

потому что в их церквях молятся не по-нашему, но есть у меня

такое ощущение, что они себя богохранимыми не называют. И

понятно совершенно — почему. Потому что мы есть Третий Рим,

Четвертому же не быть.

- 25 -

А с чего бы иначе нахально заявил князь Александр Невский,

глядя с холма на учиненное им Ледовое побоище, — кто,

дескать, с мечом на Русь придет, тот от меча и погибнет? С того

с самого и заявил, что в богохранимую страну ни с мечом, ни со

своим уставом, ни с иными какими чужеземными прибамбасами

соваться не следует. Небезопасно.

Ибо найдется у нас на всякую хитрую эту-самую

соответствующий орган с винтом.

Взять, к примеру, того же хитроумного негра. Не иначе как он до

Кадашей в каком-нибудь заморском колледже обучался, и ему

там правильно и логично растолковали, что кредит есть

движущая сила любого бизнеса. Надо всего лишь обеспечить

возвратность отпускаемых в кредит ресурсов, и все будет очень

даже хорошо.

Негр в точности так и поступил. С учетом местной специфики. Не

учел он только, что по части местной специфики мы —

богатейший народ в мире. У нас может чего хочешь не быть

вовсе, ананасы не растут, кенгуру не водятся, но специфики —

хоть отбавляй. Газ кончится, нефть всю выкачают, никель за

океан вывезут, а специфика останется, и вечно будут шарахаться

от нас народы и государства.

Супротив свояка из отделения милиции никакой бизнес-план не

устоит.

 

Глава 7

Письмо домой

 

Дорогой папа!

Я здесь уже третью неделю. Я совсем освоился. Здесь очень

интересно. Сразу скажу тебе, что ты ошибался. Советского

Союза больше нет. Совсем нет. Они его отменили уже много лет

назад. Президент Горбачев есть, но он теперь не президент.

Сейчас у них другой президент, его зовут Ельцин, и он

настоящий герой. У него есть драйв. Если хочешь, я могу пойти к

нему в Кремль и пожать ему руку. Здесь настоящая демократия,

и каждый, кто хочет, может придти в Кремль и пожать руку

президенту. А если никто долго не приходит, то президент сам

выходит из Кремля и всем, кого увидит, пожимает руку. Я это два

раза видел из окна своего отеля.

- 26 -

Я живу в отеле прямо на Красной площади. Занимаю большие

апартаменты. Одну комнату использую как офис. Компьютер

работает, и я получаю и отправляю электронную почту. В день я

плачу за апартаменты около сорока долларов. Это очень

дешево.

Передай маме, что она была права. Здесь действительно ходят

те женщины, о которых она говорила. Одна из них долго стучала

ко мне в дверь. Я у нее прямо спросил: «Ты — можно?» И она

откровенно ответила: «Конечно, можно, да еще как». Я ее не

впустил и попросил у администрации протекшн. Теперь мне

только иногда звонят по телефону. Я сразу спрашиваю —

можно? И когда они отвечают «да», вешаю трубку.

Я был у господина Крякина в их Ка Ге Бе. Господин Крякин — это

настоящий демократ. Он очень любезный, и в кабинете у него

много телефонов. Он сказал, что теперь Ка Ге Бе защищает

свободу и права человека. А тех, кто против свободы и прав

человека, они теперь считают врагами народа и будут поступать

с ними, как положено. Я обсудил с ним мой проект. Он сказал,

что это отличная идея, и сколько денег есть у нас в фонде. Я не

стал говорить сразу про весь бюджет, сказал только про два

миллиона. Он сказал о'кей и обещал отвести меня в Кремль. Мы

туда пойдем на следующей неделе.

Еще господин Крякин познакомил меня с господином

Шнейдерманом. Это очень важный защитник прав человека.

Когда он хочет защитить права человека, он приходит к

господину Крякину в Ка Ге Бе, и они вместе думают, как это

лучше сделать. Я был в офисе у господина Шнейдермана. У него

совсем не такой офис, как у господина Крякина, и телефон у него

только один.

Господин Шнейдерман посоветовал мне переехать из гостиницы

на частную квартиру. Он сказал, что это будет безопаснее и

намного дешевле. Сейчас его стафф ищет мне подходящую

квартиру. И еще господин Шнейдерман рекомендовал открыть

здесь представительство нашего фонда. Он сказал, что

защищать права человека будет намного удобнее, если деньги

будут лежать на счету фонда прямо здесь в Москве. Я думаю

согласиться. Что ты про это думаешь?

Господин Шнейдерман поручил одной леди из своего стафф

помогать мне во всем. Это очень милая леди, ей примерно

- 27 -

пятьдесят пять лет, и у нее трое детей. Я был приглашен к ней

домой на парти. Там была она и ее дети. Мы ели жареную

картошку с русским беконом. Это вкусно. Когда я приеду домой,

я это приготовлю. Она рассказала мне, как это делать, и я все

записал.

Эту леди зовут очень странным именем Икки. Я сказал, что это

необычное русское имя. А она мне объяснила, что это такое

специальное имя, которое означает «Исполнительный Комитет

Коммунистического Интернационала». Сейчас детей уже так не

называют.

Госпожа Икки показывает мне Москву. Мы с ней посещаем музеи.

Один раз были в театре. Это было очень интересно. Госпожа

Икки сказала, что мы идем в театр на дневное шоу. Мы пошли

пешком. Мы шли около большого супермаркета, где продают все

для детей. Это очень странный супермаркет. На самом деле, в

нем ничего не продают, там нет ни людей, ни товаров. Все

продают около супермаркета на улице. Я спросил у госпожи

Икки, почему так странно. Она сказала мне, что у них теперь

рыночная экономика, и попросила ее подождать. Она куда-то

ушла, а потом вернулась с пиллоу-слип. По-русски это

называется «наволочка», и там внутри что-то лежало. Она

сказала, что это сюрприз. Я не очень хотел сюрприз, но ничего

не сказал, чтобы не обидеть госпожу Икки.

Когда мы пришли в театр, оказалось, что в наволочке лежит боа

из страусовых перьев. Я сначала думал, что оно настоящее, и

удивился, что это можно купить на улице у детского

супермаркета. Но потом я осторожно посмотрел и увидел, что

это синтетика. Но госпожа Икки выглядела в нем очень мило.

Мы смотрели очень фанни кукольное шоу. Про то, как один

американец приехал в Россию и не мог сделать резервацию в

отеле. Потому что во всех отелях жили негры, китайцы и

индейцы. Этого американца звали мистер Твистер, и это тоже

было фанни, потому что он был такой толстый и совсем не

твистер. Я спросил у госпожи Икки, откуда в России так много

негров и китайцев, а она засмеялась и погрозила мне пальцем.

Когда шоу закончилось, и все аплодировали, госпожа Икки

сказала, что мы должны подойти к сцене и сказать актерам

спасибо. Мы подошли и долго аплодировали стоя, а потом

госпожа Икки поднялась на сцену, и я вместе с ней. И я всем

- 28 -

пожимал руки, а госпожа Икки сказала очень милый спич про

шоу и про то, что я есть ее американский друг и защитник

свободы и прав человека. И все аплодировали. А потом я тоже

сказал спич, и все опять аплодировали. Я сделал всем актерам

маленькие презенты. У меня случайно был с собой серебряный

доллар, несколько календарей. А когда на сцену вышел

продюсер, я подарил ему свою ручку с золотым пером.

А потом вся труппа устроила нам с госпожой Икки парти в

кабинете продюсера. Это было очень замечательно, мы пили

шампейн из пластмассовых стаканчиков, прямо как на Бурбон

стрит в Нью-Орлеане. Здесь вкусный шампейн, только очень

сладкий.

Твой любящий сын Адриан Тредиллиан.

 

 

Глава 8

Письмо из дома

 

Дорогой Адриан!

Мне приятно, что ты уже освоился в Москве и у тебя появились

друзья. Постарайся достать резюме господина Шнейдермана.

Раз он пользуется таким влиянием в демократическом движении,

возможно, что мы используем его. С идеей об открытии

представительства я согласен и готов обсудить этот вопрос на

Совете директоров. Я буду предлагать, чтобы на первых порах

представительство возглавил ты, а потом, когда уже работа

наладится, вместо тебя мы назначим надежного человека. Это

вполне может быть господин Шнейдерман. Тебя же я попрошу

заняться совершенно другим делом, очень важным и

интересным. Об этом подробно сообщу позже.

Я считаю, что сейчас уже пора начинать активные действия.

Через «Американ Экспресс» высылаю тебе все необходимые

материалы. Надеюсь, что в Москве найдется фирма, которая

сможет подготовить приличную презентацию. Полагаю, что это

есть необходимый первый шаг.

Поэтому: выясни, сколько стоит аренда приличного конференц

зала с необходимым оборудованием, составь список

приглашенных, определи общую стоимость и сообщи мне.

Необходимо после презентации провести прием для участников.

- 29 -

Посоветуйся в ресторане при твоем отеле. Обязательно надо

предусмотреть сигары для джентльменов и скромные презенты

для сопровождающих их леди.

Сейчас, когда надо начинать действовать, очень важно

поддерживать со мной постоянную связь.

Звони.

Твой любящий отец Адольф Диц.

P.S. Мне удалось установить, что в России у нас остались

родственники. Где-то в Сибири живет твой двоюродный дедушка

Иоганн Диц. Попробуй навести справки.

А.Д.

P.P.S. Несколько слов об этом новом деле. Я разбирал архив

твоего деда и обнаружил одну любопытную вещь. Мне бы не

хотелось писать об этом в письме, но это очень интересно. Мне

кажется, у нас есть шанс сделать в России хороший бизнес. Я

сообщу тебе подробности, как только представится возможность.

Кстати, Иоганн Диц может оказаться для этого дела весьма

полезным.

А.Д.

 

 

Интерлюдия

 

Это очень старый литературный прием. Очень старый. Ты

хочешь рассказать историю. И для этого ты придумываешь

главного героя, притаскиваешь его откуда-нибудь со стороны,

чтобы история прошла через него, увиденная свежим,

незамыленным взглядом. Так многие делали. С далеких

островов во Францию привезли наивного дикаря. Князь Мышкин

приехал из Швейцарии хлопотать насчет наследства. Люсьен де

Рюбампре заявился из далекой провинции покорять Париж.

Гость из Англии, потомок великого сыщика Эраста Фандорина,

занялся поисками таинственного Алтына Толобаса. И так далее.

Вот так и Адриан Тредиллиан. Его, конечно же, нет. И никогда не

было. Это даже не Адриан Тредиллиан, а так… Тримушки Трай,

придуманный Михаилом Веллером. Дурилка картонная,

литературный фантом, изобретенный для связности

повествования. И будет он, повинуясь моей воле, бродить по

стране и кабинетам, встречать таких людей и этаких, дурных и

- 30 -

не очень, будет стараться пристроить свои деньги, защитить на

них чьи-нибудь права, выполнить загадочное отцовское

поручение и искренне удивляться, почему из этого ни черта не

выходит. И наверное, это будет довольно смешно. Потому что

мы любим клоунов. И придурки-иностранцы, ничего в нашей

жизни не понимающие, нас очень даже развлекают.

Но мне почему-то страшно. Ведь даже картонная дурилка может

кое-чему обучиться. Начнет, к примеру, говорить не на дурацком,

заученном по вечерам и в кругу семьи псевдорусском, а на

нашем, растворенном в крови, языке, втянет ноздрями ледяной

воздух оренбургской степи и поймет, не приведи Господи, кто

все-таки есть подлинный герой бессмертной повести А.С.

Пушкина «Капитанская дочка».

И когда я думаю об этом, мне хочется задать ему вопрос. Скажи

мне, Адриан Тредиллиан, неужели тебе было так уж плохо в

твоем американском Нью-Йорке? Разве так уж

непривлекательны стеклянные сталагмиты Манхэттена, у

подножия которых прямо из-под асфальта вырастают столбы

белого пара? Детишки, карабкающиеся на памятник Алисе в

Центральном парке? Широкая улица, по которой в незапамятные

времена гнали неисчислимые стада быков? А про Бурбон-стрит

в Новом Орлеане ты ведь сам вспомнил, никто не тянул тебя за

язык. Помнишь Бурбонстрит, Адриан? Улицу, которую начинают

мыть в шесть утра, потому что за ночь по ней проходят все

племена и народы, обтекая вечно ухмыляющихся конных

полицейских. Улицу, от которой рукой подать до болот

Миссисипи, где живут крокодилы, и туристы бросают им грибы с

ржавых прогулочных моторок. А помнишь, какие мелодии

высвистывает колесный пароходик «Натчез», отправляясь в

регулярный вечерний рейс? А как посреди дня в «Кафе де Пари»

под оркестр отплясывают старички и старушки? Ручных белочек

на улицах Анн-Арбора помнишь?

И вот скажи ты мне честно, Адриан Тредиллиан, на кой же черт

понесло тебя на наши галеры? Неужели тебе так уж плохо

жилось в заокеанской Америке? Или там с правами и свободами

все уже устаканилось и защищать нечего? Или захотелось

удивить родителей и друзей невиданными подвигами в

неизведанной стране? Или же потянуло на приключения по

молодости и неразумности?

- 31 -

Но молчит Адриан Тредиллиан. Не отвечает. Он еще ничего не

понял.

 

Глава 9

Двенадцатый год

 

Я сейчас скажу совершенно еретическую вещь. Настолько

еретическую и противную, что заранее хочу повиниться перед

знатоками отечественной истории и признать покаянно, что эта

моя точка зрения есть несусветная глупость, ни на какие

реальные факты не опирающаяся и придуманная для того лишь,

чтобы немного соригинальничать.

В 1812 году у нас приключилась война с Наполеоном

Бонапартом. До того как напасть на Россию, он слегка размялся

в Европе, погулял по Африке, убедился, что в военном деле ему

здорово фартит, и, прежде чем окончательно разобраться с

Англией, решил повоевать с нами.

Фюрер Адольф Гитлер, кстати говоря, действовал в той же

последовательности, так что здесь — вполне вероятно —

скрывается какая-то закономерность. Но во всем этом должны

разбираться специалисты.

Так вот. Император перешел границу и прямиком устремился к

Москве, приговаривая, что, захватив древнюю столицу, он

поразит Россию в самое сердце.

Французы и прочие инородцы вообще склонны к красивым и

ярким высказываниям, которые непременно входят во все

учебники истории и восхищенно повторяются грядущими

поколениями.

Если помните, то против французских захватчиков мы выставили

сразу две армии. Одной из них командовал князь Багратион,

человек, по слухам, невероятной отваги, впоследствии

получивший смертельное ранение в Бородинском сражении, а

второй — генерал Барклай-де-Толли, большой российский

патриот, но иностранной национальности.

Обе наши армии время от времени показывались императору

издали, чтобы он не слишком зарывался, но в соприкосновение

не вступали и отходили в глубь нашей необъятной страны, зорко

следя за тем, чтобы скорость их передвижения в любой момент

времени была не меньше, чем скорость императорского

- 32 -

авангарда.

В художественной литературе, посвященной событиям того

времени, вы можете прочесть, как мучились от этого унижения

храбрые русские офицеры, как они рвались в бой и какими

словами поносили бездарное военное и политическое

руководство.

На самом же деле, и военное руководство и политическое

действовали единственно возможным образом, прекрасно

понимая, что наполеоновская военная машина без особого труда

перемелет армию отважного Багратиона и закусит армией

осторожного Барклая. Не понимали этого все остальные,

включая анархически ориентированных гусаров, которые

отрывались от основных сил, чтобы немного повоевать в свое

удовольствие, и возвращались с трофеями и

шапкозакидательскими настроениями.

Эти настроения владели и патриотической общественностью,

которая, мало разбираясь в тонкостях военного дела, сперва

тихо, а потом все громче стала требовать, чтобы командование

российской армией передали русскому же человеку.

В России в то время правил император Александр.

Наполеоновский блицкриг с каждым днем вызывал у него все

большее и большее беспокойство. При этом Александр

прекрасно понимал всю безнадежность ситуации. Вариантов

действий у русского императора было не так уж и много. Можно

было, например, приказать Багратиону и Барклаю

незамедлительно сойтись и дать французам генеральное

сражение. Но с очень высокой вероятностью это привело бы к

потере обеих армий и ускорило развязку. Можно было бы

продолжать ничего не делать. Но усиливающееся

патриотическое брожение в этом случае вполне могло перерасти

во что-нибудь чрезвычайно неприятное для трона и Александра

Павловича лично, с тем же неизбежным результатом. А можно

было прислушаться к поднимающему голову общественному

мнению и дать им князя Кутузова в командующие.

На каком решении остановился русский император, мы все

знаем. Мне почему-то кажется, что он вполне адекватно

оценивал стратегический гений Михаила Илларионовича и

рассчитывал единственно на то, чтобы как можно дольше не

наступил военный и политический крах.

- 33 -

Опираясь исключительно на свободу слова и допустимость

плюрализма мнений, а вовсе не на историческую правду, я

предполагаю, что знаменитое Бородинское сражение было для

императора Александра неприятным сюрпризом. Разве за

несколько недель вторжения произошло нечто серьезное,

могущее повлиять на расстановку сил? Может быть,

дополнительная мобилизация? Или перевооружение русского

войска? Конечно, нет. Те же самые две армии, которые от самой

границы состязались с французами большей частью в скорости

движения, теперь засели в окопах в нескольких десятках верст

от первопрестольной и изготовились к бою.

С другой стороны, и Кутузова вполне можно понять. Человек,

которого, считай, только что назначили главнокомандующим, не

может ничего не делать. Отдать Москву без боя — это значит

заранее пойти на то, что во всех православных церквях, буде

таковые останутся после заварухи, станут провозглашать

анафему предателю земли русской.

Поэтому французы получили Бородино.

Я не буду сейчас останавливаться на давно ведущейся и

совершенно бесплодной дискуссии о том, кто же все-таки

победил под Бородином — мы или французы. Французы

считают, что они, потому что поле битвы осталось за ними и они

беспрепятственно вошли в Москву, не встретив по дороге ни

одного русского солдата. Мы с ними, естественно, не согласны,

так как до Бородина считалось, что генеральное сражение

приведет к полной гибели русской армии, а на деле оказалось,

что погибла не вся армия, а только ее часть. Дискуссия эта

бесполезна, ибо критерии определения победы или поражения у

обеих сторон принципиально отличны.

Могу сказать лишь, что спор этот беспредметен.

Чем больше я читаю про войну 1812 года, тем больше

убеждаюсь в том, что Михаил Кутузов был совершеннейшим

гением. Не военным, не политическим, а просто гением,

подобные которому являются миру раз в несколько веков и

идеально воплощают в себе национальный характер.

Смею предположить, что Михаила Илларионовича неоднократно

посещало сожаление по поводу относительной все-таки близости

Москвы к западным границам. Он бы наверняка предпочел,

чтобы Москва находилась где-нибудь сильно восточнее. В

- 34 -

районе Урала. Потому что тогда желаемого результата можно

было бы добиться, не отдавая врагу столицу и не устраивая

фейерверков. И можно было бы не класть половину армии под

Бородином.

Объясню — почему.

В девятнадцатом веке у нас был еще один национальный гений.

Так уж получилось, что на нашей почве гении произрастают

намного чаще и обильнее, нежели в других странах. (Насчет

богохранимой страны нашей смотри выше.) Так вот, гения этого

звали Николай Лесков. Писатель. С Кутузовым он наверняка не

встречался, хотя бы потому, что родился спустя восемнадцать

лет после смерти полководца. Не встречался, а жаль. Потому

что по некоторым идеологическим позициям близки они были

невероятно. Так и представляю себе, как сидят Кутузов и Лесков

за столом, смотрят друг на друга влажными от духовного

единства глазами и приговаривают наперебой:

— Ну ты, Минька…

— Ну ты, Колян…

Так вот, Николай Лесков, рассуждая об особенностях иных

народов, справедливо отмечал их целеустремленность,

собранность, железную волю и, как сказали бы сейчас,

системность. В ходе многовековой селекции эти качества, за

которые мир обязан благодарить неугомонных римских

императоров, многократно усилились и даже приобрели

самодовлеющий характер. Настолько самодовлеющий, что сам

смысл существования стал сводиться к постоянной

демонстрации упомянутых качеств и проверке их на боевую

готовность.

Лесков гениально сравнил этот европейский набор достоинств с

отточенным под бритву и отполированным до заоблачного

блеска боевым топором из самой наилучшей стали. Понятно

совершенно, что подобному орудию противостоять никак

невозможно. Стальной доспех он проломит, деревянную стену

прорубит и даже паутинную полоску из кисеи расчленит надзое

изящным движением.

И есть только одна штука на свете, против которой это страшное

оружие вполне и окончательно бессильно. Это круто замешанное

тесто. Входит в него топор довольно легко, потому что тесто

обладает приятной мягкостью и никаким внешним воздействиям

- 35 -

не сопротивляется. Далее можно пытаться наносить тесту легкие

удары — так, в полсилы. Столетний дуб, к примеру, после

десятка таких ударов жалобно застонет, затрещит, замашет

ветвями и завалится. А тесто на каждый удар ответит

приветливым чваканьем и образованием на поверхности

небольшой зарубки, которая к следующему удару вполне успеет

затянуться. Когда же размахивающий топором утратит терпение,

расставит пошире ноги, занесет инструмент над головой и с

решительным боевым воплем засадит его в тесто по самую

рукоять, то его и вовсе ждет сюрприз. Потому что с тестом

ничего не случится. Оно по-прежнему радостно чвакнет, примет

топор в нутро и начнет неспешно переваривать.

Причем попытка достать топор обратно заведомо обречена на

неудачу, потому что крутое тесто характеризуется повышенной

силой сцепления со всеми предметами — как с топором, так и с

кадушкой, в которой тесто находится. То, что кадушка вместе с

тестом может весить несколько пудов, это понятно. Но кроме

того, кадушка может быть вделана в пол или прикреплена к

чему-нибудь толстой ржавой цепью, чтобы не сперли. Поэтому

незадачливому мастеру топора предоставляется нелегкий и

унизительный для самолюбия выбор: либо бросить свой

драгоценный топор на произвол судьбы и позорно бежать, либо

продолжать на посмешище окружающим дергать за торчащую

рукоять, надрывая пупок, потея и теряя остатки сил.

Вам это ничто не напоминает?

Еще один национальный гений, Лев Николаевич Толстой,

которого можно также считать основоположником социальной

психологии, определил исход войны с Наполеоном как

неизбежное следствие постоянно крепнущего самосознания

русского народа и угасающей уверенности французов в своих

силах. Это объяснение абсолютно верно. Как может не крепнуть

самосознание народа, если дурак-француз уже засадил топор по

рукоять и полированная поверхность его медленно, но

неуклонно покрывается ржавчиной? И что должно происходить с

уверенностью в своих силах, если топор не только вытащить

никак не возможно, но даже и просто пошевелить им не удается?

Эта лесковская аллегория многими интуитивно прозревалась

еще до того, как была сформулирована в окончательном ее

виде. Помните, как Александр Невский планировал Ледовое

- 36 -

побоище? Он расставил мобильные полки всадников по

флангам, а в центре выстроил пехоту, да еще с обозами. И

сказал — ударят в центр и увязнут. Увязнут! У великих людей

случайных слов не бывает. Он уже тогда понимал неодолимую

мощь крутого теста.

Так вот, главнокомандующий Кутузов довел эту идею до полного

совершенства и блестяще реализовал. Он интуитивно

чувствовал, что процесс пошел, как говаривал впоследствии

один крупный политический деятель. Топор движется в

правильном направлении, с нужной скоростью и силой. Нужно

только не мешать. Бородинская битва, как отмечалось уже, была

вынужденной уступкой общественному мнению. А после нее

Кутузов засел восточнее Москвы и стал с интересом наблюдать

за увяданием галльского боевого задора.

До сих пор не совсем убедительно решен вопрос — зачем

Наполеону понадобилось удирать из Москвы по Старой

Смоленской дороге. Были ведь и другие пути для отхода, в

нормальном состоянии и с еще не разграбленными

поселениями. Принята такая точка зрения. Будто бы более

удобные дороги были блокированы регулярными русскими

войсками, неугомонными гусарскими хулиганами и партизанским

отрядом Василисы Кожиной. Но думаю, что для Наполеона это

вовсе не могло быть аргументом. Хулиганов у него и своих

хватало — один Мюрат чего стоил, о встрече с регулярными

русскими войсками он мог только мечтать, поскольку в

окружавшем императора кошмаре это было бы единственным

сколько-нибудь понятным способом существования. Поэтому по

настоящему его могла бы напугать разве что Василиса Кожина,

но очевидная малочисленность ее боевой единицы вряд ли

серьезно повлияла на поведение победителя при Маренго и

Аустерлице.

У меня есть более простое объяснение. Думаю, единственно

правильное. Представьте себе, что вы засадили топор в тесто. А

теперь попробуйте вытащить его в направлении, отличном от

того, по которому он туда вошел. Ну как?

Между прочим, эта точка зрения позволяет по-новому взглянуть

и на романтическую легенду о дубине народной войны. Поверьте

— тесту глубоко безразлично, что в него воткнули и из какого

материала этот чужеродный предмет изготовлен. Просто когда

- 37 -

Наполеон совершал свой победоносный марш-бросок к Москве,

он обходился с попутными деревнями, как и положено было в те

давние жестокие времена. Грабил нещадно. При этом

крестьянам обещалось светлое будущее в виде полной свободы

и окончательного избавления от ненавистного крепостного права.

Но поскольку крестьяне наблюдали, в основном, избавление от

тяжелым трудом нажитого добра, а тут и зима наступила, то

второе пришествие некогда победоносной армии было

воспринято ими как промысел Божий. Вооружившись стихийно

возникшим лозунгом «Грабь награбленное», окончательно

овладевшим массами сто с лишним лет спустя, крестьяне

приступили к репарациям. Репарации эти происходили для

французов чрезвычайно болезненно, потому что происходили в

лесах и на большой дороге с использованием нецивилизованных

вил и плебейского дреколья. Это дреколье и вдохновило графа

Толстого на поэтический образ.

Если рассматривать широкое народное движение не как

партизанскую войну типа испанской, а как более прозаический

процесс разрешения имущественных споров, то понятным

становится и замеченное зорким глазом Льва Николаевича

изменение в общем настроении народа. В некоторый момент

народная ненависть к французским завоевателям уступила

место жалости и сочувствию. По-видимому, этот момент связан с

тем, что основная масса накопившихся имущественных и иных

претензий была уже снята, а просто так махать дубиной

интереса не было никакого. Тем более что брать у французов

уже стало нечего, а к нищим и убогим в России всегда

относились по-особому.

Один приятель, охотник за иконами, рассказал мне историю. Он

был в какой-то деревеньке под Смоленском по своим делам. И

обнаружил в доме одного дряхлого деда любопытный предмет.

Это был круглый столик с гнутыми резными ножками,

заляпанный многолетней грязью до полной черноты и служащий

подставкой для ведра с водой. Когда дед, взяв ведро, наладился

к колодцу, мой приятель от нечего делать стал изучать подставку,

обнаружил на ножке странную выпуклость, колупнул грязь и

увидел что-то голубое и явно не деревянное. Приятель

заинтересовался. К приходу деда перламутровая инкрустация с

изображением легко одетой дамы с перьями в прическе была, в

- 38 -

основном, расчищена. Сперва приятель решил, что видит перед

собой революционный трофей, изъятый у злого помещика

непосредственно перед ритуальным сожжением барской

усадьбы. Но все оказалось не так просто. Хозяин поведал моему

приятелю, что его прадед сильно пострадал от французского

нашествия. Интервенты начали с того, что реквизировали у него

всех кур, а потом еще двух коз. Если бы они этим ограничились,

то было б еще ничего, но перед тем как продолжить

победоносный марш на Москву, они свели со двора корову,

оставив прадеду расписку на непонятном языке. Когда до

прадеда дошли сведения, что французская армия катится

обратно, терпя невероятные лишения, он с несколькими

односельчанами засел в лесу, дождался подходящего момента и

ударил по врагу. Ему досталось несколько побрякушек, пропитых

впоследствии, вот этот самый столик, две лошади, одна из

которых впоследствии околела, а вторая выжила и вполне

исправно трудилась, да замерзший до полного обледенения

француз. Семья прадеда отогрела доходягу, после чего прадед

приспособил его к тяжелым полевым работам, справедливо

считая, что непонятный столик и полудохлая лошадь не окупят

сгинувших кур и коз. Не говоря уже о корове.

Прадед обучил француза кое-каким русским словам и начал

даже относиться к нему, как к члену семьи, но тут в усадьбу

вернулся согнанный иноземцами барин, прослышал про

странный рецидив рабовладельческого строя, сделал прадеду

надлежащее внушение и забрал француза к себе. Гадюка

француз немедленно наябедничал барину и про побрякушки, и

про лошадей, и про столик. Барин рассудил по справедливости

— побрякушки все равно пропиты, их уже не вернуть, лошадь

пусть остается в хозяйстве, ей там самое место, а вот столик

надо французу отдать.

Нельзя даже сказать, что столик был так уж нужен прадеду.

Скорее всего, это был вопрос принципа, разницы в

мировоззренческих позициях. Поэтому прадед надежно упрятал

столик в хлеву, соврал барину, что давно пустил спорный

предмет на дрова, мужественно перенес несколько допросов с

пристрастием, но от своего не отступился. Впоследствии, когда

все забылось, столик был извлечен из укрытия. И каждый

следующий глава семьи долго чесал в затылке, соображая, куда

- 39 -

можно приспособить эту диковину и на что она могла бы

сгодиться.

Интересы моего приятеля лежали в другой плоскости, поэтому

столик он просто взял на заметку и в Москве рассказал о нем

человеку, профессионально занимающемуся антиквариатом.

Потом рассказывали, как в сельской глубинке был обнаружен

туалетный столик самого императора Наполеона, который

отреставрировали и продали с аукциона за бешеные деньги. Так

что на дубине народной войны кто-то прилично заработал.

 

Глава 10

Презентация

 

В номере было не то чтобы совсем светло, но и вовсе не темно,

как полагалось бы при задернутых шторах. Наверное, потому,

что одна из штор была почему-то оборвана и цеплялась за

карниз краем. Но разбудил Адриана не серый дневной свет,

вливающийся в номер из окна. Его разбудил противный

прерывистый гудок из снятой с аппарата телефонной трубки,

которая вместе с аппаратом валялась у кровати. Он с трудом

нащупал трубку рукой, попытался водрузить на место, не смог,

снова бросил на пол, решительно закрыл глаза и начал

вспоминать вчерашнее.

С самого начала его неприятно удивило, что в конференц-зале,

рассчитанном на пятьдесят с лишним участников, собралось от

силы десять человек. Конечно же, там был господин Крякин, и

рядом с ним сидел улыбающийся господин Шнейдерман. И еще

двое, которых он видел в Комитете государственной

безопасности или как он там теперь у них называется.

Неизвестный человек бизоньего телосложения и с бритым

черепом в последнем ряду. Компактная группа в сером слева от

входа. Странная какая-то группа. Они все записывали,

переглядывались, а когда начались вопросы, один из них, по

видимому старший, представился прокурором Российской

Федерации. Если вспомнить, то и вопросы-то задавали, в

основном, они. Бритый бизон сидел набычившись и реагировал

только на доносящийся из кармана пиджака писк пейджера.

Господин Крякин всего лишь уточнил, планируется ли открытие

представительства, и в конце, от лица всех присутствующих,

- 40 -

поблагодарил господина Дица за исключительно интересное

сообщение, а также выразил уверенность в неизбежной победе

демократии и свободы при наличии серьезной материальной

поддержки. При этом Адриан заметил, что бизон одобрительно

кивнул.

Адриан уже готовился распорядиться, чтобы накрытые столы

для фуршета как-нибудь сдвинули вместе, дабы собравшиеся

десять человек не потерялись в пятисотметровом фойе, но здесь

его ждал сюрприз. Фойе неожиданно оказалось заполненным

людьми, которые, по-видимому, начали отмечать грядущую

победу демократии задолго до окончания презентации. Многие

из этих людей были хорошо знакомы друг с другом, потому что

стояли тесными группками, оживленно общались и часто

чокались.

Господин Шнейдерман, ни на шаг не отходивший от Адриана,

объяснил ему непонятное обилие молодых и красивых девушек.

— Многие видные демократы не смогли придти, — сказал

господин Шнейдерман. — Приглашения получили, а придти не

смогли. Вместо них пришли референтки. Секретарши.

Помощницы.

Еще Адриан вспомнил, как распорядитель Леонид,

направлявший его под локоть в какую-то виповскую зону,

объяснил, что напитки и закуска кончаются, и поинтересовался,

готов ли хозяин пойти на дополнительные расходы. И как в

виповской зоне все пожимали ему руку, хлопали по плечу и

спине, заставляли чокаться и произносили тосты, из которых

Адриан запомнил только что-то про присутствующих здесь дам и

что гусары должны пить стоя. Это было совсем уже непонятно,

поскольку в этот момент никаких стульев в фойе не было и все и

так стояли.

Стулья появились позднее. Адриан оказался рядом с серым

прокурором Российской Федерации. Прокурор крепко держал

Адриана за предплечье и кричал ему в ухо:

— Нечего нас учить! Нам чужого ума не надо. Мы тыщу лет

своим умом жили, не хуже людей, слава богу. Мы в Европу окно

прорубили не для того, чтобы нас учили. Мы сами кого хочешь

научим. Так и передай у себя в Германии.

Потом прокурор пропал куда-то, а вместо него появился

господин Крякин. Он тоже чокался с Адрианом, но не кричал, а

- 41 -

тихо втолковывал на ухо, что теперь все будет очень хорошо.

Только надо срочно открывать представительство. И переводить

сюда деньги. И надо постоянно советоваться. Обязательно надо

советоваться.

Господин Крякин обнимал Адриана за плечи, подмигивал,

улыбался, пыхтел неровно раскуренной сигарой и исчезал в

дыму. Вместо него возникали другие, тоже улыбались и

чокались, говорили про неизбежный успех начатого дела,

совершенно, как иногда казалось Адриану, не понимая, о чем,

собственно, идет речь. Все совали Адриану визитные карточки

— на белом картоне, цветные, с фотографиями и без, с

пышными титулами директоров фондов и ассоциаций, первых

советников, президентов, председателей правлений.

Несколько раз рядом возникал бизон с пищащим пейджером и в

пиджаке, под которым бугрились мышцы тяжеловеса. Бизон

смотрел на Адриана, наклонив мокрый от пота череп, непонятно

хмыкал, крутил головой и отходил, сжимая в лопатообразной

ручище высокий стакан с пузырящейся минералкой.

Последним, что еще более или менее отчетливо помнил Адриан,

было появление госпожи Икки, с раскрасневшимся от духоты

лицом и все в том же знаменитом страусовом боа. Госпожа Икки

тащила за руку неизвестного молодого человека в джинсах и

красной ковбойке, который вскоре должен закончить какой-то

техникум и очень рвется работать у господина Дица. Он очень

милый, очень, и все-все будет делать как надо. Пожалуйста,

Адриан, вы должны с ним поговорить. Это племянник главного

режиссера кукольного театра, помните, Адриан? Мы ходили с

вами на «Мистера Твистера».

Потом была машина. Адриан сидел на заднем сиденье рядом с

совершенно незнакомым человеком, непрерывно говорившим о

чем-то. Сигаретный дым, вырабатываемый двумя молчаливыми

девицами, вытягивался в опущенное окно. На смену в машину

влетали порывы ветра и капли дождя. Было тревожно, и

хотелось спать.

Еще потом машина стояла перед какими-то воротами, освещая

их фарами, и громко сигналила. Ворота не открывались.

Незнакомый человек бегал перед машиной, отбрасывая на

ворота огромную уродливую тень, и что-то кричал, ругался.

Девицы молчали. Одна из них вышла из машины, исчезла в

- 42 -

темноте, вернулась, села рядом с Адрианом и положила ногу на

ногу. Почему-то Адриану запомнилось, что каблуки ее сапог

были залеплены желто-коричневыми комьями глины. Девица

покачивала ногой, комья глины задевали обивку переднего

кресла и оставались на ней.

Снова машина неслась в темноту, какие-то огненные шары

возникали и пропадали перед глазами, из колонок неслась

громкая песня про море пива и море водки. Неожиданный яркий

свет, тепло. Темнота.

Презентация закончилась. Наступило утро, и надо было

приниматься за дело. Адриан решительно открыл глаза, сел и

замер от неожиданности.

Оказывается, что в номере он был не один. У противоположного

конца кровати, уютно устроившись в кресле, сидел замеченный

им вчера вечером человек бизоньей наружности и пристально

смотрел на хозяина номера немигающими серыми глазками.

— Морнинг, — пролепетал растерявшийся Адриан. — То есть,

доброе утро.

— Доброе, — хмуро подтвердил непонятно откуда взявшийся

гость. — Половина первого уже. Ну как?

— Не знаю, — честно ответил Адриан, лихорадочно соображая,

следует ли ему начать вставать или постараться лежа

разобраться в происходящем.

Бизон понимающе кивнул, с трудом высвободился из кресла и

деликатно отвернулся.

— Одевайся, — пробурчал он. — Я не смотрю. Только быстрее

давай. Уже ждут.

— Кто ждет? — не понял Адриан, натягивая брюки.

— Ты чего? — Бизон повернулся и уставился на Адриана. —

Базар кончай. Вчера сам говорил, что представительство будешь

открывать. Типа свободу защищать. Или ты что? Вот и поехали.

Я все решил.

— А вы кто? — Адриан решил прояснить уже несколько минут

мучающий его вопрос.

— За свободу борюсь, — лаконично объявил бизон. — Помогаю

людям. Проблемы решаю. Понял? Решаю проблемы. Так что

кончай базар и поехали.

Адриан снова сел на кровать.

— Я хочу позвонить господину Шнейдерману, — решительно, но

- 43 -

вежливо сказал он. — Я веду переговоры с господином

Шнейдерманом.

Гость согласно кивнул.

— Звони, — разрешил он. — Он тебе сейчас все объяснит. Все

разжует.

Телефонный разговор начался с того, что господин Шнейдерман

немедленно поинтересовался местонахождением господина

Дица и, узнав, что тот еще не до конца выбрался из постели,

пришел в состояние невероятного возбуждения.

— Вас же ждут, — провыл он в трубку. — Вас уже больше часа

ждут. Как так можно! Мы же вчера договорились! Денис рядом?

Адриан сообразил, что спрашивать, о чем вчера договорились,

как-то не совсем удобно. Вряд ли следует омрачать будущее

тесное сотрудничество ссылками на провалы в памяти. Тем

более что упоминание имени гостя Адриана несколько

успокоило.

Денис внимательно слушал, что кричит господин Шнейдерман,

утвердительно хмыкал, поглядывал на Адриана, однажды даже,

отстранив трубку от уха, выпустил на волю рвущийся из нее звук

и покачал головой, бросив на Адриана укоризненный взгляд, а в

завершение сказал:

— Ладно. Все путем будет. Ливер-то не дави. Не дави, говорю,

ливер. Нормально будет. Не пальцем деланные, блин… — И,

положив трубку: — Готов, что ли? Поехали…

 

 

Глава 11

Письмо домой

 

Дорогой папа!

Сразу же прошу прощения за краткость. У меня совершенно нет

времени и очень много дел. Господин Крякин был абсолютно

прав. Абсолютно. Как только я зарегистрировал

представительство, работа над проектом немедленно пошла

полным ходом. Господин Шнейдерман дал мне в помощь одного

очень хорошего человека, его зовут Денис. Он борется за

свободу и решает проблемы. Сейчас расскажу все по порядку.

Денис отвел меня в специальную правительственную

организацию, которая вместе с КГБ занимается защитой

- 44 -

свободы. Там он познакомил меня со своим другом Мурадом.

Мурад вызвал к себе шефа этой правительственной организации

и приказал немедленно зарегистрировать представительство.

Копию свидетельства высылаю тебе по факсу. Обрати внимание

на реквизиты банковского счета. Это специальный

инвестиционный счет, на который надо перевести выделенные

Советом директоров деньги. Но сейчас переводить еще рано,

Денис говорит, что он должен решить проблемы с банком. Я

спросил, почему у банка проблемы и возможно ли открыть счет в

другом банке, где нет проблем. Денис мне сказал, что проблемы

есть везде, но он их решает.

Я посетил этот банк, где Денис решает проблемы. Это очень

солидный офис, внутри много мрамора и все отделано красивым

желтым деревом. Я спросил, что это за дерево, и мне сказали,

что это такая специальная русская береза. Президент банка —

серьезный человек, его зовут Иосиф, и он большой друг Дениса.

Когда они встречаются, то обнимаются и целуют друг друга.

Денис сказал, что в России так принято. И теперь, когда я

прихожу к Иосифу, он меня тоже обнимает и целует.

Господин Иосиф любит носорогов. У него на столе стоит много

носорогов из дерева, бронзы и камня. И еще у него есть

глиняная копилка в виде носорога. Все, кто к нему приходит,

кладут туда деньги. Я тоже положил туда серебряный доллар, и

господин Иосиф очень обрадовался. А у самого входа в банк

стоит большое чучело африканского носорога.

Еще я переехал из отеля на квартиру, которую рекомендовал

мне господин Шнейдерман. Она находится в тихом московском

районе, в центре, и очень хорошая. Когда я спросил, сколько

стоит аренда, господин Шнейдерман сказал, что нисколько и что

главное — это быстрее начать бороться за права человека. Это

очень благородно. Я арендовал небольшой офис для

представительства. Людей еще не нанимал, только секретаршу.

Ее рекомендовал господин Шнейдерман. Ее зовут Лариса, и она

очень аккуратная. Все время делает мне чай и следит за

порядком в моем кабинете.

Русский язык, который я выучил дома, это не совсем настоящий

русский язык. Здесь сейчас говорят немного по-другому. Я уже

узнал много новых слов. Например. Помнишь, дедушка

рассказывал про русское блюдо «блины»? Это такие пэнкейкс.

- 45 -

Так вот, если у русских что-то не выходит и они из-за этого

сердятся, то говорят «блин». Я спросил у Ларисы, и она

объяснила, что когда готовят блины, то первый блин всегда

получается очень плохо. Не похоже на блин. Поэтому когда

говорят «блин», это значит, что хотели хорошо, а получилось нет.

И еще. Я спросил у Дениса, как мне найти нашего родственника,

про которого ты писал мне в прошлый раз. Он сначала сказал,

что это очень трудно, но когда я упомянул про Сибирь, то

обрадовался и сказал, что в Сибири он проблемы решает. Так

что будем ждать новостей.

Мне не терпится подробно узнать про это новое дело, о котором

ты написал. Не можешь ли хотя бы намекнуть, о чем идет речь?

Твой любящий сын Адриан Тредиллиан.

 

 

Глава 12

Принцип замкнутых систем

 

Я прекрасно понимаю, что для безродных космополитов,

отличающихся, как правило, не только забвением корней, но и

атеистическими склонностями, слова о богохранимости нашей

страны есть не более чем сотрясение воздуха. Хочу обратиться к

ним на понятном им языке современной науки, отрицающей

всякие идеалистические бредни и признающей вместо этого

законы термодинамики, теорию Дарвина и так далее.

Известно, что все на свете — как живое, так и неживое —

состоит из атомов и молекул. Это такие мелкие частицы, не

видимые глазом. Частицы эти находятся в непрерывном и

хаотическом движении, отталкиваются, притягиваются, а иногда

даже соударяются, что приводит к неприятностям молекулярного

же масштаба. Временами эти частицы ведут себя чрезвычайно

странно, и тогда говорят, что они вовсе даже и не частицы, а

электромагнитные волны. Чтобы не затевать дискуссий, которые

могут внести раскол в единый материалистический лагерь, когда

то договорились, что эти… — не знаю даже, как их теперь

называть — имеют двойственную природу. Когда исследователю

удобно, он говорит, что это частицы. Когда неудобно — говорит,

что волны. Назвали эту договоренность иностранным словом

«дуализм». Эдакое учение о святой двоице.

- 46 -

Мне будет удобно считать, что это частицы.

Интересно задуматься о том, чего должен бояться человек,

состоящий, как нам теперь известно, из находящихся в

постоянном движении молекул. Остаться без работы? Промочить

ноги? Угодить под машину? Самому на кого-нибудь наехать?

Инфаркта, наконец?

Чушь это все! Страшилки для необремененных воображением.

Встаньте перед зеркалом. Проведите мысленно горизонтальную

черту на своем теле, где-нибудь на уровне живота. А теперь

представьте, как все до одной молекулы, находящиеся выше

этой воображаемой черты, вдруг начинают дружно двигаться в

одном и том же направлении. Например, влево. Как мгновенно

срезается, будто бритвой, пересеченный невидимой чертой

позвоночник, как лопаются кровеносные сосуды и как в

хлещущую на пол кровь шлепаются не удерживаемые более

ничем внутренности.

Представили? А вы все об инфарктах…

Я вообще удивляюсь, как это никому еще не пришло в голову

поставить это непрерывное шевеление молекулярного

муравейника на службу человеку. Вроде бы просто. Надо только

придумать, как сделать так, чтобы все — не половина, как в

вышеприведенном примере, а именно все — молекулы

человеческого тела, раз уж они все равно двигаются,

одновременно двинулись куда-нибудь вверх и вперед. И человек

начнет свободное перемещение в пространстве, не то что без

Аэрофлота, но и просто без всяческих крыльев, вроде тех,

которые мастер Дедал смастерил для своего незадачливого

сыночка. И сбудется вековая мечта человечества.

И вправду, почему люди не летают? Я имею в виду, почему они

не летают, как птицы, или даже лучше?

Я много раз пытался выяснить это у образованных людей.

Отвечали мне, надо сказать, по-разному, делая при этом

естественные скидки на уровень спрашивающего. О

межмолекулярных силах притяжения говорили. О втором законе

термодинамики. О законе всемирного тяготения, которым мы

обязаны безымянному червяку, подточившему яблочную

плодоножку. Тут, правда, неувязочка вышла. Почему, например,

молекула воздуха может двинуться куда ей заблагорассудится, а

молекула человеческого тела не может? Или на них закон

- 47 -

всемирного тяготения по-разному действует? А если одна

молекула может, то почему все сразу не могут?

А вот один человек, не физик даже, а простой советский

философ, обучавший этой марксистско-ленинской науке

сотрудников Министерства внутренних дел, все мне доходчиво

объяснил. Понимаешь, сказал он, заставить нечто сделать что-то

— это значит применить к этому нечто управляющее

воздействие. Но если ты хочешь, чтобы данное воздействие

привело к желаемому результату, надо про нечто, к которому

воздействие применяется, хоть что-то знать. И чем больше, тем

лучше. Привожу поясняющий пример. Установлен конкретный

подозреваемый в конкретном преступлении. И этот

подозреваемый передвигается из неизвестного нам места в

непонятном для нас направлении с неопределенной пока что

скоростью. Управляющее воздействие состоит в том, чтобы

провести задержание и водворить подозреваемого в

следственный изолятор. Рассуждаем дальше. Пока место

пребывания подозреваемого, а также скорость и направление

передвижения не будут определены точно, задержание провести

мы не сможем. Нужны мероприятия оперативно-розыскного

характера. Это понятно? Так вот. С подозреваемыми в

философской науке проблем нет. И на практике тоже. А с

молекулами — есть. Существует такой универсальный принцип,

называется принцип неопределенности. Действует он в

микромире, а придумал его Гейзенберг. Суть в чем. Для

молекулы или другой маленькой частички можно точно знать

либо только место ее пребывания, либо только скорость и

направление движения. А одновременно знать и то и другое

нельзя. Потому что противоречит принципу неопределенности.

Понятно? Рассуждаем дальше. Ежели место пребывания

частички неизвестно, то задержа… то есть, прикладывать

управляющее воздействие некуда. А если место известно, то все

равно не получится, потому что, пока мы будем прикладывать

воздействие, частичка упилит куда-нибудь, да еще с неизвестной

скоростью.

Поэтому мы у себя принцип неопределенности Гейзенберга

практически не используем. Мы — для облегчения оперативно

розыскной деятельности — применяем принцип замкнутых

систем. Ну, это тебе не интересно.

- 48 -

Почему же не интересно, сказал я. Очень даже интересно.

Принцип замкнутых систем в практической деятельности

советской милиции. Скажи, а если как-нибудь по-другому

использовать этот самый принцип замкнутых систем, то человек

сможет летать, как птица?

Конечно, ответил мой собеседник. Безусловно, сможет. Только

тогда он и сможет летать, как птица. И вообще много чего

сможет. Я тебе так скажу: принцип замкнутых систем — это

потрясающая штука. И с теоретических позиций. И для

народного хозяйства имеет обалденное значение. Мы его часто

обсуждаем на научно-методических конференциях.

Расскажи, попросил я, заинтересовавшись.

Смотри. Я тебе опять же на примере твоих молекул объясню.

Вот, к примеру, есть несколько частичек. И они между собой

связаны намного сильнее, чем с любыми другими. Что мы тогда

делаем? Мы их как бы объединяем в группу, то есть не как бы, а

на самом деле объединяем и дальше рассматриваем как одно

целое. Как замкнутую систему. С этой минуты нам уже

неинтересно, что там внутри группы творится. А интересно

только, как ведет себя вся группа. Ежели так повезло, что группа

оказалась достаточно большой, то что? Правильно! Принцип

неопределенности Гейзенберга перестает действовать. Можно

провести полную установку объекта. Привожу поясняющий

пример. Рассмотрим конкретное противоправное деяние,

совершенное неким лицом. Опираясь на предварительные

данные оперативной разработки, а также на сведения по месту

жительства и работы, определяем существенные связи субъекта

и организуем одновременное наблюдение за всей группой

связанных с субъектом граждан. Я тебе скажу откровенно —

потрясающие результаты получаются. По статистической

отчетности видно.

Я немного подумал, проникся и спросил — а как же все-таки

насчет того, чтобы летать, как птица?

— Ха! — сказал мой собеседник. — Тут можно долго объяснять.

Проще показать на примере. Ну-ка встань.

Я послушно встал.

Собеседник сильно ткнул меня в грудь. Я качнулся.

— Видишь, — сказал он. — Я просто подошел к тебе как к

замкнутой системе. Мне неинтересно, из чего ты внутри

- 49 -

состоишь — из молекул или еще из чего. И как эти молекулы

себя ведут — мне тоже не интересно. Для меня важно что? Что

связи между твоими внутренними молекулами намного сильнее,

чем связи между внутренними и внешними.

Значит, мне про тебя все известно — и место нахождения, и

скорость. Я применяю к тебе управляющее воздействие. А ты

реагируешь предсказуемым образом. Вот и все.

— А если я среагирую непредсказуемым образом? — спросил я,

потирая левой рукой ушибленную грудь, а правую сжимая в

кулак таким образом, чтобы собеседнику было видно.

Тот, как ни странно, не обиделся, а даже возликовал.

— Вот! — сказал он. — Значит, ты понимаешь, что здесь есть

проблема. Я про это как раз диссертацию заканчиваю. О

сохранении существенных связей при укрупнении замкнутых

систем. Видишь ли, на самом деле все намного сложнее, но в

нашем с тобой случае тебя и меня, как две отдельные замкнутые

системы, при определенной совокупности механических

воздействий может оказаться полезным рассмотреть как одну

замкнутую систему, но уже в области правовых отношений.

Понимаешь? Это если ты меня попробуешь ударить. Другими

словами, при изменении системы отношений от более простых к

более сложным замкнутая система может укрупняться. Но

существенные связи все равно сохранятся.

— Значит, если я тебя сейчас тоже толкну, то ты в ответ дашь

мне в морду и мы будем драться, пока с нами не начнет

разбираться милиция? — догадался я.

Собеседник почему-то обиделся, и разговор наш на этом

прервался. Но не знакомая мне ранее идея замкнутых систем

овладела мною и заставила крепко задуматься. Особо занимала

меня загадочная фраза о сохранении существенных связей.

Чтобы разобраться, я начал сам строить замкнутые системы.

Конечно же, мне было бы невероятно трудно строить их из

молекул, всяких там кварков и прочих кирпичиков мироздания,

которые я и в глаза-то не видел никогда. Поэтому я предпочел

более знакомый мне материал. Человеческий. А теперь ломаю

себе голову и не могу понять, на кой черт я это затеял.

Вот ведь что интересно. В народе любят говорить, что мы умны

задним умом. Означает это следующее. Ежели нашему человеку

что-то втемяшится в голову, то он в лепешку разобьется, но

- 50 -

непременно воплотит втемяшившуюся идею в жизнь с

удивительной настырностью и редким упорством. И не приведи

Господь в этот момент подвернуться под горячую руку с какими

нибудь сомнениями и рассуждениями! Могут и в асфальт

закатать. Когда же наш человек, почесывая от расстройства

затылок, оглядит достигнутый с невероятным трудом результат и

убедится не только в полной его непригодности, но и в

абсолютной противоположности тому, что должно было

получиться, тогда-то и вступает в игру задний ум. Вроде бы

открывается второе дыхание. И человек немедленно понимает,

почему то, чего он так хотел и к чему стремился, не получилось

— да и получиться никак не могло.

Это я вот к чему. И про богохранимую страну нашу я еще в

далеком детстве слыхал. И историю с тестом у Лескова вычитал

сто лет назад, оценил и многим, Лескова не читавшим, тогда же

и впоследствии рассказывал. Так что вполне мог бы себе

представить заранее, чем закончатся искания Адриана

Тредиллиана. Мог бы. Но не представил. И единственно могу

утешаться теперь мощью заднего ума.

 

Глава 13

Трудовые будни

 

— Почему нельзя просто заплатить за оборудование? Почему

так сложно надо?

— Ух… Объясняю еще раз. У тебя что, лишних денег много? На

сто долларов ввезешь, пятьдесят отдашь.

— Господин Шнейдерман…

— Мы же договаривались. Просто Борис.

— Хорошо. Борис. Но я же везу типографию. Для вашей

свободной печати. Это же надо, чтобы защищать права

человека. Почему так много надо платить?

— Это у государства надо спрашивать. У меня-то зачем про это

спрашивать? Государство так решило.

— О! Идиотизм! Борис, а я могу поговорить с… Но! С

президентом? Или с премьер-министром? Я хочу объяснить…

Извини. Алло! Да, это я. Что? Нет, в настоящее время мы не

даем рекламу. Спасибо. Извините. Не знаю. До свидания. Да!

Так о чем мы?

- 51 -

— О премьер-министре. Поговорить можешь. И объяснить

можешь. Он тебя, пожалуй, даже поймет. Только ничего не

сделает.

— Почему?

— Да потому! Ух… Да потому, что никто тебя не поймет. Ни один

нормальный человек. Не поймет, почему вместо того, чтобы

делать как все, ты ходишь права качать.

— А как все делают?

Шнейдерман качает головой, вытирает лоб, наливает минералки

в стакан и залпом выпивает.

— Ох. Ух… Все делают, как я тебе говорю. Вот так все и делают.

— Но я же хочу по закону!

— А я тебе и говорю, как надо по закону. Только по нормальному

закону. По человеческому. А не по этому. По человеческому.

— Но это же будет… свиндл… как это по-русски…

мошенничество…

— Ух… Ух… Ну достал. Послушай. Я тебе объясню.

Мошенничество — это когда контрабанда, понимаешь? Когда все

незаконно и без документов. А когда с документами, тогда все

законно. Понимаешь? Если есть документ, то это и значит, что

все законно. Просто все, как огурец…

— Почему огурец?

— Ни почему. Просто так. Ух… Если хочешь, чтобы было

законно, должен быть документ. Правильно?

— Правильно. Да. Это правильно.

— Вот. Значит, платить надо ровно столько, чтобы был документ.

Больше платить не надо. Понимаешь меня?

— Не понимаю. Здесь написано, что документ будет, если вот

столько заплатить… Извини. Алло! Да. Это я. Что? Нет в

следующем месяце мы тоже рекламу не даем. Спасибо. Не

знаю. Извините. До свидания. На чем мы остановились?

— Мы не остановились. Мы застряли.

— За… что?

— Неважно. Так вот…

— Подожди. Я хочу записать это слово. За… как?

— Застряли.

— Это что значит?

— Это значит, что мы стоим на месте и ни туда, ни сюда. Ни

вперед, ни назад. Никуда. Понимаешь?

- 52 -

— Теперь понимаю. Подожди, я запишу. Вот так. Я правильно

написал?

— Правильно.

— Так мы за-стря-ли?

— Застряли. А я тебе говорю, что точно такой же документ будет,

если заплатить в четыре раза меньше. Понимаешь теперь?

— Не понимаю. Борис, извини, я не понимаю. Если столько

много заплатить, то будет документ, и если столько мало

заплатить, тоже будет документ. А зачем же надо так много

платить?

— Не надо! Низачем не надо! Никто столько много не платит.

Все платят вот столько мало!

— А почему тогда правительство написало, что надо платить

столько много, если никто это не платит?

— Потому что у правительства жопа вместо головы!

— Жо… О! Я знаю это слово. Смешно. Это так говорят, что у

правительства жопа вместо головы?

— Это не говорят. Это так и есть.

— Смешно. Извини. Алло! Да, это я. Что? Нет, в этом году мы не

планируем давать рекламу. Извините. Не знаю. До свидания.

Скажи, Борис, вот мне уже шестой раз звонят. Хотят, чтобы я

давал рекламу. Зачем мне реклама?

— Низачем.

— А зачем они звонят?

— Делать им нечего. Денег хотят. Ну так как? Договорились?

— Да. Договорились.

Господин Борис Шнейдерман выпивает еще стакан воды,

вытирает несвежим носовым платком вспотевший лоб и

удаляется. Адриан подходит к компьютеру и, справляясь с

записной книжкой, начинает заносить в файл только что

услышанные новые русские слова. Но его прерывают. В кабинет

входят двое — мужчина в джинсах и драном на локтях свитере и

женщина неопределенного возраста в черном платье, которое

было ей впору килограммов пятнадцать назад. Они широко

улыбаются Адриану.

— Извините, — говорит Адриан, — я был немного… как это…

задержан. Был важный деловой разговор. Вы от госпожи Икки?

— Да, — подтверждает женщина, улыбается еще шире и

приветливее и тут же начинает тараторить без пауз и знаков

- 53 -

препинания: — Адриан Тредильянович это так любезно с вашей

стороны что вы несмотря на вашу занятость и нашли время но

мы вас долго не и вообще это очень важно что мы встретились

вы не представляете насколько и не только для нас но и для вас

вы конечно же понимаете вы же культурный человек

интеллигентный и мы знаем что у вас корни здесь в России и это

так прекрасно Адриан Тредильянович что соотечественники

начинают возвращаться к своим корням или вернее к пенатам…

Драный свитер откидывается на спинку кресла и прикрывает

глаза. При этом его нижняя губа слегка оттопырена, что придает

лицу посетителя загадочное и несколько брезгливое выражение.

Адриан, ошарашенный словесным натиском, пытается

расшифровать странное слово «пенаты». Посетительница

продолжает:

— …Вы конечно знаете Большой театр это лучший театр в мире

это наше все это балет это опера это вот посмотрите сюда это

для вас ложа четвертого яруса как раз напротив люстры вы

конечно знаете Адриан Тредильянович это такая великолепная

люстра в мире такой больше нигде нет только у нас это только

для того чтобы вы сходили и смогли понять масштабность

нашего проекта поэтому и Владимир Сергеевич вы конечно

знаете его симфония «Триумф в голубом» первые две части

такой успех и в Москве и в международном плане даже в Праге

исполняли такой аншлаг Адриан Тредильянович полный полный

аншлаг…

Дама останавливается, чтобы перевести дух.

— Вы сказали проект, — вклинивается Адриан, изображая

заинтересованность. Он устал, снова остался без обеда, жутко

хочет в туалет и ровным счетом ничего не понимает. Дама с

всхлипом заполняет легкие воздухом и продолжает монолог.

Через несколько минут до Адриана начинает доходить. Этот в

свитере — видный борец за права человека. И еще композитор.

Он уже двенадцать лет пишет симфонию. Написал две части.

Теперь наконец-то собрался написать третью и, кажется,

последнюю. Старой власти его музыка не нравилась. Они даже

два раза сажали его в сумасшедший дом. Новая власть

выпустила его из сумасшедшего дома, но на его музыку ей

глубоко наплевать. Тем не менее он гениальный композитор, и

культурная демократическая общественность перед ним

- 54 -

преклоняется. Однако же, у культурной общественности денег

нет. Совсем. В этом и проблема. Надо дать гению денег. Тогда он

напишет третью часть симфонии. И симфонию эту впервые в

мире исполнят в Большом театре. В том самом, где Адриан

будет завтра сидеть в ложе четвертого яруса и любоваться на

лучшую в мире люстру. Но к Адриану пришли не за деньгами.

Вовсе нет. К нему пришли, чтобы дать ему уникальную

возможность прославить в веках свое имя и имя своего

уважаемого фонда. Потому что если он даст денег гению, то его

имя будет написано на всех афишах Большого театра. И на

стенах Большого театра. И на занавесе Большого театра. Как, вы

не видели занавес Большого театра? Это лучший в мире

занавес. И на нотах симфонии, на каждой буквально странице

будет написано его имя.

Адриан на мгновение закрывает глаза и видит зрительный зал,

где на стенах, на занавесе и на креслах — везде написано его

имя. И на нотах музыкантов, и на невероятной красоты люстре.

Даже на спине дирижера. Его начинает бить дрожь.

— Извините, — дрожащим голосом произносит он, чувствуя, что

сейчас лопнет. — Пардон. У меня срочный разговор. С головным

офисом. Один момент.

Он выбегает из кабинета, пролетает мимо секретарши Ларисы,

чуть не сбив ее с ног, запирается в туалете и с чувством

неземного счастья мочится, со свистом выпуская из легких

воздух. Потом долго моет и сушит руки. Подходит к двери

приемной и останавливается в раздумье. Конечно, на его месте

отец поступил бы совсем по-другому. Но собраться с силами и

сделать так, как поступил бы отец, Адриан не может. Что-то

мешает. Он заглядывает в приемную и заговорщическим

шепотом говорит Ларисе:

— Лариса, я вас очень прошу… скажите им, что я срочно

уехал… по делам… пусть на следующей неделе… спасибо.

Снова бежит в туалет, закрывается и слушает, прислонившись

ухом к двери. Слышит шаги и голос дамы:

— …Ничего Икки с ним поговорит нормально для первого визита

мы с него просто так не слезем даст как миленький их хлебом не

корми только пообещай что на всех афишах будет вечером

позвоню Икки она сделает а сейчас бежим нам еще к

Березовскому надо успеть…

- 55 -

Когда Адриан возвращается к себе, его снова ждут двое. Оба лет

пятидесяти. В одинаково мятых черных костюмах. Один с

пышными седыми усами. Второй без усов, но с цветными

полосками орденских планок на пиджаке.

— …А мы и не скрываем, — басит тот, что с планками. — Чего

скрывать-то. Это мы раньше людьми были. Не последними. Вот.

— Он хлопает себя по груди корявой ладонью. — Это ж мне не

за красивые глаза дали. Скажи, Петр Васильич. В президиумах

сидели. На слетах передовиков. За границу ездили, опытом

обмениваться. А теперь что? С протянутой рукой пошли. И не

скрываем. И не стыдимся. Отстыдились свое. Мне, ты думаешь,

перед тобой стыдно, что я к тебе просить пришел? Не-а. Ни вот

стелечки. Мне перед людьми стыдно будет, если я обратно с

пустыми руками приеду. А перед тобой, хоть ты и иностранец,

мне не стыдно. Смотри, до чего державу довели.

Усатый объясняет. Он — главный бухгалтер совхоза. А тот, что с

планками, — директор. Совхоз называется «Красные орлы». Но

сейчас это уже только одно название. Совхоз —

свекловодческий. Засеять-то засеяли. А убирать нечем.

Комбайны стоят. Нет солярки. Ни грамма. Про презентацию они в

газете прочитали. Про то, что появился американец, привез

много денег. И приехали. Вот.

— Я не занимаюсь свеклой, — объясняет Адриан. — Я буду

защищать права человека. Бороться за свободу. Издавать

независимую газету.

Гости переглядываются.

— Вот-вот. — Кивает орденоносный директор. — Права человека

ты будешь защищать. Какие права? Жрать же в стране нечего.

Хочешь, приезжай к нам прямо сейчас, на месте посмотришь. У

нас корову от козы уже не отличить. На кой черт нам твоя

свобода нужна, когда жрать нечего? У нас свободы и так…

Среди бела дня на улицах людей режут. Куда ж больше свободы

то! Брось! Я тебе честно так и говорю — брось. Вот свекла… Это

ж свекла. Смотри. Мы что предлагаем. Ты нам сейчас поставишь

солярки. Мы проводим уборочную. И рассчитываемся с тобой.

По-честному. Один к пяти. Ты нам тонну солярки, мы тебе —

пять тонн свеклы. Ты нам две тонны солярки, мы тебе десять

тонн свеклы. Куда скажешь, туда и отгрузим. Хошь — сюда

привезем, хошь — прямо в Америку. У нас знаешь, какая свекла?

- 56 -

Во! С головку.

— А что я буду делать со свеклой? — спрашивает Адриан. Гости

снова переглядываются и пожимают плечами.

— Поставишь на сахарный завод, — решают они. — Там из нее

сахар сделают. Этим же сахаром с тобой и рассчитаются.

— А с сахаром что я буду делать? Гости удивлены.

— Это ж сахар! Ты что? Знаешь, у нас на него какой спрос?

Мешками хватают. Варенье. Компоты. Заготовки домашние. Еще

кое-что.

— Нет, — твердо отвечает Адриан, которому все еще немного

стыдно за недостойную слабость, проявленную при избавлении

от предыдущих посетителей. — Я борюсь за права человека. За

свободу. За независимую печать.

Но теперь ему делается стыдно уже за то, что он отказывает в

помощи этим людям, таким старым и беспомощным, потерявшим

с трудом завоеванное место в жизни и с каждым днем

удаляющимся в темноту вместе со своим совхозом, свеклой и

умирающими без солярки комбайнами.

— У вас есть бизнес-план? — спрашивает Адриан. — План

финансовых потоков? Вы можете пойти в банк, взять кредит…

Гости дружно машут руками.

— Какой банк! Какой кредит! Кто ж нам даст? Все ведь

обеспечения требуют, гарантий. А какое у меня обеспечение?

Комбайны? А земля не наша, она государственная.

Уже у дверей директор поворачивается.

— Слышь, — говорит он, — а ну его к черту! Купи у меня совхоз.

Я серьезно. И вся свекла твоя. И комбайны твои. И хранилища.

Вот где мне все это…

И уходит, тяжело ступая и не дождавшись ответа.

Но посетители не иссякают. На смену совхозным бедолагам

является носатый, пахнущий, как клумба, в черном пасторском

сюртуке.

— Я вас поздравляю, господин Диц, — начинает с порога

носатый, ослепительно улыбаясь. — Я вас поздравляю от всей

души. — И выкладывает на стол какие-то папки и буклеты.

Адриан недоумевает. Рождество и Новый год давно прошли,

День независимости еще не наступил. Пытается вспомнить,

когда день рождения, но вспомнить не получается.

— Исполнительный комитет нашей Ассоциации

- 57 -

«Европейско-азиатский гуманизм», — объясняет носатый, —

подвел итоги последнего квартала. Мне выпала приятная миссия

известить вас, господин Диц, что по решению исполнительного

комитета ваш фонд вошел в список лауреатов. Фактически вы на

третьем месте…

Адриан начинает ощущать легкое головокружение. Всего две

недели как зарегистрировано представительство, а эта не пойми

чего ассоциация уже…

Но носатый пастор не дает времени на раздумье.

— Взгляните на эту фотографию, господин Диц. На ней

изображен почетный знак лауреата в натуральную величину.

Знак представляет собой зубра, опирающегося на земной шар, и

сделан из мрамора и полудрагоценных камней. Награждение

лауреатов состоится через три недели в «Президент-отеле».

Помимо знака вы получите также экземпляр «Золотой книги

европейско-азиатского гуманизма», отпечатанной на специально

изготовленной по древним египетским рецептам бумаге.

Переплет книги сделан из великолепно выделанной кожи

тяньшаньского горного козла, имеет золотое тиснение и

инкрустирован вставками из панциря китайской черепахи.

Адриан берет фотографию и тупо смотрит на нее. Он по

прежнему ничего не понимает.

— На семьдесят второй странице этой книги, — не унимается

пастор, — будет напечатана полная информация о вашем фонде

с вашей, господин Диц, цветной фотографией размером в одну

четвертую листа. В одну четвертую, господин Диц!

— У меня нет фотографии, — сообщает Адриан. — Размером в

одну четвертую.

Пастор отмахивается.

— Это не вопрос, господин Диц. Завтра в удобное для вас время

вас посетит наш фотограф. Сейчас будьте любезны подписать

этот контракт.

— Какой контракт?

— Господин Диц, информация о вашем фонде будет

представлять собой рекламный материал. Стоимость

публикации — четырнадцать тысяч долларов. Я уполномочен, —

начинает торопиться пастор, замечая на лице Адриана некое

прояснение, — обсудить с вами вопрос о скидке. Если ваша

фотография будет занимать одну вторую листа — за счет текста,

- 58 -

естественно, — скидка может составить не меньше двух тысяч

долларов. Получается уже двенадцать. Это очень хорошие

условия, господин Диц. При оплате наличными, обратите

внимание, господин Диц, будет определенная экономия на

налогах. А! — машет рукой гость. — Давайте договоримся сразу,

господин Диц. Вы платите десять тысяч наличными. И все!

Надеюсь, что мне удастся согласовать с исполнительным

комитетом эти беспрецедентно выгодные для вас условия.

Адриан честно пытается объяснить, что он не планирует давать

рекламу ни сейчас, ни в следующем месяце, ни в этом году. Но

его возражения разбиваются о стену непонимания. Наконец у

Адриана лопается терпение.

— Убирайтесь, — вопит он, с удивлением прислушиваясь к

непривычно громким звукам собственного голоса. — Son of a

bitch! Motherfucker! Cocksucker! Lousy conman! Десять тысяч

долларов за книгу из вонючего горного козла! Вон! Я буду

звонить в police department!

Ошалевший от неожиданности носатый пастор пятится к двери.

Адриан идет за ним, сжимая кулаки.

Московское время — девятнадцать часов тридцать две минуты.

Рабочий день закончился.

 

Глава 14

Чужое письмо

 

Желтый лист бумаги, исписанный выцветшими чернилами и

датированный июнем девяносто третьего года, Адриан нашел

под тумбочкой в номере, когда собирал раскатившуюся по полу

мелочь.

 

«…Часто на такси, но часто и на метро. Здесь фантастическое

метро. Я много слышал про это в Штатах, но даже не мог такое

вообразить. Ты не представляешь себе, Лили. Москва — это

самый необычный город в мире. Я постараюсь тебе объяснить.

Он разделен на надземную и подземную части. И они

совершенно разные. Над землей город очень некрасивый. Да, у

них есть Кремль и есть площадь, она называется Красная. Но

все, остальное похоже на Бронкс или Куинз. Очень серое. Серые

дома с ужасными следами ржавчины. На балконах сушится

- 59 -

белье, как в Неаполе. А под землей потрясающие мраморные

дворцы, с мрамором, мозаикой и бронзовыми статуями. Это

перевернутый Нью-Йорк. Манхэттен под землей и Бронкс

наверху, если ты можешь представить себе такое. Люди живут в

американской подземке, а ездят по Манхэттену! Но и это еще не

самое удивительное. У нас в Штатах бедные и богатые

распределены, если можно так сказать, по горизонтали. Как в

Детройте, например, — деловой центр, потом черное кольцо,

потом белое кольцо. А в Москве люди распределены по

вертикали, как город и метро. Но здесь все наоборот. Наверху,

там где Бронкс, люди ездят на своих машинах, они хорошо

одеты, от них пахнет хорошим парфюмом, они посещают

дорогие магазины — здесь такие есть, и цены в них намного

выше, чем в Нью-Йорке. А внизу, там, где Манхэттен, совсем

другие люди. Они плохо выглядят, и у них лица такого же цвета,

что и город наверху. Там, под землей, среди мраморных колонн и

бронзовых статуй, ходит много нищих. И они не поднимаются

наверх, где у людей свои машины и есть деньги, они просят

подаяние у таких же, как они сами.

Здесь часто бывают ужасные пробки, совсем как дома. Тогда по

улицам невозможно проехать на машине, надо много часов

стоять в пробке. И вот люди сверху выходят из такси или

бросают свои машины и спускаются под землю, в мраморные

дворцы с колоннами и мозаикой. Там они смешиваются с

людьми снизу.

Лили, я заметил две интересные вещи. Первая — это как люди

сверху ведут себя внизу в первую минуту. Они с удивлением

озираются, как будто не очень понимают, куда попали и что надо

делать. И это очень странно, потому что мне сказали, что еще

несколько лет назад все-все ездили на метро, а на машинах

мало кто ездил.

Вторая интересная вещь состоит в том, что уже через минуту эти

люди сверху абсолютно сливаются с теми, кто внизу, и

получается совершенно однородная толпа. И только если очень

внимательно присматриваться, то можно понять, кто пришел

сверху. Но это не всегда получается.

Сейчас здесь очень много иностранцев. И они тоже спускаются

под землю, рассматривают мраморные дворцы и очень

удивляются. Но их всегда можно отличить от местных людей — и

- 60 -

от тех, что сверху, и от тех, что внизу. Даже я сразу вижу разницу,

хотя и не могу объяснить, в чем она состоит.

Мне бы очень хотелось, чтобы ты приехала ко мне сюда и

посмотрела на эти два города — который сверху и который

внизу. Но я думаю, что сейчас это вряд ли нужно делать.

Остался месяц, может быть два…»

 

Адриан скомкал письмо, бросил в корзину и снова стал собирать

мелочь.

 

Глава 15

Пес Карай

 

В младшем поколении нашей интеллигентной семьи было не

принято служить в армии. Не потому, что мы пренебрегали

воинским долгом или не любили свою страну. А потому, что в

семейные традиции входило закончить школу с золотой или

серебряной медалью и немедленно поступить в высшее учебное

заведение, где уже начинала действовать отсрочка от призыва в

армию.

Я получил честно заработанную золотую медаль, даровавшую

мне право сдавать вступительный экзамен только по одному

предмету, экзамен этот сдал и мог праздновать победу. Но

победа не состоялась.

Дело в том, что легкость, с которой я преодолел первое в своей

жизни серьезное испытание, вскружила мне голову. И я решил

помочь школьному другу Жоре, у которого именно с математикой

наблюдались некоторые проблемы.

Мы переклеили фотографию на Жорином экзаменационном

листе, и я направился сдавать математику по второму заходу.

Я же не знал, что попаду к тому же самому экзаменатору, у

которого, на мое и Жорино несчастье, оказалась хорошая

зрительная память.

Так вот, служить мне довелось на границе, где я два года

охранял северные рубежи нашей необъятной Родины.

Наверное, если похлопотать как следует, можно было бы

устроиться и куда-нибудь потеплее. В буквальном смысле слова.

Но от скорости, с которой меня настиг почетный долг гражданина

СССР, после того, как приемная комиссия с негодованием

- 61 -

вышвырнула мои документы, семья пришла в состояние

определенного отупения и не смогла верно отреагировать.

В этом состоянии отупения я находился все время, пока

московское бабье лето на моих глазах переходило в полярную

ночь. Очнулся я, выпрыгнув из вертолета и окончательно

рассмотрев окружившую меня природу. Я был настолько

потрясен увиденным, что самым неуставным образом ухватил за

рукав встретившего меня старшину и дрожащим голосом задал

ему географический вопрос:

— А скажите, пожалуйста, это… здесь какая зона?

Старшина с отвращением посмотрел на меня и ответил:

— Ты, салабон, укачался, что ли? Здесь погранзастава. А

ближайшая зона вон там, пятьсот верст на юг.

У нас в части проживало много сторожевых собак, хотя я так до

конца и не понял, на кой черт они были нужны. И на кой черт мы

там были нужны, тоже не понял. На мой взгляд, ни один

нормальный шпион или диверсант никогда в наши края не

сунулся бы. Хотя бы только потому, что до ближайшего

населенного пункта, как верно отметил товарищ старшина, было

с полтысячи верст полярной пустыни.

Про прохождение службы я рассказывать не буду. Упомяну всего

лишь, что я в части оказался единственным москвичом, поэтому

обычные тяготы, выпадавшие на долю молодых, в отношении

меня как бы удесятерились и не только не закончились с

переходом в категорию старослужащих небожителей, но

сопутствовали мне на протяжении всего срока службы. Я лучше

расскажу о собаке.

Карай — это бывшая лучшая овчарка в нашей пограничной

части. Пес как пес. Настолько старый, что обычный для его

породы темно-серый окрас почти полностью сменился на какой

то грязно-бурый, как у половой тряпки из мешковины. По всем

правилам Карай давно уже подлежал списанию посредством

безболезненного укола или пули. Но еще командир, который был

перед тем командиром, при котором служил я, распорядился пса

не трогать. Видать, было что-то в героическом прошлом Карая,

что не позволило прекратить собачье существование. Имелось

даже указание кормить Карая отдельно, потому что молодые

псы, не испытывавшие к патриарху никакого почтения, с

пионерским задором отбрасывали его от общей кормушки,

- 62 -

сбивая с ног и трепля за бок.

Большую часть своей собачьей старости Карай проводил лежа,

устроив седую голову на вытянутых вперед лапах и не двигаясь.

Зимой — в сенях санчасти, когда теплело — на крыльце. Если

приносили миску, он чуть приоткрывал гноящиеся глаза,

убеждался, что посторонних рядом нет, и снова впадал в спячку,

игнорируя еду. Как он ел — никто никогда не видел, но к

следующей кормежке миска неизбежно оказывалась начисто

вылизанной.

Дважды в день, и в летнюю жару и в лютый мороз, в слабых

лучах полярного солнца и в лихую снежную пургу, независимо ни

от чего, Карай оживал. С точностью кремлевских курантов он

возникал на утренней и вечерней поверках, поднимаясь на

трехметровый земляной бугор рядом с выстраивающимися на

плацу солдатами. Там он стоял все время, пока поверка не

заканчивалась, молчаливо и неподвижно, словно вырубленное

из вечной мерзлоты изваяние, чудом уцелевший символ тундры

и хранитель традиций.

А потом снова возвращался к месту постоянной дислокации. До

следующей поверки.

Не открывая глаз, не поднимая головы, не то по запаху, не то

черт знает как, Карай безошибочно различал социальный статус

подходящих к нему людей. Когда рядом оказывался командир,

шагавший по своим командирским делам, Карай хрипло лаял,

будто бы отдавал честь или рапортовал, что служба идет своим

чередом. Приносившего миску сержанта приветствовал чуть

заметным шевелением хвоста. На всех остальных реагировал

голосом. Если мимо проходил солдат или кто-нибудь из

старослужащих, где-то в груди Карая возникало короткое

равнодушное ворчание. Я тебя знаю, будто бы говорил Карай,

мы встречались когда-то, проходи по своим делам, я занят, и

говорить нам особо не о чем. Оказывавшийся вблизи салабон

слышал то же ворчание, но оно было чуть более

продолжительным и заканчивалось глухим предупреждающим

рыком: тебя я тоже знаю, мы с тобой виделись, но я понимаю —

понимаю! — кто ты из себя есть, вижу насквозь, так что смотри…

А вот для меня Карай непонятно почему делал исключение. Он

меня не замечал. Когда я оказывался рядом, не происходило

ровным счетом ничего. Он не лаял, не ворчал, не рычал и уж

- 63 -

тем более не вилял хвостом. Как будто я не существовал вовсе

или же находился где-то за тридевять земель, на другом конце

света, в тропических лесах далекой Амазонки. Сперва я этого не

замечал, а потом как-то сразу увидел и сильно озадачился.

Помню, мне захотелось даже потрепать Карая по холке, чтобы

добиться хоть какой-то реакции, но не успел я протянуть руку,

как почувствовал под свалявшейся сивой шерстью напряжение

мышц. Непостижимым образом пес уловил мое намерение и

будто бы вжался всем своим собачьим телом в неструганные

доски крыльца. Молча.

Этот призрак движения странно напомнил мне, как год назад,

путешествуя с классом по Байкалу, я вдавился в скалу, когда,

присев на камень, повернул голову и увидел в полуметре лениво

шевелящийся, не отошедший еще от зимней спячки клубок

щитомордников.

Больше я не пытался потрогать Карая.

А потом служба закончилась, и я снова оказался в привычной

для меня среде. И когда меня спрашивали, как служилось,

отвечал — нормально, как всем. Но перед глазами почему-то

всегда возникал Карай, как олицетворение жестокого замкнутого

сообщества, для которого я был и навсегда остался

пришельцем.

 

Глава 16

Квартира

 

Любезно предоставленная господами Крякиным и

Шнейдерманом шестикомнатная квартира находилась недалеко

от центра Москвы, на последнем этаже четырехэтажного дома

постройки начала века. Наверное, когда-то в этой квартире жила

очень большая семья. Этот вывод Адриан сделал, обнаружив на

двадцатиметровой кухне две газовые плиты. Окна квартиры

выходили в окруженный глухим кирпичным забором двор. За

забором возвышались трубы небольшого завода, который был,

по-видимому, давно заброшен. Во всяком случае, дым из труб не

шел, а в здание завода никто никогда не входил.

По вечерам Адриан входил в темный подъезд, автоматически

нажимал на кнопку неработающего лифта, потом поднимался к

себе пешком. Дом был пуст. Правда, иногда Адриан сталкивался

- 64 -

с какими-то людьми, которые внимательно осматривали его и

изредка здоровались. Но люди эти появлялись в доме на

короткое время и исчезали, завершив неизвестные Адриану

дела.

Когда Адриан впервые появился в квартире, мебели там

практически не было. Лишь на кухне стоял старый, с

вылезающими резиновыми прокладками, но вполне

жизнеспособный холодильник, да в коридоре возвышался

огромный, обитый железными полосами сундук. Над сундуком на

стене висел черный телефонный аппарат, а вся стена вокруг

него была исписана чернилами и карандашом. Аппарат не

работал, о чем сопровождавший Адриана господин Шнейдерман

немедленно сделал пометку в блокноте.

В этот же блокнот были внесены все пожелания Адриана по

косметическому ремонту квартиры, закупке мебели и предметов

первой необходимости. Этим занялась приведенная господином

Шнейдерманом бригада из трех человек. Строители были

низкого роста, смуглые, с раскосыми черными глазами. Бригадир

Рахмон взял у Адриана деньги, поклонился ему, широко и

приветливо улыбаясь, и пообещал:

— Честно делать будем. Хорошо делать будем. Как для себя.

Доволен будешь, хозяин.

В течение трех недель, пока длился ремонт, Адриан несколько

раз заходил в квартиру. Рахмон встречал его у порога,

показывал, что успели сделать, многократно открывал и

закрывал двери и окна, демонстрируя качество, прижимал руку

Адриана к полу и сильно проводил ею по отциклеванным

половицам.

— Приведешь хозяйку, — говорил Рахмон, — снимай с нее

штаны, сажай на пол и вези за ноги. Хоть одна заноза будет —

все деньги верну.

Потом он вел Адриана на кухню, которую строители облюбовали

для проживания и в которой под окнами лежали скатываемые на

день матрасы; перед дверью заставлял снимать ботинки.

— Обычай, — объяснял Рахмон. — В дом в ботинках нельзя.

Строители встречали Адриана за аккуратно покрытым газетой

столом, на котором красовались обязательная бутылка водки,

горка темно-синих пиал, блюдо с зеленью и тарелка с

нарезанной темной и резко пахнущей колбасой. Конской — гордо

- 65 -

говорил Рахмон. Адриана сажали за стол, ему наливалась пиала

зеленого чая. Когда он допивал чай, строители клали ладони на

лоб, проводили ими вниз до подбородка, ломали руками тонкий

пресный хлеб и разливали по пиалам водку. Заметив, что Адриан

старается не пить, тоже пили мало, и одной бутылки хватало на

два-три визита. Потом снова долго пили чай, смотрели на

Адриана, перебрасывались фразами на непонятном языке.

Младший, Карим, обязательно спрашивал:

— Вот вы, ака, из Америки. Как там люди живут?

В ответ Адриан произносил несколько ничего не значащих фраз.

Он уже знал, что рассказать что-нибудь содержательное про

Америку не получится. Строители будут внимательно слушать,

переглядываться, цокать языками, но, услышат вовсе не его, а

какой-то отголосок собственных мыслей, никак с его рассказом

не связанных. Временами его посещало странное ощущение

контакта с иной, неземной, цивилизацией, представители

которой, по случайному стечению обстоятельств, говорят с ним

на одном языке, но слова и понятия имеют совершенно другой,

неизвестный ему смысл.

Это занимало Адриана, и он с огорчением выслушивал

последний вопрос Карима, за которым неизбежно следовало

прощание — с поклонами и почтительным пожиманием его руки

тремя парами темных заскорузлых ладоней.

— У вас в Америке, ака, плов готовят? Не готовят? А! — Карим

поворачивался к своим соплеменникам, разводя руками и

огорчаясь. — Когда работу закончим, мы приготовим плов.

Хороший плов. Как в Фергане готовят.

Госпожа Икки объяснила Адриану, что плов — это национальное

блюдо из баранины с рисом, еще добавляют барбарис. Ничего

особенного. Его подают в ресторанах, и его умеют готовить в

каждой семье. Довольно вкусно. Конечно, узбеки и казахи знают

кое-какие секреты.

В назначенный день, когда закупленная под присмотром госпожи

Икки мебель уже должна была стоять на своих местах, Адриан

пошел на прощальный ужин. У входной двери его обдал какой-то

невероятно сложный запах, который не поддавался разложению

на составляющие, но, напротив, как бы вмещал в себя весь

известный Адриану кулинарный мир — кунжутное облако

корейских салатов, приторно-сладкий мясной аромат

- 66 -

Чайнатауна, каштановый дым нью-йоркских авеню, мужественно

чесночное амбре красных итальянских соусов и еще нечто

неведомое, кисловатое, отчего рот немедленно наполнился

слюной.

Узбеки встретили Адриана на пороге, втроем. Они выглядели по

праздничному, армейские зеленые штаны и выцветшие ковбойки

уступили место дешевым, но тщательно отглаженным черным

брюкам и ослепительно белым рубашкам. Под их строгим

взглядом Адриан послушно снял ботинки и прошел на кухню.

Он увидел огромный черный котел, размером в половину стола,

накрытый тяжелой черной крышкой. Карим и третий узбек, имя

которого Адриан так и не смог запомнить, взялись руками за

котел. Обычные улыбки с их лиц исчезли, теперь они выглядели

серьезными и торжественно-мрачными. Рахмон сделал Адриану

приглашающий жест, подошел к котлу, взял одной рукой

огромное синее блюдо, а второй снял с котла крышку. Рахмон

неуловимым движением поместил блюдо на место крышки, что

то коротко произнес, накрытый блюдом котел совершил

мгновенный переворот, поднялся в воздух и повис,

удерживаемый даже не узбеками, а исходящим из

образовавшейся на блюде темно-желтой горы облаком пара.

Будто бы сами собой вокруг блюда стали возникать маленькие

плошки с распластанными помидорными ломтями и едкими

кольцами репчатого лука, уже знакомые Адриану синие пиалы,

покрытый непонятными узорами чайник. Булькнула разливаемая

по пиалам ледяная водка. Уже строители заняли свои места за

столом, провели по лицу ладонями, уже Рахмон разломил и

раздал хлеб, а Адриан все еще смотрел на блюдо, будто

пытаясь определить источник притягивающего его аромата.

Неестественно желтые, слезящиеся от жира зерна риса

держались, как склеенные, но видно было, что каждое их них

существует само по себе и в любое мгновение может оторваться

от зернистой горы. Могущество непостижимых внутренних сил

гравитации удерживало зерна вместе, идеально ровная

поверхность рисовой горы нарушалась только коричневыми

комками влажной от пара баранины и растопыренными

зубастыми пастями головок чеснока. Красные личинки

неизвестного Адриану происхождения проступали на

поверхности горы неравномерно распределенными пятнами.

- 67 -

— Я хочу сказать, — произнес Рахмон, явно удовлетворенный

реакцией Адриана, — я хочу сказать. Мы простые люди. Мы

здесь гости, ты, ака, наш хозяин, ты большой человек.

Уважаемый человек, хотя и молодой. Так получилось, что

сегодня мы у тебя в гостях, но ты сидишь за нашим столом.

Поэтому, ака, первое слово скажу я. Мы сейчас выпьем за этот

стол. За этот хлеб. За солнце, которое согревает землю. За

землю, дающую нам жизнь. За наших предков, которые привели

нас в этот мир. И возблагодарим Аллаха, великого и

милосердного.

Он успел перехватить руку Адриана, потянувшегося с вилкой к

волшебной горе, укоризненно покачал головой, захватил

щепотью рис, сделал странное вращающее движение и отправил

в рот получившийся шарик.

— Руками, ака, руками, — объяснил он Адриану. — Вилка для

помидора. Лук можно вилкой. Все можно. Плов руками надо

кушать.

Что-то непонятное происходило с Адрианом далее. Он скатывал

шарики плова, стараясь захватить загадочные красные личинки,

оказавшиеся на поверку тем самым барбарисом, о котором

небрежно упомянула госпожа Икки и который придавал плову

чуть кисловатый вкус. Он жадно врубался в уменьшающуюся на

глазах гору шафранного риса, вытирая пятнистым вафельным

полотенцем мокрый от пота лоб, разваливал покрытыми

бараньим жиром пальцами чесночные головки, хватал вилку,

накалывал помидорные ломти и лук, снова набрасывался на

плов, не ощущая крепости, прихлебывал из пиалы водку, заедал

ее странными подгоревшими кубиками, выложенными перед ним

на блюдце, нетерпеливо выслушивал очередной тост Рахмона и

опять возвращался к плову и водке.

— Хорошо, хорошо, — одобрительно говорил Рахмон, —

хорошо. Настоящий батыр может съесть целого барана, может

выпить ведро водки, потом может сутки спать. Хорошо.

Адриан не соглашался. Человек не может выпить ведро водки,

потому что от этого можно умереть. И барана он тоже съесть не

может. Рахмон смеялся, и вместе с ним смеялись остальные.

— Зачем говоришь такие слова? — объяснял Рахмон. — Сюда

посмотри. — Он показывал блестящим от жира пальцем на

блюдце с непонятными кубиками. — Это знаешь что? Берем

- 68 -

баран. У барана есть курдюк. Курдюк знаешь? Такой. — Он

широко разводил руками. — Режем курдюк. На куски. Потом

ставим в печь. Час жарим, два жарим. Потом получается такое

маленькое. — Он изображал щепотью нечто незначительное в

размере. — Кладем на тарелку. Вот. — Он снова показывал

пальцем на блюдце с кубиками. — Это съел — считай пол

барана съел.

Перед глазами Адриана плавал странный туман. Наверное, это

был сигаретный дым, потому что узбеки непрерывно курили,

разминая сигареты коричневыми пальцами. Папиросная бумага

покрывалась мокрыми жирными пятнами, их съедал ползущий к

оранжевому фильтру огонь, и смешанный запах баранины и

табака окутывал кухню. Рахмон говорил, потом все поднимали

пиалы и чокались; время от времени он кивал своим товарищам,

и тогда говорил кто-то из них.

В кучу смешались Фархад и его возлюбленная прекрасная

Ширин — эту пиалу, ака, мы поднимаем за прекрасных женщин,

дающих нам любовь и жизнь, — лукавый Ходжа, победивший

своим остромыслием самого эмира Бухарского и грозного

Кокандского хана, чинары Ферганы — знаешь, что такое чинара,

ака, о! у нас говорят — стройный как чинара, вот что это такое,

— каменные ворота Самарканда, где каждый правоверный

должен почтить память великого эмира Тимура, спящего в

кощунственно разоренной гробнице рядом с обезглавленным

астрономом, — знаешь, как был рожден эмир Тимур, ака,

великий эмир, повелитель вселенной, предавший огню пол-мира

и бросавший младенцев на копья воинов, не знаешь, ака? тогда

слушай — эмир Тимур был рожден хромым и уже седым, и в

сжатом кулаке его был сгусток крови, — а теперь, уважаемый

ака, ты должен сказать нам слово.

Адриан обнаружил, что узбеки замолчали и смотрят на него.

Поспешно встал, поднял скользящую в пальцах синюю пиалу,

открыл было рот и тут же закрыл его снова. Несмотря на

полученное университетское образование и на пропасть веков

цивилизации, отделяющую его от этих людей, Адриан вдруг

ощутил свою полную беспомощность и неспособность сказать

что-либо сколько-нибудь уместное в этом странном облаке дыма

и пара, где блуждают призраки тысячелетней давности и где на

него внимательно и бесстрастно смотрят три пары узких

- 69 -

коричневых глаз. В голове у него возникали и, как вспышки

света, тут же пропадали обрывки ранее слышанных фраз — про

присутствующих здесь дам, но дам не было, про пьющих стоя

гусаров, но при чем здесь гусары, «на здоровье», как учил его

отец, русские всегда пьют «на здоровье», но здесь не было

русских. И, постояв немного, Адриан жалко и беспомощно

улыбнулся, сделал свободной левой рукой странный и неловкий

жест, после чего снова сел.

К его удивлению, узбеки ничуть не обиделись. Скорее, наоборот.

— Молодец, молодец, — говорил Рахмон и хлопал Адриана по

плечу, — молодец, хорошо.

Карим тоже улыбался и за что-то хвалил Адриана, и тот третий,

имя которого Адриан никак не мог ни выговорить, ни даже

запомнить, тоже улыбался и говорил «хорошо, ака, хорошо». И

Адриан соглашался с ними, что все хорошо, и ему было

спокойно и радостно.

С этим же чувством спокойной радости он проснулся утром,

впервые в своей новой квартире, в новой, только что купленной

кровати, на простыне, пахнущей жасмином, от звонка телефона,

возвращенного к жизни неутомимым господином Шнейдерманом.

Шлепая босыми ногами, Адриан пробежал в коридор мимо

кухни, отметив по дороге, что следы вчерашнего пиршества

уничтожены и кухня сияет белизной, схватил трубку и сказал

«слушаю».

— Это Зиц? — полуутвердительно-полувопросительно сказал

мужской голос в трубке.

— Диц, — поправил Адриан.

В трубке замолчали. Потом мужской голос недоуменно повторил:

— Зиц?

— Нет, — сказал Адриан. — Это Диц. Адриан Тредиллиан Диц.

В трубке раздались короткие гудки.

 

Глава 17

Первый урок

 

Адриан никак не мог принять решение по переводу денег. Во

первых, Денис еще не решил все проблемы с банком, несмотря

на то что господин Иосиф откровенно недоумевал и всячески

проявлял беспокойство. А во-вторых, что-то сдерживало самого

- 70 -

Адриана, хотя он и не мог объяснить себе, что именно. Адриан

искренне хотел поскорее узнать, как обстоят дела с защитой

прав человека в России, и для этой цели даже составил по

американским источникам объемный список русских

правозащитников. Однако никак не получалось с ними

познакомиться и определить возможные направления

сотрудничества. Вместо этого получалось что-то странное.

На отсутствие телефонных справочников Адриан натолкнулся

сразу же и был вынужден прибегнуть к помощи господина

Крякина. Тот долго не понимал, что, собственно, хочет Адриан, и

почему ему недостаточно господина Шнейдермана. Потом вроде

бы понял, сказал, что надо посоветоваться с начальством. И

наконец вернул Адриану его список, где около десятка фамилий

были от руки написаны телефонные номера.

Еще Адриану, хотя это уж и вовсе было непонятно, ужасно

мешали идиотские телефонные звонки, происходившие в

совершенно неурочное время — днем, вечером, глубокой ночью.

Все звонившие требовали немедленно соединить их с неким

Зицем, узнав же, что Зица здесь нет, а у телефона Адриан

Тредиллиан Диц, немедленно вешали трубку. Иногда эти

странные звонки происходили с некоторыми вариациями.

«Привет, — говорил ночной звонящий, — установочку сделаем?»

Услышав же недоуменный голос Адриана, испуганно спрашивал:

«Это Зиц?» — и вешал трубку, не дожидаясь ответа. А один раз

человек сообщил, что звонит из Брянска, долго расспрашивал о

погоде в Москве, но как только выяснилось, что у телефона не

Зиц, а Адриан Тредиллиан, трубку тут же бросил.

Адриана несколько раздражало то, что собственно

правозащитной деятельностью никто так и не интересовался. Ни

одной живой душе, включая господина Крякина и господина

Шнейдермана, совершенно не было интересно ни как Адриан

намерен бороться за права человека, ни как и на что он

собирается потратить деньги. Но зато абсолютно все, в том

числе и люди, которых Адриан встречал впервые, проявляли по

поводу самих денег чрезвычайное любопытство. Первый же

вопрос, который задавали Адриану, не всегда даже успев

поздороваться, — «деньги перевели?» И сразу следовал второй

вопрос — «в какой банк?» И немедленно третий вопрос — «а

когда переведете?» Возникало странное ощущение, что здесь

- 71 -

любая деятельность не только начинается и заканчивается

деньгами, но этим же и ограничивается. Деньги втекают по трубе

в бассейн, в котором уже плавают другие деньги,

перемешиваются с ними, потом вытекают по другой трубе, снова

втекают обратно, но этот круговорот денег ничего не производит.

Деньги проходят по кругу, не превращаясь по пути ни во что,

кроме денег, и чудесным образом постоянно умножаются в

числе. И чем больше денег крутится в бассейне, тем больше

становится дорогих ресторанов и магазинов, тем чаще на

разбитых городских мостовых встречаются «Мерседесы» и

джипы, тем отчетливее видна разница между городом наверху и

городом под землей.

Невозможность понять столь явное и систематическое

нарушение законов природы препятствовала переводу денег

сильнее, чем неизвестные Адриану и не решенные Денисом

проблемы. Но все же что-то надо было начинать делать. Тем

более что отец проявлял все большую настойчивость.

И хотя Адриан искренне не понимал, почему отец так волнуется

из-за странных бумажек почти столетней давности, неизвестно

даже, сохранившихся или нет, и представляющих сомнительную

историческую ценность, он все же был вынужден дать банку

указание о переводе денег. Их должно было хватить и на

маленькую правозащитную типографию, и на секретное

отцовское дело.

— Ты чего творишь? — мрачно спросил Денис, узнав о

переводе. — Сбрендил, в натуре? Теперь смотри, чего будет.

Адриан искренне не понимал, что может случиться с деньгами,

которые находятся на счету в банке и которыми может

распоряжаться исключительно он сам. Поэтому к зловещему

предостережению Дениса он отнесся легко. Что, как показали

последующие события, было неправильно.

Я знаю, что вы сейчас подумали. Вы подумали, что банкир

Иосиф оказался вором и проходимцем, украл деньги Адриана и

исчез неизвестно где. Да ничего подобного!

Просто Адриан не знал, что в богохранимой стране нашей

единственно допустимой денежной единицей является рубль.

Он-то, по глупости, как принял деньги в долларах, так и держал

их на счете. А доллар — это что? Это ничего. Это три тысячи

рублей. Сегодня три тысячи. А завтра — три двести. А

- 72 -

послезавтра — три триста. И так далее. Как любили говорить в

то время по телевизору — мы сидим, а денежки идут.

Поэтому богохранимая держава рассуждает хладнокровно и

логично. Откуда ты взял свой доллар, нам не очень интересно.

Потому что у нас рыночная экономика и свободы — хоть

залейся. Столько свободы, что людей на улице средь бела дня

режут и хоть бы хрен. А то, что у тебя вчера было три тысячи

рублей, а сегодня оказалось три с половиной, это уже интересно.

Потому что сегодня у тебя денег больше, чем вчера. А с чего бы

это их оказалось больше? А с того, что ты получил доход.

Откуда получил, мы тоже не спрашиваем. Не интересно. И что

ты с этим своим доходом будешь делать, не спрашиваем.

Демократия. Что хочешь, то и делай. Только налоги сначала с

невесть как образовавшихся пятисот рублей заплати.

Адриана не очень даже занимало то, что налоги с этих пятисот

якобы заработанных рублей несколько превышали пятьсот

рублей. И не то занимало, что эти пятьсот или сколько там

рублей надо умножать на триста пятьдесят тысяч долларов,

чтобы узнать, сколько с него собираются состричь российские

мытари. И даже не то, что его угораздило перевести деньги

аккурат за четыре дня до интересных событий на российской

валютной бирже, так что на триста пятьдесят тысяч надо было

умножать не пятьсот рублей, а, как говаривал банкир Иосиф, все

две штуки. Он искренне пытался понять, почему, положив на

банковский счет некую сумму в самой твердой в мире валюте и

абсолютно ничего с этой суммой не совершив, он неожиданно

оказался должен российскому государству какие-то

фантастические деньги.

Поскольку понять этого он, в силу своего американского

происхождения, никак не мог, то решил, что где-то кроется

ошибка, а раз это так, то государству он ничего не должен.

Так Адриан познакомился с сотрудником налоговой полиции

майором Лешей.

 

Глава 18

История майора Леши

 

В налоговую полицию я не сразу попал. После Афгана я при

одной фирме в службе безопасности состоял, но это было

- 73 -

недолго, потому что хозяин что-то с кем-то не поделил и слинял

на Украину. Грохнули его уже там, а фирма к тому времени

накрылась, и я остался без работы. Но зато с хозяйским мерсом,

который тот оформил на меня, чтобы за постановку на учет не

переплачивать.

Без работы я посидел недели две, пораскинул мозгами, а потом

расклеил объявления по всей Москве, что квалифицированный

водитель с собственным шестисотым «Мерседесом» предлагает

свои услуги. Свадьбу возить или там представительские дела

какие. Пять долларов в час, бензин за счет нанимателя. Люську

на телефон посадил — заказы принимать.

Если вы думаете, что пять баксов в час — это много и я на этом

деле капитал нажил, то лучше еще немного подумайте. Мне с

этих пяти долларов хорошо если полтора перепадало. Один раз

на сервис заехал — считай, полштуки нету. Иномарка. Не жигуль.

Но на жизнь хватало. Хотя вкалывать приходилось — дай боже.

Бывало так, что утром к шести в аэропорт ехать, а я только к

трем ночи домой попадаю. Да и Люська давала прикурить.

Возить-то всяких приходилось, вот она то помаду в салоне

найдет, то еще что-нибудь. Бюстгальтер однажды чей-то в

кармашке обнаружила.

А дальше дело было так. Заказали меня везти какого-то на

презентацию чего-то там. Отвез, высадил, сижу в салоне,

кемарю. Вдруг кто-то в стекло стучит. Смотрю, а это Славка из

роты разведчиков. Сто лет его не видел. Они под Кандагаром в

историю попали, я думал, его и в живых-то нет. А он вот стоит,

пальто на нем кожаное, белый шарф, шляпа. Здорово, говорю,

Славка. А он меня и не узнал сперва, потом только пригляделся.

Оказалось, что он тоже на шестисотом. Кондиционер у него

забарахлил, вот он похожую машину высмотрел и просит

помочь.

Поковырялся я в его машине, что-то там подкрутил, вроде

заработало. Стали трепаться. Не то чтобы мы в Афгане с ним

корешались сильно, просто здоровались, да один раз выпили

крепко, вот и все дела. А тут уж сошлось просто — он из Афгана,

и я из Афгана. У него «Мерседес» свой, и у меня «Мерседес»

свой. Ну, откуда он у меня, я то знаю. А у него откуда?

Интересно все ж таки. Купил, говорит.

Да. Какой «Мерседес» можно на майорскую пенсию купить, это

- 74 -

дело известное. Ты что, говорю, Славка, в бандиты подался?

Нет, говорит, забирай выше. Я, говорит, в налоговой полиции

служу. Тут одна фирмочка государству налоги не заплатила, мы

у нее описали имущество и продали. Государству деньги, а мне

машина досталась. Ты не думай, говорит Славка, что это халява

какая-нибудь. Я за эту машину честно пять штук баксов

отстегнул.

Мне тут смешно немного стало, потому что за пять штук для

мерса можно только колеса купить, а на запаску уже не хватит.

Но виду не подаю, чтобы Славка не обиделся. Хорошо, говорю,

тебе платят в налоговой полиции, если ты можешь целых пять

штук выложить. Сам про себя считаю, сколько мне за пять штук

бомбить надо. А Славка и объясняет мне, что пять штук эти,

конечно же, не его. Откуда у него такие деньги? Оклад

жалованья не так чтобы очень. Но ему крупно повезло. У него на

территории есть один банк. Он туда зашел и спросил насчет

кредита. И что ты думаешь? Они так обрадовались, что тут же

ему дали кредит, да еще беспроцентный, да на двадцать лет. Вот

так деньги на «Мерседес» и образовались.

Смотри, говорит Славка, вот там «Биммер» стоит. Тоже наш,

одного капитана из следственного управления. И вон тот джип

тоже наш. Секретарша зама купила себе. А вот те две «Вольво»

тоже наши, но не частные. На них начальство ездит. Эти две

«Вольво» принадлежат одной коммерческой структуре, мы у них

спросили, не хотят ли сдать нам в аренду, а они говорят — с

удовольствием. И сдали в аренду за недорого и еще

ремонтируют за свой счет, потому что по всем законам эти

машины у них в собственности находятся.

А что это, говорю, за штука такая, Славка, налоговая полиция, с

чем ее едят и почему вас так все уважают? Кредиты дают,

машины в аренду за недорого. И рассказывает он мне такую

историю.

При советской власти было Министерство внутренних дел. И в

этом министерстве был ОБХСС. Он боролся с хищениями

социалистической собственности, торговлю шерстил,

строителей, цеховиков. И так далее. А когда произошла

приватизация, то социалистической собственности больше не

осталось и расхищать стало нечего. А люди-то остались. Целый

аппарат. Он же кушать хочет. Кое-кто, конечно, в бизнес подался,

- 75 -

остальных направили работать в налоговые инспекции. Они

ходят во всякие фирмы, проверяют, как те платят налоги, и

говорят, что надо еще заплатить. А вот чтобы фирмы не

возникали и платили, сколько им скажут, дополнительно создали

еще и налоговую полицию. Если кто не хочет платить, то

полиция одевает черные маски, берет автоматы, приходит,

кладет всех на пол лицом вниз и не разрешает вставать, пока не

заплатят.

Часто полиция не ждет, пока ее позовут, приходит сама и тоже

говорит, что надо еще заплатить налогов. Это потому так

получается, что у полиции с инспекцией есть что-то вроде

социалистического соревнования, кому больше заплатят. И кто в

этом соревновании выиграет, тому от государства премии,

ордена и всякие другие хорошие вещи. Вот, «Мерседес» можно,

к примеру, купить. За пять штук.

Но ты не думай, говорит Славка, что это какой-нибудь рэкет. Это

не рэкет, хотя с первого взгляда похоже. У нас все по закону. Ты

кругом посмотри. Вот фирма, к примеру. Хозяин на иномарке.

Офис в мраморе. Жена в мехах. Секретарша в золоте. Откуда

бабки на все? Ясный перец, что государству недоплатили.

Потому что если бы доплатили, то хозяин, как и положено, ездил

бы на автобусе, офис был бы в обоях фабрики «Красный пенек»,

жена в китайском пуховике, а секретарша на ткацкой фабрике.

Поэтому мы государству возвращаем его, государства, кровные

деньги. Но получается плохо. Потому что фирмы так научились

свои бабки прятать, что хрен найдешь. И из-за этого работа у нас

очень здорово тяжелая.

Вот после этого самого Славка мне и говорит: "А что, Леха, не

пойти ли тебе к нам в оперативное управление. Во-первых, ты

человек в прошлом армейский и в звании майора, к нам как раз

такие и идут, во-вторых, «Мерседес» у тебя уже есть, так что из

общей нашей тусовки выбиваться не будешь. Если, конечно,

тебя приодеть, как следует.

Так я оказался в налоговой полиции. Не в центральном

управлении, конечно, туда все больше брали тех, кого до этого

из КГБ вычистили. В районном.

Меня сразу послали вроде как на курсы повышения

квалификации. Потому что в налогах я, прямо скажу, не очень.

Лектор попался интересный мужик. Сначала все про балансы да

- 76 -

всякое там банковское законодательство, потом примерчики

разные, а потом уже по жизни начинает разговаривать. Вот по

жизни мне больше всего и глянулось. Потому что понятно было.

Я про законодательство конспектировал, чтобы потом на

экзамене не пролететь. А про жизнь все больше запоминал.

Интересно мужик рассказывал. У нас в стране, говорит, особые

законы. И народ особый. Законы особые потому, что исполнить

их нет никакой возможности, а народ особый потому, что он

никаких законов вообще исполнять не хочет и не будет — что

они есть, что их нет. Поэтому, говорит дальше лектор, какого

человека мы ни возьмем, он непременно есть нарушитель

закона. И если по закону к нему подходить, то надо его сажать в

тюрьму.

Но тут загвоздочка получается. Потому что если совсем по

закону, то сажать надо всех. Настолько всех, что охранять

некому будет. И вы, говорит лектор, товарищи офицеры, это

должны твердо помнить, чтобы не наломать дров.

Приводит пример. Вот бизнесмен. В текущем квартале не

заплатил налог. Что ему положено по закону? Ну, это мы уже

знаем, отвечаем хором, — уголовное дело за нарушение

налогового законодательства. Так-то это так, говорит лектор, а ну

как бизнесмена потом совесть заела и в следующем квартале он

этот самый налог заплатил сполна, тогда что? Один с первой

парты высунулся — тогда, говорит, ничего. А вот вы и не правы,

товарищ, возражает ему лектор, тогда к нему придет налоговая

инспекция и за то, что налог он заплатил с опозданием, начислит

ему штраф опять же в размере налога да пени — процент в

день. Законы знать надо. Так что ему надо будет еще два раза

столько заплатить. А у него столько нету. Что делать?

Если по закону, отвечаем мы, опять же уголовное дело этому

бизнесмену светит, за нарушение налогового законодательства.

Верно, говорит лектор, а ну как он все из своей фирмы продал,

последние штаны с себя снял и рассчитался. Тогда как?

Тот с первой парты опять говорит — тогда никак. А лектор его

снова поправляет. Близоруко, говорит, рассуждаете, товарищ. А

вот тогда к нему должна придти налоговая полиция и выяснить,

был ли у него первоначальный умысел не заплатить налоги. И

ежели был, то опять-таки следует возбудить уголовное дело.

Я этот поясняющий пример, говорит, вам, товарищи офицеры,

- 77 -

для того привел, чтобы вы вот какую вещь усвоили. Ежели

бизнесмен хоть раз в жизни хоть где-то свою подпись поставил,

то он уже сидит. По всем законам да еще и с конфискацией.

Поэтому вы должны отчетливо понимать, какая на вас всех

возложена ответственная миссия. Знайте, товарищи офицеры,

что когда вы на фирму приходите, в ваших руках в прямом

смысле судьба человека. И от вас зависит — сядет этот человек

или нет. Потому что статей, по которым его можно закрыть, вагон

и маленькая тележка. Я вас, товарищи офицеры, вовсе не

прибываю законы игнорировать. Я вам очень рекомендую к

законам этим подходить творчески.

Потому что если вы, усвоив мои лекции по налоговому

законодательству, пойдете и всех тут же посадите, то все это

налоговое законодательство никому не нужно будет. Поскольку

налоги платить станет некому. И вы, товарищи офицеры, с

вашей интересной профессией никому уже не будете нужны. И

мне лекции читать станет некому.

Когда к бизнесмену приходить будете, в глаза ему посмотрите. В

инспекции поспрашивайте. Данные оперативной разработки

полистайте, полезная штука. Потом поговорите с ним по душам,

мнение о нем составьте. И тогда уже принимайте решение —

сколько с него брать и надо его сажать прямо сейчас или

погодить чуток.