Суд истории, единственный для государей, кроме суда

небесного, не извиняет и самого счастливого злодейства,

ибо от человека зависит только дело, а следствие – от бога.

Н.М.Карамзин. «История государства российского»

Мальчишка умирал.

«Хаттабка», которой он хотел подорваться, взорвалась в его

правой руке, оторвав кисть по локоть и половину штанов. Он

лежал на свежем снегу перевала, навзничь, как опрокинувшаяся

на спину черепаха, и время от времени шевелил куском руки.

Сначала все думали, что у него есть еще, но он все не

взрывался и не взрывался, а только перекатывался и дергал

обрывком руки. Клочки мяса болтались на его окровавленной

ступне, из клочков торчала белая снежная кость.

Ему крикнули, чтобы он сдавался, и он закричал «сдаюсь».

Бойцы не хотели подходить, думали, что он взорвется, но он кое

как отпихнул от себя автомат, и было ясно, что второй

«хаттабки» у него нет. К нему подошли, сначала один боец,

потом второй, а потом третий наклонился над ним и стал

снимать его на мобильный.

Потом подошел еще один, казавшийся очень высоким из-за

худобы. Длинные сильные его ноги были затянуты в высокие

черные берцы со шнуровкой, и из-за этих высоких ботинок и

куртки, увешанной карманчиками с оружием, силуэт его

напоминал цаплю. У того, кто подошел, было смуглое

неправильное лицо с перебитым носом и черные, с багровой

подсветкой, глаза.

Он присел на корточки над обрывками человека и что-то

спросил. Раненый засмеялся. Командир в черных берцах

приставил к его голове пистолет и повторил вопрос. Раненый

подобрал с земли свой палец, протянул его командиру и сказал:

- Видишь мой палец? Он уже в раю.

Командир не стал нажимать на курок, потому что смысла не

было. Раненый умирал. Лицо его было чистым, почти детским,

борода у него еще не отросла, и на этом по-девичьи гладком

лице застыло выражение дикого, неописуемого блажества.

Он умер минуты через две. Ногти его левой, целой руки от боли

требует все меньше присутствия в Москве. Последнее время

ему казалось, что даже когда в Москве лето, в ней все равно

зима.

Уже взявшись за ручку двери, Кирилл оглянулся. У человека,

глядевшего на него из длинного, до пола, зеркала, было

холодное усталое лицо, и высокий лоб, собравшийся в складки

над голубовато-зелеными, как горное озеро, глазами. Короткие,

редеющие на лбу волосы были тщательно зачесаны назад,

открывая непропорционально большую голову, сидящую на

худощавом теле с маленькими изящными руками и крепкими

запястьями. Из-за поврежденного позвоночника, удерживаемого

только специальными упражнениями и кольцами накачанных

мускулов, Кирилл стоял чересчур прямо, и темно-бордовый, в

тон костюму галстук удобно свернулся под накрахмаленным

воротничком чуть розоватой рубашки.

Женщины одеваются дорого, чтобы быть заметными. Партнеры

«Бергстром и Бергстром» одеваются дорого, чтобы быть

незаметными. Человек, отражавшийся в зеркале, был корректен

и незаметен, и Кирилл не любил оставаться с ним наедине.

Кирилл отвернулся, толкнул дверь и вошел.

Первое, что бросилось Кириллу в глаза, был красивый

глянцевый снимок газодобывающей платформы, - с нефтяной

вышкой, серебряными ягодами сепараторов и выдвинутой

вперед, как у авианосца, железной челюстью вертолетной

площадки. Платформа была огромна – сто пятнадцать метров в

длину, шестьдесят пять в ширину, - это Кирилл вспомнил

совершенно точно, потому что, присмотревшись, Кирилл ее

узнал.

Эту платформу начали строить в Норвегии, а потом по частям

перетащили по Волге в Каспий, где компания «Навалис» провела

для Ирана разведочное бурение и открыла богатое шельфовое

месторождение. Только сама платформа должна была обойтись

«Навалис» в два миллиарда долларов, - ибо была больше, чем

любая ядерная подводная лодка, и куда сложней по устройству, -

но собственно платформа составляла меньше десятой части

стоимости проекта.

Остальной проект висел тут же, - рисунки гигантских реакторов,

обвитых, как новый Лаокоон, серебряными змеями труб, и

нарисованная от руки схема. Схема изобиловала словами более

И вот теперь президент «Навалис», сэр Мартин Метьюз, сидел в

Bergstrome&Bergstrome, и рядом с ним сидел химик по фамилии

Баллантайн, которого Кирилл помнил по словацкой сделке, и

еще пара человек, которых Кирилл не знал. А в центре картины

сидел японец, возглавлявший в «Бергстром и Бергстром»

emerging markets, и президент компании, Рональдо Мартинес.

- А, вот и он! – радушно сказал Рональдо, вставая с кресла при

виде вошедшего. – Господа, позвольте вам представить – Кирилл

Водров, руководитель нашего подразделения в Восточной

Европе.

Но сэр Мартин уже тряс Кириллу руку. От него пахло дорогим

одеколоном, удачей и закрытыми клубами. Он был жесток и

богат.

- Hello, Cyril, - сказал Баллантайн.

Человека рядом с Баллантайном звали Петер Штрассмайер.

Оказалось, что он недавно перешел к сэру Метьюзу из Texaco.

- Спасибо, что вы так быстро приехали, - сказал сэр Метьюз -

дело вот в чем, Кирилл, - скажите, какого вы мнения о

российской республике Северная Авария-Дарго и ее новом

президенте? Zaur Kemirov, я правильно произношу фамилию?

Свет, казалось, мигнул и поблек, и конференц-зал покачнулся

под Кириллом. В позвоночнике тревожно заныло, и когда Кирилл

сделал шаг вперед, его хромота была чуть более заметна, чем

обычно.

- Все республики Северного Кавказа, - услышал Кирилл свой

собственный голос, - несут серьезные инвестиционные риски. В

них не вкладывают деньги не только русские, но и местные

уроженцы, проживающие в Москве. Впрочем, Заур Кемиров

сумел стабилизировать ситуацию и добиться впечатляющих

результатов.

Позвоночник пронзило раскаленной иглой. Газовые плафоны

сияли, как алюминиевая пудра во взрывающемся «Шмеле».

Интересно, сколько человек видело взрыв «Шмеля» вблизи и

осталось в живых?

- Президент Кемиров, - сказал сэр Метьюз, - продает

промышленную лицензию на разработку прикаспийского шельфа

в районах Чираг-Геран и Андах. Глубина дна в этом районе –

девять метров, а по объему природного газа месторождения

втрое превосходят свои азербайджанские аналоги. Мы

пропасти Кавказских гор – перед ним открываются безграничные

возможности. Если Кирилл откажется от сделки, его вышвырнут

вон. И хуже того – пойдут слухи.

Кириллу совершенно не хотелось, чтобы кто-нибудь в Сити вдруг

заинтересовался подлинными обстоятельствами, при которых

Кирилл Водров, директор восточноевропейского филиала

«Бергстром и Бергстром», преуспевающий менеджер, бывший

спецпредставитель России в ООН, член совета директоров

болгарской TeleEast, член наблюдательного совета словацкой

GasIP, кавалер Ордена Мужества – получил этот самый орден и

пулю в позвоночник.

- Ты вылетаешь завтра, - сообщил Рон.

- Конечно, - улыбнулся как можно шире Кирилл.

***

Платформа, на которую они прилетели, была куда меньше

бакинской. «Аварнефтегаз» взял ее в аренду, и сейчас она

бурила скважину на мелководье в семидесяти километрах от

Торби-калы.

Это была маленькая разведочная платформа, когда-то

купленная в Японии, настоящий крошечный сад камней, в

котором, как на ладони, уместилось все – огромная буровая

вышка со сверкающей желтой креветкой топ-драйва, жилой блок,

вертолетная площадка, затянутая мелкой сеткой, и три

семидесятиметровых громадных ноги, которые платформа во

время буксировки загоняла наверх, в красные решетчатые

фермы, а придя на место, она становилась на ноги, и вонзала

свой тонкий хобот в пласты песчаника и базальта, - маленький

красный москит на огромном боку Земли, со стальным жалом,

едва царапающим кожуру литосферы, уползающим на глубину в

четыре километра в огромный кружащийся вокруг солнца шар,

содержимого которого не знал никто.

Небольшой французский вертолет опустился на покрытую сеткой

площадку, и Кирилл увидел, что возле площадки дожидается

целая шеренга затянутых в камуфляж бойцов. Они стояли, как

на фотографии, крепкие, смуглые, черноволосые, упершись в

выбеленные кости бетона высокими шнурованными ботинками,

и в небо – тонкими минаретами стволов. Широкие пояса

худощавый русский консультант обнимается с двумя

увешанными оружием туземцами. Белокуря бестия из «Песни о

Нибелунгах» помог Кириллу снять спасательный жилет,

повернулся к иностранцам, улыбнулся во все шестьдесят четыре

белых волчьих зуба и представился на языке оригинала:

- Hagen. Ich bin der Vorgesetzte des Antiterror Zentrum. Und Tashov

ist der Chef von OMON.

- Заур Ахмедович в Чираге, - сказал Ташов, - очень извиняется,

что он не полетел с вами. Он примет вас вечером.

Рядом с вооруженной охраной стояли буровики в синих

спецовках и пожилой аварец в хорошо пошитом костюме, с

животом, несколько нависающим над ногами, как вторые этажи в

средневековых городах нависают над улицей, и с властным,

довольным жизнью лицом, разлинованным сеточкой морщин.

Лицо было смутно знакомо, и Кирилл судорожно перебирал

картотеку памяти.

- Магомед-Расул Кемиров, - сказал Хаген, - глава компании

«Аварнефтегаз», академик, член Российской академии

естественных наук и Академии Общественной безопасности и

правопорядка. Брат Заура Ахмедовича.

- Кирилл, дорогой, - сказал Магомед-Расул, распахивая руки так

широко, словно нес в них воздушный шар, - куда же ты делся, а?

Совсем забыл старых друзей. Брат тебя вспоминал каждый

день. Говорил: вы мне, бестолочи, не нужны! Мне такой человек,

как Водров, нужен! Слышь, Кирилл, ты чего там потерял в своей

Америке? Америка загнивает! Этот век будет век России! Слышь,

Кирилл, бросай свой уолл-стрит! Иди к нам министром!

Магомед-Расул повернулся и проворно побежал с площадки,

большой, черный, лоснящийся, похожий на раскормленного

породистого бульдога. Иностранцы спешили за ним. Похоже, они

были рады появлению Магомед-Расула. Вряд ли новому вице

президенту «Навалис» и руководителю департамента

газопереработки улыбалась мысль вести переговоры с главой

ОМОНа и начальником Антитеррористического Центра.

- Эй, Кирилл, - кричал Магомед-Расул, - ты это видел? Это твоя

сраная Америка в жизни не видела! Мы две скважины

пробурили, и Аллах нам помог! Мы такой газ получили, это

лучший на свете газ! Это наш, настоящий, кавказский газ!

Красная решетчатая вышка уходила из воды в небо, как

что у президента новая резиденция.

Вертолет развернулся над берегом, описывая широкий полукруг,

и Кирилл увидел издали белые дома, прижатые к бирюзовому

морю рыжими нагими горами. Скалы были как атакующий фронт,

спешащий сбросить в море докучные человеческие личинки.

Между облупившихся хрущевок вставали свежие дорогие

многоэтажки и купола новеньких мечетей, вдоль берега, как

выдавленная из тюбика паста, от Кюхты до Шамхальска

расстилалась тонкая линия дорогих особняков.

В Бештое родовое гнездо Кемировых сидело на самой верхушке

горы, словно средневековый замок, господствующий над

местностью. Здесь, в Торби-кале, все было по-другому.

Резиденция лежала словно на донышке чаши, скалы взбегали к

небу слева и справа, и когда Кирилл вылез из вертолета, он

увидел на боку скалы, обращенном к Мекке, выложенное белым

имя Аллаха. Оно нависало над морем и миром, как знаменитая

надпись над Голливудом.

Сама резиденция была еще не достроена. Перед двухэтажным

длинным особняком рабочие расстилали рулоны травы, и тут же

по рулонам гулял упитанный взрослый гепард. Левая половина

особняка была еще в лесах; рабочих было много, а вооруженных

людей еще больше. Они слонялись по дорожкам, с тем особенно

гордым видом, который горцу придает оружие, и многие подошли

к Кириллу поздороваться и обняться.

Солнце валилось куда-то вниз, за белое имя Аллаха, мулла уже

пел азан, и двое в камуфляже волокли на летнюю кухню

упирающегося черного барашка. Павлин с длинным, похожим на

ручку от сковородки хвостом, бродил вокруг «порше кайенна», и

за ним ходил мальчик лет девяти, целясь в павлина из черного

тяжелого «стечкина».

Сам «порше» представлял собой любопытное зрелище.

Двигатель его был вывернут наружу, как желудок морской

звезды. Стекла осыпались; из дверей автоматные очереди

сделали дуршлаг. Штрассмайер увидел машину, остановился как

вкопанный и сказал:

- Боже мой. Что это?

- Козел навстречу выскочил, - объяснил Хаген.

- Как козел? Это козел?

Палец Штрассмайера ткнул в развороченный двигатель.

объятьях.

- Салам!

- Ваалейкум ассалам, Заур Ахмедович, - ответил Кирилл.

***

Ужин начался в половине восьмого, когда зашло солнце и

президент вернулся с вечерней молитвы. Стол был уставлен

ароматной бараниной и восхитительными курзе. Из завитков

влажной, сочной зелени выглядывали алые крутые бока

помидоров. Мужчины ели аккуратно и быстро, запивая куски

мяса желтоватым лимонадом с наклейкой «фирма «Кемир».

Чувствовалось, что за день они проголодались.

- Прошу прощения, что не полетел с вами, - сказал Заур

Кемиров, - у нас несчастье, в Чирагском районе взорвался дом.

Семь трупов, пятнадцать раненых.

- Теракт? – встревоженно спросил Штрассмайер.

- Нет, газ.

Заур Кемиров помолчал и добавил:

- Чираг – лакский район. Полтора года назад так взорвался дом в

Бештое, и я сразу прилетел. Бештой – мой родной район. Если

бы я не приехал в Чираг, все бы обратили на это внимание.

- У вас так хорошо помнят, что было с каким-то домом полтора

года назад?

- О, - сказал Заур Кемиров, - на Кавказе помнят все.

Тут вниманием гостей завладел Магомед-Расул, который

недавно побывал с делегацией во Всемирном Банке и теперь

горел желанием поучить иностранцев правильной денежной

политике; Заур, спешно отозванный помошником, извинился и

вышел. В проем раскрытой двери Кирилл заметил целую

делегацию стариков в барашковых шапках, которая видимо

требовала внимания. Ташов вышел к старикам, спустя десять

минут он вернулся и поманил с собой Хагена. Во дворе

приезжали и отъезжали машины. Хаген исчез. Ташов пришел

второй раз и поманил Кирилла.

- Заур Ахмедович хочет поговорить отдельно, - сказал Ташов.

Заур ждал его в собственном кабинете, с огромным столом

красного дерева и плоским компьютерным экраном,

утвержденным посереди стола на золотых львиных лапках.

соберете деньги. И, конечно, ты должен объяснить сэру Метьюзу,

что это все очень серьезно, и что если мы делаем совместное

предприятие, он должен построить весь завод. До шестого

уровня переработки. Такого не должно быть, что он получит

шельф и вдруг скажет: «А мне нужен только газ». Тогда ему

лучше сказать это прямо сейчас, потому что такая вещь мне не

понравится. Совсем не понравится. Ты объясни ему, что значит

«совсем».

Кирилл помолчал.

- Заур Ахмедович, - сказал он, - вы хотите вложить двести

миллионов долларов и получить за это тридцать процентов

проекта с потенциальной капитализацией под двадцать

миллиардов.

- Будем реалистами, - ответил Кемиров.

Кирилл не нашелся, что возразить. Половина президентов

республик, у которых во дворе вооруженные автоматчики жарят

барана, попросила бы половину акций от двадцати миллиардов,

причем не вложив ни копейки. Другая половина продала бы весь

газ республики за пару миллионов долларов, но зато

переведенных сразу на личный счет.

- Объясни ему, что если он хочет получить газ, он должен

построить завод, - мягко повторил Заур, - а то очень многие

обещают висячие сады, а когда они получают газ, как-то все

кончается добычей сырья, и они пытаются извиниться десяткой

на оффшорном счету. Объясни ему, что мне не нужна десятка.

Она у меня и без него есть.

Заур повернулся и пошел вниз, в гостиную.

Гостей стало еще больше: Кирилл не знал почти никого, кроме

Гаджимурада Чарахова. Гаджимурад был сын покойного друга

Заура, начальника Бештойского РУВД Шапи Чарахова. Как

оказалось, сейчас он был мэром Торби-калы. Это был высокий,

крепкий мужчина лет двадцати семи, бывший призер чемпионата

Европы по вольной борьбе; короткая его стрижка не скрывала

сломанных ушей, на боку висел «стечкин». Рядом с ним сидел

министр финансов по прозвищу Фальшивый Аббас (он был

золотой души человек, а прозывался так потому, что когда-то

печатал фальшивые деньги), и сорокалетний русский с приятным

плоским лицом и улыбающимися глазами. В гостиной был

включен телевизор, и по нему показывали разрушенный взрывом

руку.

- Михаил Викентьевич Шершунов, - сказал он, - я руковожу УФСБ

республики. Террористов ловим. И их пособников.

И, широко улыбнувшись, подмигнул Кириллу, сразу сделавшись

похож на удивительно симпатичного плюшевого мишку.

Кирилл вышел из главного дома заполночь. Волны шуршали,

как серебряная фольга, ночь пахла морем и горными пряными

звездами, и где-то далеко-далеко, за семьдесят километров

отсюда, в море на трех ногах стоял красный москит, таранящий

жалом в морское дно.

Чья-то тень шевельнулась рядом, и Кирилл, обернувшись,

увидел давешнего пацаненка. Его черные глазенки блестели, как

у гепарда, и весь он был ладный, гибкий, - настоящий маленький

мужчина в серых штанишках и камуфляжной курточке.

На, - сказал мальчик, и доверчиво протянул ему на ладошках

«стечкин».

Кирилл взял пистолет и только тут понял, что он заряжен.

- Ты откуда взял обойму? – похолодев, спросил Кирилл.

Маленький горец засмеялся.

- Оружие – это не игрушка, - сказал Кирилл.

- Я уже взрослый в игрушки играть, - гордо ответил мальчик.

***

Когда гостей уложили спать, а Михаил Викентьевич Шершунов

отбыл из резиденции, обговорив с Зауром кое-какие дела, Заур и

Гаджимурад спустились в гостиную.

Там, возле биллиардного стола, стоял Хаген, и загонял шары в

лузы с безошибочным прицелом опытного стрелка.

- Что делать с Наби? – сказал мэр Торби-калы, - он так и не

написал заявление.

Лицо Заура Кемирова, президента республики Северная Авария

Дарго, на мгновение сделалось отсутствующим.

- Я предлагал Наби компромисс, - сказал Заур, - он отказался от

компромисса. Каждый человек в республике должен знать, что

бывает с теми, кто отказывается от компромисса.

Хаген кивнул. Кий в его руках ударил по шару с сухим треском

капсюля, бьюшего по бойку, обреченный шар покатился по ворсу

и канул в лузу.

- А что, раньше деньги не выделялись?

- Выделялись. В декабре.

- В каком смысле в декабре?

- Вон видел поликлинику? Ну вот представь себе, что у тебя по

федеральной программе есть сорок миллионов рублей на ее

строительство. И эти сорок миллионов приходят в республику

двадцать седьмого декабря, а к тридцать первому их надо или

освоить, или вернуть. Ну кто их освоит? За пять дней? Ты

берешь эти деньги и едешь в Москву, и двадцать отдаешь там, а

двадцать берешь себе.

Кирилл даже несколько удивился познаниям Хагена в части

финансовых отношений центра и регионов. Он всегда полагал,

что Ариец учился арифметике, считая пули в рожке, и дальше

цифры тридцать учеба не задалась.

- А теперь когда выделяют? – спросил Кирилл.

- Тоже в декабре.

- А как же…

- Заур Ахмедович создал Фонд имени Амирхана Кемирова, и все

работы делает Фонд. Он с нами рассчитывается векселями, а в

декабре Фонд получит деньги и погасит векселя.

- А подрядчики хотят строить без денег? – спросил задумчиво

Кирилл.

Хаген хлопнул по рыжей кобуре, из которой торчала потертая

рукоять с витым, словно телефонным, шнуром, и лаконично

ответил:

- Хотят.

- А если деньги не придут?

- Придут.

Тут Кирилл не удержался, еще раз посмотрел на рукоять

торчащего «стечкина» и спросил:

- Слушай, а чего ты его на шнурке носишь?

- Так прыгучий, гад, - ответил Хаген, - вон у меня зам в прошлом

месяце свой в сортире утопил. Потом сам за ним нырял. Я что, в

сортир нырять буду?

За городом дорога свернула влево, нырнула в короткий тоннель

и помчалась по рыжему ребру ущелья. Новенькие

светоотражающие покрытия вспыхивали в лучах солнца, как

выстрелы.

За туннелем началось огромное село, карабкающееся по

бронированном «мерсе» не было смысла. Они поменялись

местами: охрана села в «мерс» и поехала назад, а Хаген сел за

руль джипа. Ташов обосновался сзади: Кирилл заметил, как он

бережно достает из «мерса» и несет в руках барашковую шапку,

полную чем-то и накрытую платком. Охрана кинула им пару

автоматов, обнялась на прощанье и поехала назад.

Дорога теперь кружилась, как карусель; в темных тоннелях,

прошивавших ребра обрывавшейся в пропасть горы, от жары и

слепней спасались коровы, солнце било о серебряный капот

джипа, слепило глаза; другая сторона ущелья была в глубокой

тени.

Два измерения вдруг превратились в бесконечность; машина

ползла, как букашка, между горой и пропастью, внизу по крупным

белым камням скакала горная речка, и на зеленых табличках

вдоль пропасти вместо дорожных указателей горели белым

имена Аллаха.

Через полчаса они вылетели на плотину. Рабочие в оранжевых

куртках заделывали яму в дорожном полотне. Кирилл покосился

в зеркало заднего вида, и увидел за собой высокую гору,

украшенную серпантином, с которого очень легко попасть по

машине, если, конечно, навстречу не выскочит случайный козел.

Гора впереди была изогнута как гигантская створка устрицы, и по

ее обнаженным ребрам к самой середине ракушки взбиралось

белое село. У поворота к селу красовалась новенькая

автозаправка с гордой надписью: «Империал. Верхний Кельчи».

Кирилл сообразил, что единственной мерой безопасности,

которую приняли его спутники, была рокировка машин.

Через десять минут после Верхнего Кельчи они въехали в

облака. Гравий летел из-под колес в пропасть, о стекло словно

кто-то разбил банку сметаны, и одежда Кирилла мгновенно

набрякла туманом. Их мотало из стороны в сторону, как пьяных.

Даже Хаген сбросил газ. Потом они вывалились из тумана, как

самолет, заходящий на посадку, и сверху Кирилл увидел серые и

рыжие скалы с плавающими кое-где клочками облаков.

Еще через два километра они затормозили перед свежей

осыпью. Скальный козырек, сорвавшись, стесал дорогу, словно

гигантской стамеской. Далеко внизу белые горы упирались в

полированный малахит водохранилища.

Хаген вышел из машины и поддал один из раскатившихся перед

перекувырнулась на крышу, и Кирилл на мгновение вспомнил

стесанную стамеской пропасть и бирюзовую воду под белыми

оголовками скал. Машина сделала еще пол-кувырка, зацепилась

за что-то, и замерла, раскачиваясь. Кирилл выворотил дверцу и

выскочил наружу. Один из мячиков вывалился вслед за ним.

Гора над ними шла под сорок пять градусов, и джип стоял

днищем вниз. Бок его упирался в безлистое колючее деревце,

усыпанное красными мелкими сливами. В полуметре от деревца

начиналась пропасть.

Кирилл покачнулся и сел у пропасти, прямо на вывалившийся из

машины мячик. Мячик был неудобен и ребрист, и когда Кирилл

встал, оказалось, что это граната. Кирилл отряхнул брюки и

отдал гранату подошедшему к нему Хагену.

- С тебя десятка, - сказал Кирилл.

- Вот еще, - возмутился Хаген, - эй, Ташов, достань-ка лебедку!

***

К изумлению Кирилла, джип все-таки взъехал на гору. Хагену

понадобилось на это полтора часа. Впрягаться в лебедку Ташову

пришлось еще дважды, а один раз он встал на подножку, чтобы

удержать своим весом машину, проползавшую вполколеса над

пропастью.

Дорога давно пропала, - широкие полосы высокой травы

сменялись кустами и скальными выщербинами. Кирилл

категорически отказался сесть в машину, и взбирался сбоку,

махнув рукой на проигранное пари. Медное донце солнца

сверкало над горами; бурые скалы были отделаны бархатным

мхом и серыми острыми колючками. Щегольские ботинки

Кирилла исцарапались и покрылись какой-то сизой пыльцой.

Кругом были горы, небо и ветер, и Кириллу казалось, что можно

так вечно идти, кроша в пыль сухие комочки мха и вдыхая

пряный, чуть разреженный воздух, и если идти достаточно долго,

можно дойти до неба.

Последние сто метров гора стала совсем пологой, покрылась

золотым руном альпийского луга, и Хаген проехал эти сто метров

за рулем, оставляя за джипом две мятые колеи в высокой

подсохшей траве. Потом машину слегка тряхнуло на камнях, она

въехала на вершину хребта и остановилась. Тут же, слева

Топ-менеджер «Бергстром и Бергстром» Cyril B. Vodrov лежал на

верхушке изогнутой ракушкой скалы, в двух тысячах метрах над

уровнем моря и пяти тысячах километрах от небоскребов Сити, в

щегольской белой рубашке от Армани и темно-серых брюках от

Yves Saint Laurent, и стрелки на его плоских платиновых часах с

турбийоном показывали четыре часа дня. То самое время, в

которое он сорок восемь часов назад вошел в просторный

конференц-зал в другом измерении мира. Двое, приехавших

вместе с ним, возможно, были уже мертвы. Барашковая шапка с

гранатами стояла в машине, и до нее было пять метров и

вечность.

«Интересно, меня украдут или убьют?»

И тут зазвонил телефон.

Это было настолько неожиданно, что Кирилл вздрогнул сильней,

чем от нового выстрела. Он вообще думал, что связи здесь нет.

Но он был на верхушке горы, и видимо поэтому связь была.

Кириллу казалось, что ему звонят с другой планеты. Осторожно,

стараясь не высовываться из-за камня, он потянулся за трубкой

и приложил ее к уху.

- Кирилл?

Этот негромкий, почти без акцента голос с налитыми металлом

гласными Кирилл бы узнал из тысячи.

- Джамал! Джамал! – закричал Кирилл в отчаянии, понимая, что

эта трубка, - нить, на которой висит его жизнь, и эти слова –

последние перед смертью.

В трубке рассмеялись.

- Джамал! Нам конец, Джамал!

Смех превратился в хохот, хохот - в ржач, и еще через секунду

выронивший от страха душу, вжавшийся в землю Кирилл понял,

что ржут не только в трубке. Кусты, похожие на гигантские

хлопковые коробочки, раздвинулись, и из них вышел высокий

изломанный человек в крапчатом камуфляже, перетянутом

черным ремнем. В правой руке он держал удочку снайперки. В

левой его был зажат мобильник, и хохот человека разносился по

верхушке горы.

- Кирилл, салам! Это я стрелял! Салам, брат!

Над кипящим на солнце капотом джипа показалась белокурая

голова Хагена.

- Ой, не могу! - драл глотку Хаген, - а он думал, это ваххабисты!

Он потребовал: свободы для друзей, сидевших в СИЗО; поста

президента для старшего брата, и, особливо – вице-премьера

Углова, живьем. Джамал Кемиров хотел поговорить с

могущественным вице-премьером о том, кто ему заказал взрыв

роддома.

Россия капитулировала.

Углов получил пулю в лоб.

Арзо долго уговаривал зятя, - а Джамал был женат на его дочке

- присоединиться к нему, а потом плюнул и попытался захватить

Красный Склон силой. В бывшей ермоловской крепости на

склоне горы началась резня – резня между двумя прекрасно

подготовленными группами боевиков, которые все знали друг

друга, плясали вместе на свадьбах и соболезновали на

похоронах. У Джамала погибли две трети людей, у чеченцев -

три четверти.

Официальная пропаганда не совсем врала. В делегации многие

взяли в руки оружие, когда Джамалудин решил защищать

русских. Начальник охраны вице-премьера, ветеран всех

«горячих точек», «краповый берет» полковник Аргунов дрался

так, что горцы завидовали, в крепости полегла вся охрана

премьера, и даже был там какой-то совершенно цивильный

депутат, владелец сети супермаркетов, который не очень

хорошо понимал, с какой стороны у автомата приклад, а с какой

ствол, но все же носил ребятам гранаты. Но был только один

русский, который был вместе с Джамалудином Кемировым тогда,

когда тот захватил российскую делегацию.

Этого русского звали Кирилл Водров.

***

Джамал по кличке Абхаз совершенно не изменился.

Он был все так же болезенно тощ, как полтора года назад,

пожалуй, даже еще тощее, и перетянутый кожаным поясом

камуфляж подчеркивал его худобу, скрывая накачанные мускулы

плеч. На коротко стриженой голове вместо десантного берета

красовалась черная шапочка. Его смуглое лицо осунулось еще

больше, точь-в-точь напоминая лик святого или инквизитора, и

черные глубокие глаза горели на этом лице, как раскаленные

уголья.

плюс сорок. Как можно выдержать девяносто жарких дней без

воды и еды молодому, постоянно двигающемуся мужчине?

- Это твой устаз так велел?

- Рай так просто не заслужишь, - улыбнулся Джамалудин.

***

В республике Северная Авария-Дарго был прокурор, которого

звали Наби Набиев. Кроме прокурорского кресла, у Наби

Набиева было две жены, восемь детей, и цементный заводик в

Аксайском районе.

Цементный заводик не всегда принадлежал Наби Набиеву.

Когда-то он принадлежал одному греку, у которого его хотел

забрать сын прежнего президента республики. Грек отказался

отдать завод, и кончилось тем, что его украли и продали в

Чечню, а когда он выкупился из Чечни, туда украли его жену.

И хотя продавали не завод, а владельца завода, в итоге всех

этих трансакций и продаж цементный завод перешел в руки

прокурора и сына президента республики, а когда президентом

стал Заур, завод остался одному прокурору.

Прокурор был очень хороший хозяин и заводом занимался даже

больше, чем следствием, потому что оказалось, что завод

приносит несколько больше денег.

Однажды прокурор Набиев заметил, что объем продаж завода

несколько упал, и когда он спросил, отчего это, то выяснилось,

что на окраине Торби-калы какой-то кумык построил еще один

завод. Прокурор расстроился и послал на завод проверку.

Проверка ничего не дала, потому что кумык заплатил ей деньги,

и тогда прокурор завел на кумыка дело по статье о терроризме.

В справке по делу прокурор написал, что кумык на доходы со

своего завода финансирует террориста Булавди Хаджиева. Дом

кумыка обыскали и нашли незарегистрированный автомат и

гранату, а когда кумыка арестовали, к нему в камеру ночью

пришел прокурор Набиев.

- Или ты продашь мне завод, - сказал прокурор, - или ты будешь

сидеть в этой камере до Судного Дня.

Кумыку не хотелось сидеть до Судного Дня, и поэтому он

подписал все бумаги. Прокурор был честный человек и даже

заплатил кумыку немножко денег.

боится бунтовать, чтобы бизнеса не лишиться.

Но прокурору моча ударила в голову. Он вернулся со встречи с

президентом и слег с сердцем, и так как он был на больничном,

его, несмотря на заявление, нельзя было уволить. А пока он

лежал с сердцем, родичи ходили к нему табуном, и особенно его

пилила жена, и кончилось дело тем, что прокурор отозвал свое

заявление и сказал:

- Вот еще! Я человек, которого Москва поставила блюсти закон,

и я блюду закон во имя народа! Никаким тиранам меня не снять!

Об этом-то Наби и говорили Заур Кемиров и начальник

Антитеррористического центра.

***

Кирилл прилетел в Москву к пяти вечера. Он в это время снимал

просторную квартиру на Кутузовском; прошлая, на Чистых

Прудах пропала при обстоятельствах, которые Кирилл

предпочитал не вспоминать.

Года два назад, как раз когда Кирилл, опираясь на костыли,

вышел из больницы, друзья затащили его на холостяцкую

вечеринку. На вечеринке, как принято, были девушки. Не то чтоб

они были проститутки, но все знали, что в таких случаях за

присутствие заплачено.

Кириллу приглянулась одна, немного простоватая, черноволосая,

с крупными темными маслинами глаз. По ее простодушному

«оканью» и детской непосредственности было видно, что ей

вечеринка внове. Она рассмешила Кирилла и рассердила

распорядителя вечера, вице-президента крупнейшего

российского банка, простодушно повторив название банка и

спросив:

- А он как сберкасса или больше?

Кирилл хотел было взять девочку с собой, но обнаружил, что

кто-то из гостей его опередил. Кирилл поморщился и уехал.

Спустя полтора месяца, уже почти оправившись, Кирилл заехал

в ночной клуб. Девочки танцевали стриптиз на ярко освещенной

сцене, а гости смотрели на них из зала. Когда девочки вышли к

рампе, чтобы гости могли выбрать понравившихся, Кирилл в

одной из них узнал ту, черноволосую, из Суздаля.

Кирилл сделал девочке знак, чтобы она подошла. Потом зашел в

Денег у Норы на карточке было столько, сколько не мог принести

ей клуб за год. В сумочке лежали ключи от белого спортивного

«мерса». Смысла идти не было никакого, однако зачем-то Нора

пошла.

Она станцевала свой номер вместе с остальными девочками, а

когда она подошла к краю рампы, где в темноте сидели гости,

чтобы они могли выбрать понравившуюся им девочку, в первом

ряду Нора увидела Кирилла Водрова. Он смотрел на нее очень

задумчиво, потирая рот рукой, бок-о-бок с тем самым вице

президентом Сережей, который хотел показать Кириллу, на ком

тот вздумал жениться. Подружка, пригласившая ее на праздник,

не могла простить Норе, глупой бабе из Суздаля, с ребенком,

которую она устроила из милости, - квартиры, особняка, и

ключей от белого «мерса».

Квартира осталась за Норой, и больше Кирилл ее никогда не

видел. Спустя три месяца он завел другую девушку. У нее снова

были черные глаза, огромная грудь и иссиня-черные локоны, и

ножки у нее были такие же длинные, как ее имя – звали ее

Антуанетта.

Встреча в ВЭБе прошла прекрасно. Гарантия ВЭБа была нужна,

чтобы получить гарантию Eximbank, а гарантия Eximbank была

нужна, чтобы собрать деньги на рынке под приемлемый процент.

Ни один вменяемый банк не ссудил бы Navalis деньги под завод

на Кавказе без гарантий того, что в случае форс-мажора убытки

от сделки возместит правительство.

Зампред банка был старый приятель Кирилла, и как-то так само

собой произошло, что после встречи вся компания отправилась

на прием, где к Кириллу присоединилась Антуанетта. Она

выглядела сногсшибательно в белом открытом платье,

подчеркивающем дивный вид на полные груди, обтянутые

бархатистой кожей; под локонами в ушах дрожали струйки

бриллиантов.

Когда она вошла, разговор на мгновение затих, и темные глаза

Антуанетты пробежали по пиджакам и брюкам толпящихся

гостей, как лазерный луч на кассе бежит по штрих-коду дорогого

товара.

К белым сорочкам мгновенно словно прилеплялись невидимые

ценнички, потом Антуанетта улыбнулась, царственно наклонила

голову и поплыла к Кириллу. Кирилл Водров, бывший

- Самая лучшая панакотта в «Марио», - мечтательным тоном

сказала певица, которая в столь поздний час пила одну лишь

воду и завистливым взглядом скользила по полной тарелке

красавицы, - такая беленькая-беленькая, и вся дрожит, как

свадебное платье.

- А вы были в новом «Марио», на Рублевке? – спросил зампред,

- они переманили того повара, который готовил для Берлускони,

и там совершенно сумасшедший сибасс. Смысл жизни, а не

сибасс.

Екатерининская красавица тихо вздохнула. Она пока еще не

была в той категории, чтобы сидеть в новом «Марио» на

Рублевке. Она снимала с пятью подругами комнатку в Марьино и

только вчера сдала в комиссионку норковую шубку, которую ей

подарил какой-то лох из Кандалакши.

Салфетки меж хрустальных бокалов стояли, как снежные горы,

которые можно смять и кинуть в угол, бриллианты блестели ярче

луны, и когда Кирилл глянул на соседний столик, он увидел там

сверкающую дорожку кокаина, рассыпанного по бордовой, как

печеная кровь, скатерти с вышитыми на ней гербами князей

Барятинских.

Они расстались около двух часов ночи; зампред ВЭБа уехал к

супруге, а Кирилл подвез Штрассмайера с екатерининской

красавицей к дверям отеля. Пышная юбка едва уместилась на

заднем сиденье «лексуса».

- Если бы инвестиционный рейтинг зависел от ночной жизни,

Москва имела б тройное А, - сказал Штрассмайер.

Вице-президент Navalis проследовал сквозь стеклянные двери,

распахнутые швейцаром, и Кирилл поставил ногу на газ. В этот

момент по подъездной дорожке взъехал большой черный

«мерседес», и высадившийся из него человек побарабанил о

стекло Кирилла. Водров опустил стекло. Антуанетта зябко

нахмурилась, поводя укутанными в песец плечиками.

- Кирилл Владимирович? – сказал человек. – С вами хотят

побеседовать. Антуанетта Михайловна пусть едет домой, или

хотите, наш шофер сядет за руль.

***

Было уже три часа ночи. Мокрая Москва блестела, вся в лужах и

Каспии. Ни при каких условиях оно не может достаться

западным империалистам, только и думающим о хищнической

эксплуатации ресурсов нашей страны. Чираг-Геран должен

принадлежать российской государственной компании.

- Насколько я понимаю, Чираг-Геран достанется тому, кто

предложит лучшие условия, - ответил Кирилл.

- Кирилл Владимирович, - сказал человек с ледяными глазами, -

вы не отдаете себе отчет в своем положении. Вы – террорист.

Вы вместе со своими сообщниками захватили целую делегацию,

и в ходе ваших преступных действий погибли замглавы ФСБ и

первый вице-премьер России. Продадите шельф иностранцам –

ответите за теракт.

- Мой сообщник – президент республики. Посадите его. Я посижу

за компанию.

- А мы и не собираемся вас сажать, - ответил Семен

Семенович, - как только «Навалис» купит месторождение, мы

передадим ваше досье в «Бергстром и Бергстром». Не думаю,

что ваша контора сделает партнером международного

террориста. Вас вышвырнут отовсюду, Кирилл Владимирович, и

я не думаю, что вы успеете выплатить закладную за ваш

роскошный дом в Бельгравии. Двенадцать миллионов фунтов

стерлингов, не правда ли?

Кирилл резко встал. Сутки назад он лежал на старом кладбище

над залитым солнцем ущельем и думал, что жизнь его

кончилась. Оказывается, были на земле места попаршивей.

Дверь кабинета отворилась, и на пороге показался все тот же

круглолицый помощник. В руках орденоносца был мельхиоровый

поднос с двумя ароматно дымящимися чашками и белым

кофейничком со сливками.

- Ваш чай, - сказал помощник.

Палец Кирилла на секунду коснулся двуглавого орла в центре

похожего на перекрещенные секиры креста.

- Что-то я не помню, чтобы ты там сражался, - сказал Кирилл,

повернулся и вышел.

Глава вторая

Особенности национальной демократии

Говорят, что в Америке каждый человек мечтает стать

совершенно позорными, и не возражали бы, если бы Заур

Кемиров куда-то исчез, или испарился, или иным способом

перестал быть президентом.

К сожалению, убивать Заура Кемирова не имело смысла, потому

что у Заура был брат, который был даже хуже его, а убить Заура

и брата вместе было б крайне затруднительно, потому что они

никогда не садились в одну машину и никогда не появлялись

вдвоем на каком-то мероприятии. Кроме того, Сапарчи понимал,

что в Кремле понимают, что если убрать Заура, или назвать его

террористом, то все те люди, которые сейчас помогают

Джамалудину бороться против террористов, уйдут в лес, и, чего

доброго, сами сделаются террористами.

А ничего хорошего не бывает в республике, если ОМОН

республики, и бойцы Антитеррористического центра, и еще две

сотни всяких спортсменов, чиновников и даже депутатов уйдут в

лес и сделаются ваххабистами. Такую республику трудно назвать

частью цивилизованного мира.

И все же, как мы уже сказали, Сапарчи был крайне обижен на

Заура за то, что тот стал президентом вместо него, и считал, что

ему по праву полагается какая-то компенсация.

Поэтому, когда Сапарчи услышал про шельф, он приехал к Зауру

на своем единственном в мире бронированном «хаммере» с

ручным управлением, и сказал:

- Послушай, я слышал, что ты продаешь лицензию на Чираг

Геран. Отдай ее мне, и я буду помогать тебе во всем.

- Стартовая цена аукциона – полмиллиарда долларов, - ответил

Заур, - выиграй аукцион, и лицензия твоя.

У Сапарчи не было полумиллиарда долларов, и поэтому он

воспринял эти слова как тонкое оскорбление. Однако он

сдержался и попросил:

- Тогда отдай мне «Аварнефтегаз», - сказал Сапарчи.

- Генеральный директор «Аварнефтегаза» - мой брат Магомед

Расул, - ответил Заур Кемиров, - ты что, предлагаешь мне

выкинуть брата и поставить тебя? Что про меня скажут люди,

если узнают, что я без причины увольняю братьев?

- Тогда отдай мне Бештой, - сказал Сапарчи, - выборы через

месяц, а пост мэра свободен. Ты же теперь президент, а не мэр.

Они оба были из Бештойского района, и даже из соседних сел,

которые теперь вошли в черту города и, конечно, по своему

- Э, - сказал Сапарчи Телаев, - этому недолго быть. Я

разговаривал с большими людьми в Москве, и они, как ты

понимаешь, страшно недовольны Кемировыми. Они говорят:

«Позор, что террорист и убийца диктует условия России. Россия

этого так не оставит».

Прокурор республики весь обратился в слух. На столе у Сапарчи

всегда стояла фотография, на которой он был снят вместе с

главой ФСБ. А на стене висела другая, на которой он

закладывал православный храм во Пскове вместе с патриархом

Алексием. Из этого следовало, что связи у Сапарчи в Москве

самые необыкновенные.

- Это сущее бедствие, - сказал прокурор, - прежний президент,

Ахмеднаби Ахмедович, был великий президент! При нем у

каждого человека была свобода! А теперь что? Мой двоюродный

брат строил дорогу от Кюнты до Тленкоя, и на эти цели Москва

выделила пять миллионов долларов. Так получилось, что дорогу

не построили, а деньги куда-то делись. И вот Джамал Кемиров

ворвался к нему домой, закинул в багажник и отвез к себе в

Бештой. Ты знаешь, что он сделал? Он пригрозил, что бросит

его в одну клетку с тигром! Его палачи волокли моего брата по

земле! Он плакал, отбивался, но они-таки запихнули его в

клетку! И знаешь, что это была за клетка?!

Прокурор вздохнул и сказал трагическим голосом:

- Это была клетка с сусликом!

- Лучше отдай эти деньги мне, - сказал Сапарчи, - а я передам

его тем людям в Москве, которые недовольны Кемировыми.

Слава богу, еще есть те, кому не безразлична целостность

России.

***

Слпдующим человеком, которого навестил Сапарчи, был Дауд

Казиханов. Дауд Казиханов в прошлом был знаменитым

спортсменом, а состояние он скопил, торгуя людьми с Чечней.

Когда он скопил достаточно денег, он купил себе должность

главы Пенсионного Фонда, и в результате его деятельности в

республике резко улучшилась демографическая ситуация.

Демографическая ситуация улучшилась потому, что когда

человек умирал, об этом не сообщали, а пенсию за него

- Э! – изумился Сапарчи, - неужели ты не знаешь? Помнишь эту

историю, когда Хагена обстреляли на плотине? Ведь они

стреляли дважды, и промахивались нарочно, а на третий раз

Булавди послал гонцов к Джамалу и сказал: «Два раза я делал

это понарошку, а третий сделаю всерьез, если ты не заплатишь

мне миллион отступного». И тогда они встретились, и Джамал

сказал: «Я готов заплатить тебе миллион, но не просто так. Убей

для меня моих врагов: Дауда, Сапарчи и прокурора Наби, и

будем считать, что мы квиты».

Надо сказать, что Дауд не очень изумился рассказу. Ваххабиты

всегда использовались в республике как самая дешевая

киллерская сила. Они убивали по демпинговым ценам. Никто не

мог выдержать их конкуренции.

- Но если меня заказали, то где же кассета? – вскричал Дауд

Казиханов.

Тут надо пояснить, что приговоры, которые выносил Булавди,

никогда не были голословными. Не было такого, чтобы кто-то

где-то кому-то сказал, и человека убили. Булавди всегда

записывал приговоры на камеру, и эта кассета распространялась

среди своих, как приказ к действию. Без этой кассеты так же

было невозможно начать убивать человека, как без приговора

суда послать его по этапу. Дауду дважды присылали кассеты, но

Дауду всегда как-то удавалось отрегулировать этот вопрос, и со

времени последней кассеты прошло уже месяцев восемь.

- Кассета есть, - сказал Сапарчи, - ее видели в Кремле на самом

высоком уровне! Там очень обеспокоены контактами между

Кемировыми и террористами. Ведь они, считай, сговорились.

Булавди будет для Кемировых убирать тех, кто не ползает на

коленях перед Джамалом, а Джамал будет для Булавди убирать

тех боевиков, которые его не слушаются, а в Кремле будет

рассказывать, что только он может бороться с терроризмом.

Только у него, мол, есть штыки.

- Эти сказки пусть он рассказывает слизнякам, - вскричал

взбешенный Дауд, - у меня не меньше людей, чем у него. Если в

Кремле и в самом деле недовольны Зауром, мы сметем его, как

мусор с дорожки!

***

человек с колтунчиком светлых волос на голове и очками в

тонкой золотой оправе. Эти очки были, видимо, складные, и то и

дело расстегивались на носу, и тогда Семен Семенович убирал

одну половинку очков и глядел на собеседника через другую

половинку, прищурясь. Когда он глядел на собеседника,

казалось, что температура в комнате падает на три градуса.

Сапарчи был человек наблюдательный, и он сразу заметил, что

Семен Семенович в кабинете не один. У столика стоял

навзрачный человек в штатском и заваривал для Забельцына

чай. Этот человек был главой ФСБ. Напротив него стоял другой

человек и резал для Забельцына бутерброды. Этот человек был

главой Следственного Комитета при прокуратуре.

Кроме того, в кабинет его провел круглолицый помощник,, в

котором Сапарчи узнал человека, бывшего в составе

злосчастной прошлогодней делегации. Это было хорошо, потому

что это означало, что человек этот все видел своими глазами.

Хотя, с другой стороны, люди из ФСБ умели своими глазами

видеть так разноречиво и такие удивительные вещи, что даже

Сапарчи иной раз диву давался.

- Я очень рад, Сапарчи Ахмедович, что вы нашли возможность

заехать, - сказал Семен Семенович, - надеюсь, что вы

расскажете нам об обстановке в республике.

- Да какая там обстановка, - вздохнул Сапарчи, - народ в ужасе.

Президент расправляется с недовольными. Глава Пенсионного

Фонда дрожит, потому что его заказали шайтанам. Должность

прокурора продали пособнику боевиков. А теперь весь шельф

решили продать Западу, и на выручку от продажи

финансировать террористов, чтобы отторгнуть республику от

России!

- Может быть, - сказал Семен Семенович, - однако у президента

много верных ему вооруженных людей.

- Блеф все это, - вскричал возмущенный Сапарчи, - да Дауд

разгонит всех его боевиков половиной своих людей! А у меня

людей и побольше Дауда!

- Что ж, - сказал глава ФСБ, который заваривал Забельцыну чай,

- это меняет дело.

- Россия не забудет того, что случилось в Бештое, - поддержал

его начальник Следственного Комитета, который резал для

Забельцына бутерброды, - она не прощает нанесенных ей

помеченный соседским кобелем, зачем-то, ухватив, раскачал

крыло, и, забежав в кабину, долго и зачарованно смотрел на

хитроумную россыпь приборов.

- Зверь самолет! – сказал Магомед-Расул, - умеют же делать, а?

Ну, в общем, программа такая: сейчас едем ко мне домой…

- Не надо домой, - сказал Кирилл, - нам надо осмотреть еще два

участка.

Магомед-Расул согласился, и они вышли из самолета.

«Порше-кайенн» с синими номерами и мигалкой, на котором

приехал Магомед-Расул, стоял у самого трапа, и Штрассмайер

рассматривал машину с некоторым удивлением. Кто-то сказал

ему, что синие номера означают полицию, и вице-президент

«Навалис» видимо пытался понять, почему глава нефтяной

компании ездит на такой же машине, на которой на Западе ездит

«скорая», и кто разрешил управлению внутренних дел купить

служебную машину за полтораста тысяч долларов.

Если бы такую машину купила полиция в его родной Баварии, то

начальник полиции Баварии наверняка бы потерял свой пост.

Магомед-Расул увидел интерес Штрассмайера к машине и

истолковал его несколько другим образом.

- А, какая машина? – сказал он, - двести в час делает, как

огурчик! Умеют же делать, а?

- Прекрасная машина, - сдержанно сказал Штрассмайер.

- Тогда дарю! – горячо воскликнул Магомед-Расул.

Вице-президенту «Навалис» был вовсе не нужен «порше

кайенн» с милицейскими номерами и мигалкой на крыше, и он

перепугался, когда увидел, что брат президента говорит всерьез.

- Нет, что вы, - сказал Штрассмайер.

- Бери-бери! – повторил Магомед-Расул, - для друзей нам ничего

не жалко. У нас такой обычай, в день Уразы-Байрама дарить

человеку то, что ему нравится. Это к счастью.

Плотоядно облизнулся и прибавил:

- Не, ну до чего же у вас козырный самолет!

Штрассмайер пришел в совершенное замешательство, а Кирилл,

отойдя в сторону, начал набирать номер Ташова.

***

Строительный участок, который они хотели осмотреть,

неизбежными «калашниковыми» в руках. За их спинами пел

фонтан, и вода бежала с горы вдоль дорожек в море. На

высокой веранде, отороченной резным чугунным литьем, грелась

на солнышке породистая черно-белая борзая.

- Это чей дом? – сказал Кирилл

- Какой-такой дом? – спросил автоматчик.

Кирилл вынул из кармана кадастровый план, ткнул в него

пальцем и пояснил:

- В том-то и дело. По кадастру тут навес для сельхозтехники, а

вот – стоит дом.

Автоматчик вынул из рук русского кадастровый план и бросил

его себе под ноги:

- Ну так иди в суд и докажи, что тут не навес.

Калитка захлопнулась.

***

Кроме старого завода, было еще два участка, оба к югу от

Торби-калы, но поменьше и не такие удобные, и кроме этих двух

участков, был еще один, который захотели осмотреть турецкие

строители. Этот участок находился высоко в горах и не имел

отношения к заводу, но турки знали, что президент Кемиров

строит на этой горе современный подъемник, - и почему бы не

построить там пятизвездочный отель?

Участок находился в Бештое, и они полетели в Бештой на

вертолете. Кирилл заподозрил, куда они летят, когда они

миновали авиабазу, и стали спускаться к белой крепостной

стене, утопающей в ежевике и проволоке.

Штрассмайер сообразил это только тогда, когда они сели.

Остов крепости Смелая возвышался в лучах заходящего солнца,

как гигантский мусорный бак, который уличные мальчишки

опрокинули на бок, да и развели пожар. Третий этаж обвалился

весь: он просыпался вниз завалами щебня, и вместе с ним до

земли рухнуло все правое крыло. Нижние этажи, царской

постройки, с каменными стенами полутораметровой ширины,

глядели выбитыми окнами, а кое-где и между окон зияли

проломы. Стены были покрыты татуировкой пуль.

Кирилл поднялся по широкому мраморному крыльцу,

засыпанному щебнем от рухнувшего козырька, и оказался в

- Совсем никого? – спросил Кирилл.

Ташов молчал. Кирилл поднялся с корточек и подошел к

разорванной стене. За стеной была пропасть, далеко внизу в

сомкнутых ладонях гор лежали белые крыши Бештоя, и

четырехгранный гвоздь минарета возвышался рядом со

сверкающей на солнце стеклянной крышей над разрушенным

роддомом.

Кириллу всегда казалось, что Красный Склон – это был конец.

Начало истории было в роддоме, конец – на Красном Склоне.

Только теперь Кирилл понял, что Красный Склон – это всего

лишь одна из пересадочных станций долгой дороги.

- У нас в селе, - шевельнулся сзади Ташов, - был парень по

имени Абдурахман. Боролся. Хорошо. А потом стал бегать по

горам. Ментов убивал. У меня троих убил. Потом… Джамал

узнал, что Абдурахман вернулся домой. У него дом был третий

от моего.

Ташов замолчал.

Кирилл глядел вниз, на стеклянную крышу, с которой началась

дорога. Он не был уверен, что в конце этой дороги тех, кто идет

по ней, ждет что-то хорошее, но эта дорога была такого рода,

что, однажды ступив, свернуть с нее было нельзя. Он думал, что

Ташов уже больше ничего не скажет, но тут гигант заговорил

вновь:

- Дома были жена и трое детей. И я решил залететь в соседний

дом, чтобы Абдурахман выскочил и попал в засаду. Соседний –

это был четвертый от меня дом. Но я взял ребят, которые были

не местные, и так получилось, что они перепутали ворота и

заскочили в третий.

Из далека-далека, как крик о помощи, вдруг донесся азан.

Наступало время молитвы. «Он сам назвал другой дом, - вдруг

понял Кирилл, - он хотел, чтобы этот Абдурахман ушел.»

- Ребята залетели прямо к нему во двор, но он все равно сумел

убежать, - сказал Ташов, - застрелил двоих и выскочил, и тут уж

мы бросились за ним, потому что он убил наших. Он был ранен,

и далеко не ушел. Он отстреливался, пока не умер.

По дороге вдоль ущелья карабкались вверх черные коробочки

кортежа. Кирилл вдруг заметил внизу десятка полтора белых

домиков, слишком больших, чтобы быть просто жильем: похоже,

лыжный бизнес возвращался в эти края, дикие гостиницы росли

предложили ему свою поддержку на выборах. Бывший мэр

Торби-калы во всеуслышание воскликнул, что с назначением

Заура над республикой взошло солнце, а Сапарчи Телаев

подарил Джамалудину Кемирову «стечкин» из чистого золота с

надписью из Корана. Приехал в резиденцию и глава

Пенсионного Фонда Дауд Казиханов, но не затем, чтобы

распинаться о солнце, а чтобы поговорить с президентом

наедине, но как-то это не получилось, и Дауд был очень зол на

это обстоятельство. Он бродил по дорожкам, раздраженно

поглядывая на гостей, павлинов и леопардов, когда возле него

возник третий из братьев Кемировых – глава «Аварнефтегаза»

Магомед-Расул. Магомед-Расул отозвал Дауда в сторону и

сказал:

- Послушай, зачем ты поссорился с братом? Или ты хочешь,

чтобы с тобой было как с Наби?

Дауд топнул ногой и сказал:

- Я бы и сам хотел с ним примириться, да не понимаю, как к

этому приступить.

- Мой брат, - сказал Магомед-Расул, - очень сердит на тебя. Он

уже подготовил указ о снятии тебя с должности. Но если ты

отдашь ему эту землю, которую иностранцы смотрели сегодня и

на которой стоит твой дом, то он просил меня передать, что он

изменит свое решение.

***

Было уже часов десять вечера, когда поток гостей несколько

иссяк, и Кирилл оказался наедине с Кемировыми в широкой

гостиной, где в круглом аквариуме плавала маленькая акула.

Прямо над акулой, на стеклянном постаменте, стоял огромный

старинный Коран. Заур Ахмедович представил Кириллу

двоюродного дядю своей матери.

- Это новый прокурор республики, - сказал Заур.

- А что случилось со старым? – спросил Кирилл.

- Он подал заявление об оставке, - ответил Заур.

- Я слыхал, - осторожно сказал Кирилл, - что Джамал обещал

ему отрезать уши, если он этого не сделает.

Заур улыбнулся, а Джамалудин сказал:

- Мало ли как язык повернется в споре.

- Я не умею давать долю, - сказал Хаген, - я умею ее забирать.

Если мы дадим им долю, они решат, что это знак нашей

слабости, а если они решат, что мы слабы, они влезут и заберут

все.

- А ты, Джамал?

Младший брат президента сидел неподвижно, посверкивая

рысьими глазами, и Коран парил на стеклянной колонне над его

головой.

- Если бы я умел договариваться, - сказал Джамадудин, - тебя

бы похоронили в Чечне.

По ту сторону окна пыхнул язык пламени, и со двора донеслись

гортанные мужские голоса. Сегодня, в третий день праздника, в

резиденции президента зарезали еще пятьдесят баранов, и мясо

их раздавали всем желающим.

- Я не отдам им ничего, - негромко, но властно сказал Заур

Кемиров. - Кирилл Владимирович, вы с этого дня ездите только

с охраной. А насчет того, что они вас заложат, это вряд ли. Они

скорей вас пристрелят.

Заур встал. Кирилл с удивлением подумал, что Магомед-Расул

Кемиров не присутствовал на встрече. А ведь он был директор

«Аварнефтегаза» и родной брат Заура.

***

Магомед-Расул Кемиров был младше Заура на два года и

старше Джамалудина на тринадцать лет. Он был самым

образованным из братьев, потому что он закончил

Педагогический институт в 1976 году и Высшие партийные курсы

в 1980, и однажды, когда он был главой партячейки Бештойского

машзавода, его вызвали в Торби-калу. Магомед-Расул Кемиров

ждал этого вызова. Он знал, что его вот-вот назначат секретарем

обкома по идеологии, потому что Заур заплатил за это немалые

деньги. Однако вместо приказа о назначении Магомед-Расула

встретил следователь из Сибири.

- Ваш брат, - сказал следователь, - наладил на заводе

подпольное производство. Пользуясь родственными и

служебными связями, зарабатывает сотни тысяч рублей,

коррумпировал городскую верхушку, держит на побегушках воров

и прокуроров!

придал значения этой истории; ведь завод пытались взять под

крышу все, кому не лень, и каждая вторая попытка начиналась с

крика: «Где «Уралы», за которые я заплатил?»

Через месяц после этой истории Заура украли.

Джамал Кемиров вернулся в Бештой и расспрашивал о краже то

одного чеченца, то другого, и одному из тех, кого он

расспрашивал, отстрелили половину пальцев, а другого и вовсе

чуть не убили. Магомед-Расул был очень возмущен таким

поведением Джамалудина.

- Мы живем в правовом обществе. – говорил он. - Нашим делом

занимаются во всех структурах! Мы подключили к этому даже

замглавы ФСБ. А ты ведешь себя, как бандит!

В конце концов Джамалудин дознался, кто украл Заура, и

оказалось, что это был Бувади Хангериев. Заур вернулся домой,

отощавший, бледный, похудевший на тридцать килограмм, и

первое время Магомед-Расул был страшно испуган, что кто

нибудь из них, Заур или Джамалудин, дознались об истории с

Бувади, но видимо Бувади убили до того, как он заговорил, а

может, это и не имело значения.

Когда Заур стал мэром Бештоя, он купил Магомед-Расулу

должность ректора Торбикалинского государственного

университета. Из убежденного коммуниста Магомед-Расул стал

набожным человеком и каждую пятницу ходил в мечеть. Теперь

Магомед-Расул не любил вспоминать, как красный шариатист

Кемиров устанавливал советскую власть в Торби-кале. Зато

почти все свои застольные речи Магомед-Расул начинал так:

- Наш предок Амирхан Кемиров делал намаз на заседаниях

Совнаркома.

Магомед-Расул постоянно сетовал на падение уровня

образования среди молодежи. Он объяснял это оскудением

нравственности, и брал деньги за поступление в университет.

Когда Заура назначили президентом, он поручил Магомед-Расулу

«Аварнефтегаз», так как он не мог допустить, чтобы про него

говорили, будто он ни во что не ставит родственников. Это

считалось неприличным в республике, если человек забывал о

родственниках и не помогал им. Магомед-Расул был не очень-то

доволен этим назначением, потому что он рассчитывал стать

председателем парламента.

и дело здоровались с Шахидом и Абреком, с любопытством

оглядывались на хорошо одетого федерала; Кирилл поколебался

и, миновав овощные ряды и диковинную автолавку, на которой

красовалось объявление: «любые документы на машину в три

дня» прошел в дальний сектор, туда, где когда-то в обширное

тело крытого павильона был вделан маленький магазинчик

мужской одежды.

Магазинчик оказался на месте; в нем все так же висели вполне

достойные пиджаки и пуловеры известных марок, а в женской

секции стоял манекен в черной кофте, расшитой стеклярусом, и

синем платке. За прилавком скучала полная чеченка лет

пятидесяти. Улыбающееся ее лицо оборотилось было к

покупателю, но окаменело, когда она увидела входящих вслед за

Кириллом близнецов.

Шахид прислонился к притолоке, звякнув наручниками о косяк, а

Кирилл побродил по магазинчику, и, чтобы скрыть смущение,

снял с вешалки большой бело-голубой свитер. При виде денег,

которые русский достал из кармана, глаза продавщицы чуть

оттаяли.

- А здесь хозяйка была, Диана, - внезапно спросил Кирилл. –Она

тут?

Лицо продавщицы схлопнулось, словно створки устрицы.

- И мальчик, Алихан. В коляске. Операцию сделали?

Продавщица, отсчитывая сдачу, ошиблась не в свою пользу и

сунула свитер в плотный черный пакет.

- Диана сейчас в селе, - внезапно сказал Шахид, когда они

садились в машину. – В Старом Тленкое.

Прямо напротив места, где они припарковались, в стеклянной

витрине красовались белоснежные платья невест. В Бештое

вообще было много магазинов для новобрачных.

- А давай-ка съездим в Тленкой, - сказал Кирилл.

***

Вереница машин на въезде в Тленкой была как пробка в час пик.

Бронированный «мерс», пыля, обошел их по обочине, и уперся

в причину затора. Посереди дороги стоял «москвич» с

подвязанным веревочкой багажником, и водитель «москвича»

скандалил с федеральным патрулем, обосновавшимся возле

по ту сторону ущелья тоже была вся разлинована узкими, в

полтора-два метра террасами, с которых за века был выбран

каждый камешек. Труд поколений превратил гору в лестницу, по

которой деревья поднимались к небу.

Минут через пятнадцать они остановились у каменной стены с

резным медальоном над входом. Медальон был украшен

арабскими буквами и арабскими цифрами. «Москвич»

посигналил, и молодой чеченец, тетка которого была замужем за

Рустамом, выбрался из машины. Вышли и Кирилл с Шахидом.

Чеченец стоял, по-кошачьи пригнувшись и держа руки в

карманах, и глядел на незваных гостей черными взъерошенными

глазами. Попахивало мочой и мусором, под ногами прямо по

мостовой шумела вода, вороша обрывки пластикового сора, и

Кирилл внезапно понял, что во время дождей эта, нижняя, часть

села должна превращаться в гигантский водопад, а дорога – в

каменное ложе ручья, по которому рушится сверху набирающий

силы поток, родившийся из разбившейся о гребень горы тучи.

Иные булыжники были выворочены, как ломом, и брошенный

дом внизу уже рассыпался грудой серых камней, в которых

копошились пестрые куры.

Солнце еще только ползло к зениту, от забора ползла длинная

тень, и прямо напротив рассыпавшегося дома, у хлебной

лавочки играли в нарды мужчины. При виде подъехавших машин

они бросили игру.

Молодой чеченец стоял, не шевелясь, и Кирилл внезапно

сообразил, что визит русского коммерсанта в село на Уразу

Байрам будет обсуждаться всеми жителями ближайшие два года.

Это будет куда более интересный предмет разговоров, чем если

в село заедет БТР и снесет пол-улицы с обитателями. В конце

концов, БТРы в селе бывали, а вот русские коммерсанты – вряд

ли. Может быть, иногда их привозили сюда в багажнике, но это

было совсем не то.

- Ты кто? – спросил чеченец.

Кирилл подумал и протянул ему визитную карточку. На карточке

было написано:

Cyril V. Vodrov.

Bergstrome East Europe.

Managing director.

деньги с которых кормили бойцов.

Второй дом на участке оброс сарайками, туалетом и курятником,

и было видно, что в нем уже никто не жил. Во дворе играли пять

или шесть ребятишек, и когда они увидели Кирилла, они сразу

сбились в кучу и замолчали.

В доме, в маленькой гостиной, где над телевизором висела

красивая черно-золотая картинка с изображением Каабы, был

накрыт стол для гостей, и Кирилл сел за стол со своими

охранниками, а молодые чеченцы сели напротив.

Дети тоже зашли в дом. Они остановились у порога и стали

глядеть на Кирилла, любопытно и зло, как хорьки, в норку

которых заплыла камбала, а потом один из мальчиков, лет

десяти, подошел к Шахиду, засмеялся и что-то сказал. Шахид

тоже засмеялся, поднял единственную руку, и они шлепнули

ладошками друг о друга, и когда они это сделали, Кирилл

увидел, что у мальчика тоже нет одной руки. Вместо нее был

короткий обрубок чуть ниже локтя. Два горца засмеялись снова,

и снова хлопнули в ладоши.

- Что он сказал? - спросил Кирилл у молодого чеченца.

- Он сказал, - ответил чеченец, - что иметь одну руку очень

хорошо. Что на человека с одной рукой никогда не наденут

наручники.

Мальчик посмотрел на Кирилла лукаво и расхохотался.

Вскоре молодые чеченцы и аварцы необычайно развеселились.

Они обсуждали тетку, которая была замужем за Рустамом,

чемпионат мира по вольной борьбе и козни спецслужб США,

азартно вскрикивали и хохотали. Кирилл не хохотал, потому что

не был специалистом ни в одном из вопросов.

Гости уходили и приходили; некоторые смотрели на Кирилла с

нескрываемым любопытством, как зимой на вьюжной московской

улице прохожие посмотрят на папуаса, отплясывающего по

Тверской в набедренной повязке и с ожерельем из раковин, и

Кирилл понял, что слух о его приезде прошел по селу, и всяк

живущий в нем человек торопится посмотреть на диковину в

галстуке. Диана появлялась на несколько секунд, чтобы

поставить на стол жижиг-галныш или свежий дымящийся чай.

Мальчики бросили дичиться и обступили Кирилла, как

невиданную игрушку. Тот, который был без руки, оказался Хас

Магомед, а второй, помладше, был Саид-Эмин. Они жили вместе

В комнате Алихана все было бедно, но чисто. На столе стоял

очень старый компьютер, с крошечным экраном, и из раскрытой

консоли висела лапша проводов, разъемов и плат. Стены были

оклеены портретами. Не все портреты были знакомы Кириллу, но

те, что были знакомы, не вызывали у него особенного восторга.

Гнетущая атмосфера комнаты давила на Кирилла. Он никогда не

испытывал ничего подобного с Джамалудином или Зауром. Он

мог негодовать на Джамала, ужасаться ему, бояться даже,

наконец – но он никогда не чувствовал себя виноватым перед

Джамалом. Оптом, в кредит. Русские не ссылали родителей

Джамалудина. Они не загоняли их в теплушки, как скот, они не

сносили их села, не расстреливали их женщин и не убивали

мужчин, - и сам Джамал никогда не резал русских ушей.

Здесь, в каменном доме, построенном на деньги, уплаченные за

смерть его соплеменников, Кирилл опустил глаза, как будто даже

вещи кричали ему «кяфир», - и когда он их поднял, он

встретился с совершенно неподвижным взглядом Алихана. В

выражении этих глаз не ошибся бы самый тупой городовой. Если

Кирилл задыхался от чувства вины, то Алихан задыхался от

ненависти.

Потом Алихан молча отвернулся и включил компьютер. Левая

ладошка мальчика была замотана каким-то несвежим бинтом.

Клавиши под быстрыми пальцами щелкали, как метроном.

Кирилл подошел к окну и выглянул наружу. По ту сторону ущелья

горы стояли вертикально, как ракеты на стартовом столе.

- Это правда, что ты был там? – вдруг спросил Алихан, - на

Красном склоне?

- Да.

- И как это было – в бою?

- Жутко, - честно признался Кирилл, - Мне было так страшно, что

я не понимал, это сон или нет. Я ведь был в бою первый раз. И

как-то больше не собираюсь.

Черные глаза мальчика отражались в экране с надписью System

failure.

- А что у тебя с рукой? – спросил Кирилл.

- Так. Одна история в Сети.

- Какая история?

- История про воина по имени Муций Сцевола. К его городу

подступили враги, и они должны были убить всех мужчин и

тракторист – это тот же танкист, а тех, кто не хотел идти в

колхозы – убило. Это государство так хотело воевать, что оно

убило десятки миллионов, только чтобы те, кто остался в живых,

знали, что жизнь их ничего не стоит, и все равно, где ее

истратить – в лагере или на войне. Это государство уничтожило

русских крестьян, оно уничтожило русскую интеллигенцию и

русское дворянство, некоторых оно уничтожало сословиями, как

крестьян, а некоторых – целыми народами, как чеченцев. И вот,

даже к концу жизни этого государства девяносто процентов его

промышленности работало на войну, и те заводы, которые не

производили танки или сталь для танков, а делали, например,

макароны, даже макароны штамповали калибра 7,62 мм, чтобы

во время войны штамповать гильзы.

Но самое удивительное то, что хотя это государство называло

всех, кто вокруг, своими врагами, те, другие государства – они не

особенно с ним враждовали. Конечно, их политики понимали, что

война может быть, и генералы их составляли оперативные

планы, но в общем-то окружающий мир не зацикливался на

этом. Он жил, рожал, любил, созидал, и продавал СССР

военную технику и военные заводы и даже, как ни странно,

половину сталинских заводов спроектировал именно он.

В начале всей этой речи Водрова Алихан разбирался с

компьютером. Он подсоединил материнскую плату к какому-то

стенду, протестировал ее и вставил обратно, и теперь пальцы

его танцевали по клавиатуре, и в такт им по черному дисплею

ползли белые строчки. Потом строчки исчезли, чечененок сидел

молча, посверкивая глазенками, и по позе его было ясно, что

он-то на месте Западе не продал Сталину ничего, кроме

веревки, чтобы повеситься.

- Даже когда советские НИИ прогнили, а села - обезлюдели,

Запад продавал нам зерно и покупал у нас нефть, а мы в это

время рассказывали, как мы сейчас свернем шею империализму

и какие у нас передовые технологии. И вот, когда прошло целых

семьдесят лет, пришел человек по имени Рональд Рейган, и

сказал: «как – эти люди говорят, что мы им враги»? «Как – эти

люди называют свои технологии – наилучшими, а сами покупают

наши машины на деньги, вырученные от продажи сырья?» И

Рональд Рейган увеличил расходы Америки на вооружение, и

Советский Союз сразу не смог угнаться за ней, потому что

что-то воркует. Лицо мальчика вспыхнуло, и тонкие руки сжались

в кулаки. В этот момент Диана остановилась подле машины, и

Алихан услышал, как кяфир спросил:

- А что с Алиханом? Он выглядит нездоровым.

- Врачи говорят, это из-за позвоночника, - сказала Диана.

- Какие в Бештое врачи? Хотите, я договорюсь об обследовании

в Москве?

Сестра сказала «да», и кяфир сел в броневик и уехал.

Вскоре тронулся и «москвич». Машину немилосердно трясло, в

багажнике мерзко пахло, и от едкой мути Алихан расчихался. По

счастью, за мотором это было не слышно. Пару раз «москвич»

останавливали на блокпостах, но багажник не открывали. Это

было бы очень глупо, если б на блокпосте открыли багажник.

Алихан знал случай, когда на блокпосте однажды остановили

ворованный джип, а в багажнике джипа лежал человек. Менты

заметили, что номера перебиты, и затащили машину к себе. Но

люди, которые ехали в джипе, вызвали подмогу, и та сумела

потихоньку переложить человека из одного багажника в другой, а

за угон эти люди потом откупились. Это была не совсем та

история, которая угрожала Алихану, но это была забавная

история.

В общем, «москвич» ехал часов пять, то в одно село, то в

другое, и уже глубокой ночью они заехали в чей-то гараж, и

Алихан услышал, как хлопнула дверца машины, и над

багажником заговорили возбужденные голоса. Голоса были не

те, что нужны Алихану, и он лежал себе тихо, свернувшись за

пустой дерюжкой, когда водительская дверца снова хлопнула, и

четкий голос произнес:

- Поехали.

И тут нехороший запах снова достал Алихана, и мальчик чихнул.

В гараже мгновенно воцарилась ледяная тишина, что-то

звякнуло, клацнуло, а потом чей-то голос крикнул:

- Нет! - и крышка багажника над Алиханом распахнулась.

- Вылезай, - коротко приказали по-русски.

Алихан осторожно высунул голову из багажника и увидел, что

слева от машины стоят три человека, и автоматы в их руках

направлены на багажник. В ту секунду, как он показал голову,

сильная рука ухватила его за ворот и поставила на пол рядом с

машиной, а один из автоматчиков, самый молодой, немногим

чеченцев.

Но Булавди уже и сам видел, что это Алихан. Тленкой был

родным селом Булавди, и Булавди помнил мальчика еще семь

лет назад, когда Мовсар справлял свадьбу. И, конечно, Булавди

очень хорошо знал историю Дианы и Ташова по прозвищу Кинг

Конг. Ее знали все в Тленкое, но Булавди был один из немногих,

кто знал настоящую причину разрыва. Булавди молча

повернулся, и Алихан кое-как вскарабкался на ноги и пошел за

ним.

Они оказались на втором этаже какого-то дома. На клеенчатом

столе дулом к окну лежал автомат, и через раскрытую дверь

было слышно, как в неисправном бачке течет вода. Алихан

чувствовал себя не очень хорошо и пропустил вечерний намаз.

Смущаясь, он объяснил это Хаджиеву, и тот молча ждал, пока

мальчик привел себя в порядок и сделает все, что нужно.

Когда мальчик сложил коврик и обернулся, Булавди сидел у

окна, поглаживая бороду, и перед ним дымилась большая

щербатая кружка с чаем. Другая такая же кружка стояла

напротив.

- Это плохо, что ты меня нашел, - сказал Булавди, - чего ты

хочешь?

- Воевать в твоем отряде.

Глаза Булавди обежали заморыша. Ему было столько же,

сколько Алихану, когда он ушел на войну, но это была другая

война. У Алихана был дом, была сестра, и даже было дело

(Булавди слыхал, что сын Исы горазд мастерить электронные

штучки), а когда Булавди уходил на войну, у него уже не было ни

сестры, ни дома. Булавди не уходил на войну. Это война пришла

к нему.

- Нет, - сказал Булавди.

- Я хочу стать шахидом.

- Почему?

Алихан заколебался. Он видел, что Булавди не хочет его брать;

видимо, считает слишком слабым. Он действительно худ и слаб,

но он разбирается в электронике лучше, чем кто-нибудь в отряде

Булавди, а электроника – это такая вещь, что иногда одна

электронная схема стоит больше, чем десять фугасов. И Алихан

выдал последнюю свою, отчаянно скрываемую тайну:

- Я болен, - сказал Алихан, - я скоро умру. Я не хочу умереть в

узнал, что один из его ближайших помошников, Шамсаил,

использовал при покушении на Хагена сим-карту, и не выбросил

ее, а хранил два месяца, а потом использовал снова и попался.

Глупость не имеет границ.

Булавди записывал все свои приказы на камеру и так рассылал.

Встречи он назначал только через связных. Он никогда не спал

на одном месте и жены своей не видел два года, - много людей

ловились через жен, не меньше, чем через сим-карты. Все это

помогло Булавди выжить целых два года, хотя выжить против

Джамалудина было все труднее.

- Возвращайся домой, - приказал Булавди.

Телефон, который он дал Алихану, принадлежал молодому

аварцу, который занял в подполье место убитого Шамсаила.

Звали этого аварца Шамиль, а фамилия его была Салимханов.

***

Когда Алихан ушел, Булавди спустился вниз, в гараж, где ждали

двое. Они поговорили о том, о сем, а потом один из этих двоих

сказал:

- Зачем ты прогнал мальчишку, Булавди? Люди приходят, а ты

гонишь их прочь.

Глаза Булавди слегка сузились.

- А ты бы заманил его в лес? – ответил Булавди, - ты где

зимовал прошлой зимой, в яме? Откопал дырку, затарился

макаронами и срал в углу? Нос боялся наружу высунуть, чтобы

Джамал следы не увидел? С тобой сколько молодых было?

Пять? Один умер, другого ты сам пристрелил, потому что он к

маме просился?

- Мы стоим на пути Аллаха, Булавди. Даже мать не вправе

отказать сыну в том, чтоб тот встал на путь Аллаха.

- Когда ко мне приходит придурок, который расстрелял трех

человек за сто долларов, и говорит: «Меня разыскивают мусора,

я хочу встать на джихад», - это, что ли, путь Аллаха? А,

Шамиль? Когда к нам уходит верующий, а его убивают, и дети

его остаются без отца, а жена его снимает платок и едет в

Москву проституткой, - это, что ли, укрепление ислама? Когда ты

тащишь детей в лес, а там для них ни оружия, ни еды, ты что,

укрепляешь ислам? Ты лучших изводишь по корень!

ОМОН он оставил у входа в здание, а сам поднялся с Гимбатом

в зал заседаний и предложил избрать Гимбата главой района. Но

вопреки ожиданиям Ташова, депутаты начали волноваться и

кричать, что они не хотят Гимбата, и что это произвол и

нарушение демократии. Ташов очень удивился, когда услышал,

что он нарушает демократию. Он взял одного из депутатов,

который больше всех шумел, и отвел в соседнюю комнату. Там

он встряхнул депутата и несколько раз потер его о стену, а когда

депутат свалился мешком, Ташов соскреб его с пола и спросил:

- Почему ты говоришь, что я нарушаю демократию? И почему не

голосуешь за Гимбата?

Депутат захныкал и сказал:

- Нам не велел Сапарчи. Он заплатил каждому по десять тысяч

долларов, чтобы мы проголосовали за Ахмеда.

Тут Ташов понял, что дело плохо. Он велел своим омоновцам

подняться в зал, и они взяли депутатов, свели вниз и рассадили

по джипам. После этого джипы поехали в горы. Недалеко от

границы с Чечней депутатов вытащили из машин и составили в

рядок на полянке со сложенными на затылок руками, а

омоновцы в масках стали полукругом, наставив на депутатов

автоматы.

После этого Ташов снова попросил депутатов прогосовать за

Гимбата, и те на этот раз проголосовали без всякой демократии.

Они проголосовали совершенно единогласно, несмотря на то,

что руки их были сложены на затылках. Сапарчи, когда узнал об

этом случае, был совершенно взбешен, потому что он раздал

больше двухсот тысяч, и получилось, что деньги эти пропали.

***